Страница 36 из 58
К «работе» готовился первый молодой шаман: он снял майку, опоясал грудь поясом–шарфом, докурил сигарету, что–то энергично сказал «коллегам» и лег на циновку головой на север, ногами на юг. Около него поместили жертвенник для претов, предварительно «очистив» его дымом от курильницы. Рядом посадили больного, который держался за конец связки пальмовых листьев, присоединенной к жертвеннику. Чувствовалось, что наступает очень серьезный момент: без перерыва звучали громкие, частые заклинания (пели все, кроме барабанщика, ни на секунду не умолкал и сам лежащий шаман), рокотал барабан. В комнате стало душно от пахучего дыма. Принесли веревку. В руках у лежащего шамана появилась нить (думаю, как положено, ее заранее натерли порошком куркумы и заговорили), он держал ее за концы обеими руками, почти у самого рта. Я поняла: сейчас будут вызывать демона из нутра больного, приманивая его к лежащему шаману, а тот постарается поймать его возле своего рта (самый подходящий вход для яки), побороть и связать магической нитью.
На лежащего нагоняли клубы дыма от курильниц, затем закрыли его всего с головой той самой тканью с уточками. Возбужденно, нервно звучали заклинания. В них, кроме всего прочего, упоминали Будду и богов. Дым стоял столбом, и шаманы гнали его на лежащего.
03.35. Свист. Заклинания. Барабан. Свистели двое. Клубы дыма! Барабан грохотал с неимоверной силой. Старый и молодой шаманы словно наперегонки читали заклинания. А между тем некоторые зрители мирно заснули.
И вот шаман, лежавший под покрывалом, начал содрогаться. Я видела, как сначала тихонько, а по том все сильней и сильней дрожали его ноги. Барабан грохотал все громче, пронзительно визжали свистки, а тот, под тканью, уже бился в конвульсиях.
В моей голове мелькнуло, что настанет минута, когда меня прогонят хотя бы на короткое время — такое уже бывало с европейскими наблюдателями. Самым опасным считается момент авешая (букв. 'вхождение'), когда демон выходит из больного и направляется к другой жертве (т. е. к «приготовленному» для него шаману), однако, если его что–нибудь отвлечет, он может по своей прихоти «изменить маршрут», так что известной опасности в этот момент подвергаются все присутствующие, и более всего рискует новичок, да еще с белой кожей, которая выделяет его среди других.
Так и случилось. С лица лежащего шамана сползла ткань — теперь было хорошо видно, как он весь содрогается, как дергаются его руки и ноги. Тут–то все и заволновались: «Авешая! Авешая!» И действительно, мне велели уйти на веранду. Всего на несколько мгновений. Мне были слышны только заклинания под барабанный бой, а в это время как раз и произошла борьба шамана с демоном. Шаман победил и связал–скрутил демона заговоренной нитью, поймал в приготовленный пузырек.
Когда я вновь заняла свое место, чтение заклинаний продолжалось, сам лежащий шаман и другие читали их быстро и нервно. Больного вновь укрыли с головой. Дым. Свист. Быстрый–быстрый ритм барабанного боя: дили–дили–тенга–тенга, дили–дили–тенга–тенга… Вдруг второй молодой шаман начал биться в конвульсиях, его с трудом удержали. Когда он поднялся, было видно, что он весь мокрый от пота. Старик и лежавший шаман продолжали читать заклинания. Циновку с лежащим на ней шаманом подняли за углы, вынесли из дома, пронесли по периметру усадьбы, останавливаясь возле конструкций, сооруженных для восьми стражей света, — это и «жертва» им, и освящение территории. Многие зрители между тем уже спали на улице, кто прямо на земле, кто даже на капоте голубой легковушки. Потом циновку с шаманом опять внесли в дом и положили на прежнее место. Кто–то прошептал мне на ухо: «Он боролся с Махасоной и победил». Так все–таки Мала–яка или Махасона, или это почти одно и то же?
С лежащего шамана снимают ткань — он словно окаменел в судороге. Несколько человек разгибают ему то одну руку, то другую, сгибают ноги в коленях, сажают, ставят на ноги, поправляют на нем одежду. С шамана льет пот, но он уже улыбается, отвечает на шутки.
Ближайшие родственники зацементировали пузырек с демоном в консервную банку, для надежности еще оплели ее проволокой и поехали на автомобиле за 8 миль (так меня информировали) к реке топить.
Вот так и закончился ночной ритуал, все разошлись, до рассвета можно было немного отдохнуть.
Утренняя часть действа началась при восходящем солнце — это был обряд гара–якума. Представление теперь происходило на площадке у южной стороны фундамента нового дома; на самом фундаменте расположилась группа зрителей. Их стало гораздо меньше, в основном это были дети (возможно, момент не случайный). Здесь и мне поставили стул — какой–то момент снизу ко мне были обращены любопытные, улыбающиеся детские мордашки. Прямо перед нами стояла конструкция, похожая на фрагмент приставной лестницы с тремя перекладинами, просветы ее были сплошь закрыты пальмовыми листьями, нижние из которых были воткнуты черенками в землю. Под третьей (верхней) поперечной перекладиной слева и справа было положено по одному ореху. Боковые перекладины (одна из бамбука, другая из ствола какого–то дерева), оплетенные зеленью, со свисающей бахромой из полосок листа кокосовой пальмы поднимались высоко вверх и там соединялись.
Барабанщик и два шамана (старика уже не было) стояли в ряд слева от конструкции и глядели на нее. Главная роль опять была отведена младшему из жрецов. Одеяние его изменилось: поверх длинной белой юбки на нем теперь была еще коротенькая красная юбочка с белыми поперечными полосками черной каймой внизу. Она была двухслойной — один слой несколько длиннее другого — и в сборку. На талии она закреплялась широким красным поясом. На шамане была также белая, без сомнения, женская (с вытачками на груди) кофточка. Женский наряд дополнялся подобием женской прически: голова шамана до бровей была повязана синим платком, сзади спускались до колен распущенные «волосы» — имитация волос была сделана из тонких полосок молодого пальмового листа. Из таких же полосок было сплетено нарядное головное украшение, напоминающее высокий узорчатый гребень, воткнутый в «прическу» на затылке. Снова проявились элементы женственной природы в персонаже (я уже угадывала, что это будет Гара–яка), который и по имени, и в представлениях людей является существом мужского рода — так проявился характер травести, ранее не отмечавшийся для сингальского демонического культа, но в целом типичный для шаманизма у других народов.
Пока собирались зрители, шаман еще возился со своим нарядом: что–то поправлял в нем, переговариваясь с «коллегами». Вскоре он начал танец с резкими движениями, вращениями: танец–призыв, средство приманить демона и подготовить себя для его «восприятия». В руках у шамана был небольшой черный сосуд для воды — калагедия — предмет также специфически женский (за водой у сингалов ходят женщины, и существует особый женский, даже скорее девичий танец с такими кувшинами — калагеди–селлам). Эта часть действа была недолгой. Затем шаман скрылся за зеленой конструкцией. Громче зазвучал барабан, горячее полились призывы–заклинания, приглашающие демона.
Наконец призываемое существо появилось. Это был тот же самый шаман в той же одежде, только теперь он явился в деревянной маске: зеленое лицо, красные вывороченные губы, оскаленные зубы, крючковатый нос, вытаращенные глаза, надо лбом возвышаются змеиные головы, сквозь огромные цветочные розетки–уши продеты и свисают полоски пальмового листа. Вел себя этот герой очень «по–женски»: робел, стеснялся, застенчиво выглядывал из–за загородки. С ним (а точнее с ней, иначе было и не сказать) разговаривал барабанщик и постепенно выманил «ее» из–за укрытия. Сначала «она» танцевала (так же, как делал это шаман еще без маски), потом попыталась влезть сзади на конструкцию. Это у «нее» не сразу получилось, и барабанщик «ее» наставлял и помогал «ей». Когда «она» наконец уселась на верхней перекладине (сначала очень неловко, едва не сломав ее), спустила ноги и взялась руками за вертикальные стойки, стало понятно, что «она» сидит на «качелях». Качели же (тоже чисто женский символ) связаны у сингалов с новогодними женскими играми, в которых явно прослеживается эротический смысл, символика культа плодородия.