Страница 15 из 71
Поначалу «бунтовщики» посчитали это большой удачей — они надеялись, что когда подстрелят первого тюленя, де Герлах сдастся окончательно и разрешит его приготовить. Но их ожидания были напрасными: известие об убитом тюлене вызвало у начальника экспедиции новую бурю негодования, а узнавший о его реакции кок наотрез отказался даже притрагиваться к тюленьему мясу. Все же через несколько дней Амундсен и его старший товарищ снова взяли ружье и веревки, отправились к краю льдины, на которую любили выбираться морские звери, и вернулись оттуда со второй, еще более крупной тушей. А потом охота стала у них чем-то вроде традиции. Она не всегда бывала успешной, но все же куча убитых тюленей и пингвинов постепенно росла. Хотя в то, что руководство экспедиции переменит свое решение, ни Кук, ни Амундсен уже не верили, как и в то, что на их сторону переметнутся члены команды. Тем не менее, что-то заставляло их время от времени заряжать ружья и отправляться выслеживать новую жертву. Не потому, что они надеялись когда-нибудь ее съесть, не из-за того, что им больше нечем было заняться на вмерзшем в лед судне — просто они оба откуда-то твердо знали, что должны собраться, одеться в самые теплые меховые костюмы и притащить к кораблю новую, тяжеленную порцию мяса. Так было нужно — и все.
Дверь каюты Люсьена с глухим стуком захлопнулась, и охотники на тюленей снова оказались на вымороженной палубе. Переглянувшись, они молча зашагали дальше, к двери следующей каюты. Кук, не стучась, вошел внутрь, Амундсен протиснулся следом. Они оказались в полутемном и, на первый взгляд, пустом тесном помещении. Слабые лучи света проникали туда через иллюминатор, в который было видно сумеречное звездное небо — керосиновых ламп на «Бельгике» было слишком мало, и они имелись далеко не в каждой каюте. В этой почти полной темноте с трудом можно было разглядеть двух неподвижно лежавших на койках мужчин, закутанных в уцелевшие розовые одеяла. Еще труднее было понять, живы они или уже покинули этот мир, таким тихим и слабым было их дыхание. Однако Фредерик Кук как будто чувствовал, что его подопечные не только не умерли, но даже и не спали: он с порога уверенно направился к одной из коек, присел рядом с лежавшим на ней матросом и осторожно приподнял угол закрывшего его с головой одеяла.
— Ну как ты? — спросил он больного таким ласковым голосом, словно разговаривал с ребенком. Тот в ответ издал едва слышный, похожий на щенячий скулеж, стон, но даже не шелохнулся. Зато второй обитатель каюты, услышав голос врача, вдруг громко и злобно, по-звериному, зарычал и принялся ерзать на своей койке. Одеяло, которым он был накрыт, съехало в сторону, открыв такой же, как у всей остальной команды розовый костюм и толстые грязные веревки, крепко обхватившие его худое тело и намертво прижавшие его к койке. Руал на всякий случай шагнул к его постели и приготовился, если понадобится, придержать рвавшегося на свободу матроса, однако тот был связан на совесть и не мог даже немного приподняться, не говоря уже о том, чтобы вскочить с койки. Очевидно, несчастный и сам уже давно понял, что ему не порвать и не развязать веревки, потому что после нескольких привычных рывков он перестал дергаться и снова пронзительно заревел и заскрежетал зубами. На что его тихий сосед по комнате ответил новым жалобным и всхлипываниями.
— Сейчас тебе принесут поесть, — сказал Кук плачущему и трясущемуся матросу и погладил его по голове, отчего тот тут же притих и перестал плакать, но задрожал еще сильнее, чем раньше. Кук обернулся на второго матроса, который уже не рычал, а хрипел, безнадежно махнул рукой и встал.
— Есть они пока могут, так что пошли, — скомандовал он Амундсену. Тот снова натянул на привязанного к койке матроса одеяло, вызвав тем самым новую порцию рыка, и они с Куком покинули импровизированный «лазарет». Резкий порыв морозного ветра ударил по их заросшим бородатым лицам тысячами ледяных иголок. Фредерик поежился, а Руал, несмотря на то, что ощущение было довольно неприятным, с облегчением потряс головой, как бы позволяя ветру выдуть из нее воспоминания о только что виденных им сумасшедших матросах. «Лучше уж замерзнуть рядом с нашими тюленями, чем так, как они!» — в очередной раз подумалось ему, и он поспешил уйти от их каюты подальше. Доктор Кук, в отличие от него, считал, что этим матросам, не выдержавшим испытания голодом и потерявшим разум, на самом деле повезло, потому что теперь они не понимали, в каком безнадежном положении находятся, но молодой штурман не мог с ним в этом согласиться. На его взгляд у сумасшедших членов команды не было не только представления о происходящем, но и надежды на то, что они смогут спастись и вернуться в цивилизованный мир. А к нему и ко всем остальным, пока еще державшимся морякам надежда на лучшее хоть и редко, но все-таки возвращалась…
Они с Фредериком почти дошли до камбуза, когда сзади их окликнул еще один матрос в розовых самодельных штанах и куртке:
— Доктор! — кричал он, догоняя Кука и его товарища. — Пойдемте скорее, меня господин Герлах позвал, ему совсем плохо! Скорее!
Развернувшись, друзья быстро зашагали вслед за позвавшим их матросом. Кук едва слышно что-то бормотал себе под нос — судя по раздраженной интонации, это были какие-то английские ругательства. А бросившийся вслед за ним Руал внезапно поймал себя на мысли, что судьба умирающего начальника экспедиции совершенно его не волнует. Как, впрочем, и судьба всех остальных зимовавших моряков, включая и его собственную. Охватившее его равнодушие было таким сильным, что он не чувствовал даже радости от того, что скоро сможет поесть, а потом отдохнуть, и что завтра им с Куком не нужно будет охотиться. И почти не удивился этому равнодушию.
Впрочем, долго раздумывать над этим новым ощущением Амундсену не пришлось — они с Куком уже входили в каюту начальника экспедиции. В ней, в отличие от каюты, где содержались сумасшедшие, было светло: на полке горела достаточно яркая керосиновая лампа. Ее дергающегося света хватало, чтобы вошедшие могли как следует разглядеть лицо полулежавшего на койке немолодого уже мужчины — бледное, изможденное, с ввалившимися темными глазами, с синеватыми кругами под ними и такой же синевой вокруг губ. Не менее пугающим было и выражение этого лица: на вошедших в каюту врача и штурмана смотрел не просто измученный физически, а совершенно отчаявшийся и давно расставшийся со всякой надеждой на спасение человек, в котором с трудом теперь можно было узнать энергичного и полного далеко идущих планов исследователя, год назад убеждавшего Руала в том, как ему повезло отправиться в экспедицию под его началом. На розовом одеяле лежало несколько исписанных листов бумаги и карандаш.
— Входите, док. Добрый день, Руал, — тихим и слабым голосом поприветствовал де Герлах вошедших. — Извините… за беспокойство.
Фредерик Кук помрачнел еще больше — особой кротостью раздражительный начальник экспедиции не отличался, даже когда на судне все было хорошо, а уж после того, как «Бельгика» вмерзла в лед, он и вовсе забыл о вежливости. Но теперь у ученого, похоже, совсем не осталось сил для ругани.
— Что за глупости, Адриен, у меня работа такая — обо всех вас беспокоиться, — проворчал Кук, подходя к койке и протягивая руку к запястью больного. Но де Герлах лишь раздраженно отмахнулся от его попыток нащупать пульс:
— Оставьте, не надо! Я вас не для того позвал, я и сам знаю, что со мной все плохо. Мне нужны свидетели, чтобы подписать завещание.
Фредерик едва заметно кивнул, мысленно соглашаясь с исследователем, что эта мера будет совсем не лишней, но вслух продолжил спорить с ним все тем же ворчливым, но бодрым голосом:
— Опять глупости, рано вам еще завещания составлять! Мы, конечно, подпишем, для порядка, но вам оно все равно не пригодится…
— Очень бы хотел, чтобы вы были правы, но… — Адриен ненадолго прикрыл глаза, словно собираясь с силами, а потом снова открыл их и протянул врачу верхний лист бумаги с карандашом. — Подписывайте. А потом ты, Руал. И… вот еще что. Наш капитан сегодня тоже завещание написал и прислал сказать, что передает мне командование над всеми матросами… Потому что первый помощник слишком слаб. А я тоже не могу больше руководить, мне осталось от силы неделя или две… нужно назначить кого-то главным, кого-то, кто пока еще может…