Кубула и Куба Кубикула

«Барбуха! Барбуха! Прижги нашему озорнику окорока… Хватай его! Мы без тебя никак с ним не справимся!»

И ещё кричат:

«Гром и молния! Гром и молния!»

И только крикнули в третий раз, стоит Барбуха прямо перед ними. По всему лесу, милый Кубула, пошёл этот самый смрад. Миша задрожал, да и старому не по себе.

«Где этот паршивец?» — страшилище спрашивает.

И Миша тут же съехал с дерева вниз, даже брюшко себе поободрал.

Зарекается безобразничать, но ничего не поделаешь: надо к ручью идти, умываться. Ладно, пошли они к ручью. Только Миша на что уж проказник был, а зажал себе нос, чтоб вонючку этого поменьше чуять, а сам думает, как бы его околпачить. Смешно его слушаться, да и в воду лезть больно неохота. А как же постираться-то?

«Постираться? — подумал Миша. — Вот-вот! Постираю, как прачки деревенские!»

С этой мыслью залез он в кусты, снял шкуру. И бросил шубку свою в воду.

Шкура плавает, переворачивается а Миша в кустах хохочет.

Да плохое вышло веселье! Разве страшилище и родителей проведёшь?

Барбуха слышит смех, мама слышит смех, и папа тоже что-то слышит.

Подходят они к ручью и, понятное дело, сразу видят — это не Миша купается, а только шуба его. И тут-то, сударь мой, началось. Барбуха как разьярится, как все жала выпустит да как начнёт на парнишку, на голенького-то, наступать. Совсем уж начал жалить, да тут я — Куба Кубикула — подоспел. Стало мне его жалко, я и закричал:

«Гром и молния! Барбуха, коптилка старая, скорей, скорей напустись на двух медвежат-дьяволят! Они там птичьи яички на дуплистом вязе обирают!»

Барбуху так всего и передёрнуло, он не знал, куда кинуться. Когда яйца у птичек обирают, он шибко не любил. Постоял минутку, потом хвать Мишину шубку — и поминай как звали. Страх какой! До сих пор слышу как зашипело, когда страшилище в воду бухнулось. А дальше ничего не помню. Мне от этого Барбухи тошно сделалось, а медведи горько плакали. Сдаётся только, хотел Миша свою шкуру искать. Поклялся во что бы то ни стало найти.

Вот и всё, Кубула. И не то чтоб я собирался Барбуху звать, а только — попадись ты к нему в лапы, он бы тебе показал!

Кубула затрясся весь и говорит:

— Ой-ой-ой, Куба Кубикула, меня прямо жуть берёт. Ты тут всякие страсти выдумываешь, а ежели другой-то человек — маленький медведь, так ведь ему боязно. В лесу я бы не испугался, а здесь и впрямь Барбухой разит… А что, нашёл Миша свою шёрстку-то? Ну, скажи, что нашёл!

На это Куба Кубикула ничего не ответил: сделал вид, будто спит.

БЫЛО ДЕВЯТЬ ЧАСОВ — ТЬМА, НОЧЬ. Медведям — ну, прямо благодать. Это хорошо, да вот в кузнице очаг не совсем погас и от тлеющих углей дым подымался. Это Кубуле по вкусу. Встанет он, подойдёт на цыпочках к дверям и задремлет на минутку. Только на малую минуточку, а потом опять встаёт, и опять слышно — постукивают коготки. Стал у огня, смотрит на красный уголёк, пока слёзки из глаз не побегут. Потом уснёт, потом опять проснётся, — нынче ему что-то не по себе. Наконец положил голову на передние лапки и задремал. А пока он клевал носом, вдруг тихонечно, ну совсем незаметно, дверь отворяется, и входит Барбуха. Тут как тут! У Кубулы душа в пятки, язык еле ворочается.

— Гром и молния! — говорит он. — Ступай, страшилище, на тех гадких, противных медведей, что птичек кусают! Уходи, уходи сейчас же!

Но Барбуха покачал головой и говорит:

— Что ты, миленький? Куда ж это я в ночную пору потащусь? Медвежата уже спят, и тебе надо спать, мохнатик. Дай-ка мне место у огня!

— Вот это славно, — говорит медведь. — Ты что, хочешь с нами ночевать?

— Я хочу с вами ночевать, хочу с вами кашу есть, хочу с вами молочко пить, хочу с вами по свету бродить. Пока вы живы, от вас не отстану. Так-то вот, сударь мой. А по-твоему, взял выдумал кого-нибудь, а там и рукой на него махнул?

Барбуха выразил всё это гораздо грубее, да пускай его говорит как хочет: ведь страшилище он. Договорил и повалился Кубикуле на грудь, подтащил Кубулу себе на ноги, чтоб теплей было, и захрапел… И после этого спали все, как сурки.

Вот каково сказки-то выдумывать! Да выдумывать ещё полбеды. А верить им!

Не будь Кубула такой дурачок, Барбуха, конечно, не мог бы брать Кубовы выдумки всерьёз и вообще не появился бы на свет. Как теперь с ним быть? Кубула и Куба Кубикула только руками разводят. Может, кто выручит их? Ну конечно: Лиза что-нибудь придумает.

У КУЗНЕЦА БЫЛО ЧЕТВЕРО ДЕТЕЙ. Лиза — самая младшая; сестричку её свали Аполенкой, а братцев — Антонином и Франтишеком.

Почему же, скажите на милость, как раз самой младшей девчоночке пришлось что-то придумывать? Отчего Аполена и те двое пареньков спят как ни в чём не бывало? Да оттого, что в сказках всё должен охлопотать самый младший ребёнок! Иначе никак нельзя.

И вот Лиза спит, и снится ей сон о Кубуле. Будто с ним стряслось что-то. Утром проснулась — и смотрите пожалуйста! Кубула за дверью с матерью спорит.

— Милая кузнечиха, — говорит медведь, — у вас страхи, страхи, страхи!

А та ему:

— Да что ты, дурачок, чего у нас тут страшного? Минутку мамочка говорит, другую минутку медведь — никак не согласятся. Лиза оделась и скорей к ним:

— О чём вы тут?

— Да вот о чём, — отвечает мама. — Кубула говорит, будто у нас в кузнице какое-то страшилище завелось. Я ничего не вижу, папа ничего не видит, дети ничего не видели, а он всё на угол показывает и весь трясётся. Пойди посмотри, Лиза, есть там что или нету.

Лиза глаза таращит, да что тут увидишь, коли нет ничего.

— Горе мне с вами, милые, — продолжает Кубула. — Да этот Барбуха вон язык мне высовывает и так и мельтешит, будто ящерица.

Обнял медведь Лизаньку правой лапкой за шею, а левой показал, где у привидения голова, где жала, где хвостик.

— Так покажись, коптилка барбушская, — промолвила Лиза. — Я теперь всё про тебя знаю. Выходи на свет, не бойся.

Не успела сказать, а уж задрожала на плечике у неё Кубу-лова лапа. Взял девочку страх и — гоп! — прямо на середину кузницы прыг Барбуха! На пустом месте вдруг — пожалуйте! — встал медвединый призрак, будто в тёмных сенцах посветили.

Что делают дети, когда их что испугает?

Начинают кричать. И Лизанька тоже в слёзы.

— Это уж никуда не годится! — сказал кузнец. — Вы, бездельники, вон из моего дома! Пошёл, медведь, пошёл, медвежатник! Вон, вон, вон! Я вам покажу — пугать мою девочку! Чтоб духу вашего здесь не было!

Легко сказать, а если на дворе мороз? Куба Кубикула лучше остался бы. Сказать по правде, не хочется ему по снегам таскаться, да ещё со страшилищем. Есть у Кубы смекалка в голове. Притворился он, будто Барбухи не видит, а видел хорошо. Зачем он так сделал? Надел шапку на голову и говорит хозяину.

— Будьте покойны, папаша, мы уйдём; мы — вольные люди, нам в одной деревне не усидеть. Но ежели вам дровец наколоть, либо кузнечный горн мехом раздуть, мы от всей души помочь готовы.

Тут Лиза заплакала горючими слезами, закричала, что не отпустит медведя. Она боялась, как бы страшилище его не обидело…

Но ничего не вышло. Кузнец сказал, что не может он медведя кормить, на семью-то еле-еле хватает! Дров он наколет сам, а в кузнеце всё равно никакой работы нету.

КУБУЛА С КУБОЙ КУБИКУЛОЙ поклонились и дальше пошли. В дороге всякое с ними бывало. Да бродячий народ к этому привычный. Куба Кубикула нет-нет да уши себе тереть начинал, чтоб не отморозить, а Кубула в шубке своей и думать забыл, что зима-то. А насчёт того, легко ли было идти, — так дорога хорошая была. Шла она лесом густым, вдоль логов да оврагов. Шла по сугробам, через замёрзший ручей и бурелом, подымаясь высоко и опускаясь глубоко. Подымалась и опускалась дорога, и всюду, где опускалась она, медведь на задочке съезжал, гикая на весь лес. Шерсть вся в снегу. Ах, это его любимый цвет! Благодать, да и только — ну лучше некуда! Пустая голова — я об заклад побиться готов — начисто забыл про Барбуху! И ни разу небось изменщику о Лизаньке не взгрустнулось.