Страница 77 из 101
— Давай хоть холопов вооружим, что ли, — предложил Борис.
— А нам другого и не остается, — сказал Вышеслав с обреченностью в голосе.
Несмотря на грозящую Путивлю опасность, имовитые боярыни неохотно давали вольную своим холопам, иных приходилось выкупать. Для этой цели Ефросинья дала Вышеславу немного серебра — все, что у нее было.
Из холопов, получивших свободу, был составлен отряд в тридцать человек. Прибавив к ним двадцать деревенских мужиков, Вышеслав сам принялся обучать новоиспеченных воинов умению владеть оружием.
Тысяцкий Борис занимался с городской пешей сотней, благо оружия хватило на всех.
Однажды на Теремной двор, где Вышеслав наставлял смердов и бывших холопов, как держать строй против конницы, заявились несколько девиц в ярких сарафанах. Вместе с ними пришел и Борис.
— Где воевода Вышеслав? — звонким голосом спросила самая пригожая из девиц, очень похожая на Бориса.
— Ну, я воевода, — выступил вперед Вышеслав, с любопытством глядя на румяные девичьи лица.
Красавица отбросила с груди длинную косу и сказала с вызовом:
— В дружину мы хотим вступить, воевода. Дай нам оружие!
Из толпы ратников за спиной Вышеслава раздался смех. Кто-то удивленно присвистнул.
— Как звать тебя, молодица? — спросил Вышеслав.
Он был серьезен, почти угрюм.
— Горислава, — ответила девица, слегка смутившись.
— Чья же ты дочь?
— Не важно, — отрезала девица.
— Сестра это моя, Вышеслав Бренкович, — подал голос Борис. — Отчаянная, не серчай на нее. Говорил я ей, что не бабье это дело…
— Почему же не бабье! — перебила брата Горислава. — Иль руки у нас не из того места растут? Иль все мы на сносях?
— Вот именно, — ворчливо поддакнул Вышеслав, — чем они хуже нас? Беру всех в дружину! Вот тебе меч, держи. А тебе топор, на-ко, милая.
Вышеслав с грубоватой бесцеремонностью вложил в ладони Гориславы меч, который был у него в руке. А стоящей рядом с ней чернобровой молодице сунул топор в руки, взяв его у кого-то из ратников.
Горислава с трудом удержала на весу тяжелый меч двумя руками, а ее подруга неумело взяла топор, за самый конец топорища.
— Теперь, милая, рубани-ка топориком вон по тому чурбаку. да так, чтобы половинки в стороны разлетелись, — приказал чернобровой Вышеслав. — Представь, что это степняк в шлеме.
Ратники посторонились, давая место девице с топором.
Та неуверенно приблизилась к чурбаку, взмахнула топором и… нанесла удар не по чурбаку, а по кряжистой дубовой колоде, на которой он стоял.
Вокруг засмеялись.
Чернобровая покраснела и, с трудом выдернув топор из колоды, замахнулась снова. На этот раз лезвие топора вонзилось в чурбак как раз посередине. Однако удар был слабый, и деревяшка не раскололась.
— Не рассекла ты голову поганому, милая, — сказал Вышеслав, подходя к чернобровой. — А это означает, что следующий замах этот поганый не даст тебе сделать, но пронзит тебя копьем иль саблей зарубит. Впрочем, я думаю, басурманин живо распознает, что перед ним девица, а не воин, и с радостью полонит тебя, милая.
С этими словами Вышеслав с легкостью подхватил на руки девушку, издавшую испуганный вскрик, и перекинул через седло стоявшего у коновязи коня.
Ратники загоготали пуще прежнего, глядя, как девица беспомощно болтает ногами в воздухе, и слыша ее визг, вызванный испуганными шараханьями коня.
— Довольно потешаться, воевода, — подступила к Вышеславу Горислава. — Мы не за тем сюда пришли. Ныне из нас плохие воины, но, дай срок, и в наших руках сила появится.
Вышеслав успокоил коня и снял с седла молодицу. Чернобровая едва не плакала от стыда и обиды.
— Обучать вас ратному мастерству у меня времени нет, — сурово сказал Вышеслав и кивнул в сторону ратников: — Мне бы этих успеть хоть чему-то научить.
— Мы и сами до всего дойдем, — не отступала Горислава, — ты только покажи, что и как, воевода.
— Сарафан придется снять, боярышня, — заметил Вышеслав, забирая меч у Гориславы. — Вместо него кольчуга на тело да шлем на голову.
— Знаем, знаем, — хором отозвались девушки. — Не пугай, воевода.
— Да вы и щитов-то в руках не держали, — раздражаясь, сказал Вышеслав. — Не сладите вы ни с копьями, ни с луками тугими. Это вам не веретена крутить!
— Сладим, воевода, — сказала Горислава. — Ты нам только не мешай.
Вышеслав махнул рукой:
— Ладно, ступайте в сотню к Борису. Он вас всему обучит, а я вооружение дам. С Богом, горлицы!
Вскоре весь город говорил о том, что в пешей городской сотне обучаются ратному делу дочери имовитых бояр и лучших мастеровых, чьи отцы сгинули в поле половецком. Поговаривали, что есть среди тех девиц отчаянных даже несколько молодых монахинь из местного женского монастыря. Кто-то говорил, что всего семь девушек в сотне у тысяцкого Бориса, кто-то утверждал, что уже пятнадцать.
Заинтересовалась девицами-воинами и Ефросинья.
Как-то за обедом княгиня стала расспрашивать о них Вышеслава. Сколько лет молодицам? Пригожи ли они? И каких родителей чада?
Вышеслав, уловив ревнивые нотки в голосе Ефросиньи, с усмешкой промолвил:
— Дивлюсь я тебе, Фрося. Как будто у меня есть досуг, чтобы за девками бесшабашными поглядывать. Не в моей дружине они, а в Борисовой сотне: намается он с ними!
— Может, девицы те и в Борисовой сотне, но оружие ты им давал, — холодно произнесла Ефросинья. — Служанки мои видели некоторых на теремном дворе. Сказывают, девки прямо кровь с молоком! А я-то, глупая, думаю, с кем это мой милый пропадает с рассвета до полуночи.
— Ратников я обучаю, Фрося, — нахмурился Вышеслав, отодвигая тарелку с кашей.
— Ясно, каких ратников! — усмехнулась княгиня. — Тех, что косы носят и мочатся сидя!
Вышеслав с молчаливым удивлением воззрился на Ефросинью: такой он видел ее впервые.
— Ты думаешь, чьего ребенка я ношу под сердцем? — продолжила княгиня, не пряча слез. — Твоего, Вышеслав. Не об Игоре, а о тебе да о Владимире думала я ночами, проводив вас в поход. О тебе молила Бога денно и нощно, чтоб Всевышний уберег от стрел и копий поганских. И ты уцелел, Вышеслав, выжил моими молитвами. Ты теперь мой, только мой! Так почему же я провожу ночи одна? Почему ты избегаешь меня? Неужели я так подурнела? Неужели ты разлюбил меня?
Вышеслав прижал Ефросинью к себе, чувствуя, что ее трясет в нервном припадке. Он шептал ей слова утешения, гладил по волосам. И не знал, как сказать, что не может он делить с нею ложе именно теперь, когда Игорь томится в плену…
Ефимия, улучив момент, наставляла Вышеслава:
— Коль зашло у вас дальше некуда, молодец, то лучше бы тебе не печалить княгиню понапрасну, ведь, ей рожать скоро. Она по тебе с ума сходит, а ты словно не видишь! Да еще молодиц в войско набрал, тоже удумал!
— Я?! — возмутился Вышеслав. — Молодицы те сами пришли в дружину проситься.
— Ну и гнал бы их в шею! — прошипела Ефимия. — Княгиня видишь как подурнела перед родами: их красота и младость ей как нож в сердце!
Днем позже в покои к Вышеславу неожиданно пришла боярыня Епифания, муж которой ушел в поход вместе с Игоревым полком. Пришла и сказала язвительно:
— Ежели ты, воевода, дочь мою семнадцатилетнюю в дружину взял, то, может, и меня возьмешь заодно? У меня и силы побольше, и ростом я повыше, издали за мужчину сойду.
— Я твою дочь, боярыня, за косу в войско не тянул, сама она пришла, — разозлился Вышеслав.
— Сначала сын мой старший пал в сече на Чернорые-реке, потом брат голову сложил под Глебовом, а ныне муж в степях сгинул, — горестно перечислила Епифания. — Осталась дочь-красавица, и на ту уже кольчугу примерили. Без внуков хочешь меня оставить, воевода!
Епифания сделала стремительный шаг к Вышеславу, заметив, что он хочет отвернуться к окну, и повернула его к себе. В руках у нее и впрямь чувствовалась сила.
— В очи мне смотри, боярин. Ты один из Степи вернулся. Знаю, в сече ты стоял храбро и не на тебе вина за смерть мужей наших. Но ты княжий старший дружинник и был советником Игоря, потому и обращаюсь к тебе. Ответь, как мне дальше жить на белом свете, коль погибнет моя Василисушка? Кроме нее у меня никого нет. Мужа другого я, может, и найду, но детей у меня уже не будет, ибо годы мои ушли.