Игорь Святославич

С Игорем часто появлялась на людях мадьярка Жужа.

К удивлению Вышеслава, Игорь и ее обучал скакать верхом, владеть мечам и луком. Для мадьярки княжеские оружейники изготовили шлем и кольчугу.

Вышеслав не удержался и спросил Игоря, зачем он из девицы воина делает.

— Жужа со мной в поход пойдет, — ответил Игорь, чем сразил друга наповал.

— Не станет ли нам обузой твоя красавица, княже? Война — не забава.

— Потому и натаскиваю девицу наравне с дружинниками, — весело ответил Игорь.

Вышеслав не стал спорить, видя, что это бесполезно: Жужа целиком завладела сердцем князя.

На Рождество к Игорю приехал брат Всеволод с женой. Откликнулся на приглашение дяди Святослав Ольгович. Вместе с сыном приехала Агафья. Пожаловал и черниговский князь, но без супруги, которая лежала в горячке. Ярослава сопровождал боярин Ольстин.

Игорь загодя отправил в Путивль Вышеслава, наказав ему вернуться с княгиней.

— Поехал бы сам, — нахмурился Вышеслав.

— Не послушается меня Ефросинья, — произнес Игорь с досадой, — только ты сможешь уговорить ее.

Ефросинья действительно уступила Вышеславу и приехала в Новгород-Северский, но только на праздник.

Игорь выказывал супруге почтение, старался, чтобы Жужа не попадалась ей на глаза. Когда съехались гости, Ефросинья все время проводила с Ольгой и Агафьей.

Три княгини, столь разные по возрасту и непохожие по нраву, после долгой разлуки не могли наговориться. У каждой в жизни произошли важные перемены, благодаря которым им более хотелось делиться радостным, нежели жаловаться на несчастливую судьбу.

Агафья призналась подругам, что дарит свои ласки воеводе Бренку, который служит в дружине у ее сына.

— Бренк вдовец, и я вдовица, — улыбалась Агафья. — Его седина меня не смущает, ибо жеребец он норовистый. Замуж бы за него пошла, да не могу наперед сына под венец идти — примета плохая.

— Чудные дела у нас творятся, — заметила Ефросинья. — Ты, Агаша, Бренка окрутила, а я — Вышеслава. Порой от любви себя не помню! Наверно, понесу от него.

— С ума-то не сходи, — испугалась Агафья. — Пусть Вышеслав не женат, но ты-то замужем!

— Все так сделаю, что муж будет думать, будто это его ребенок, — заявила Ефросинья голосом, полным коварства.

Ольга взирала на нее большими от изумления глазами.

— Ушам не верю, Фрося! Ты ли молвишь такое? Вспомни, как на свадьбе Владимира и дочери Ярослава Всеволодовича укоряла ты меня моим желанием быть неверной мужу. Господней карой пугала. Сама-то ныне не боишься кары небесной?

Ефросинья, видимо, сама задумывалась над этим, поскольку ответила, не раздумывая:

— Иисус сказал, чтобы избежать искушения, надо ему поддаться. Пусть я грешна, зато счастлива.

— У тебя-то как со Всеволодом? — спросила у Ольги Агафья.

— Жду ребенка от него, — смущенно ответила Ольга. — Согрешила и я.

— Как это? — удивилась Агафья. — От мужа забеременела и согрешила?

— Надоело мне смотреть, как Всеволод в сельце своем с рабынями развлекается. Вот я и заявилась туда однажды, — призналась Ольга. — Захотелось самой посмотреть, каких ласк хочется моему суженому. Тошно мне стало от увиденного, но себя пересилила и присоединилась к его подружкам, благо нагие-то мы все равны. Вижу, Всеволоду понравились мои старания в распутстве, не гонит он меня прочь.

С той поры и повелось: муж к наложницам — и я с ним. Поначалу противно было, потом привыкла, теперь самой нравится.

После такого признания Ольга слегка покраснела.

Ее собеседницы одобрительно рассмеялись.

— Мне тридцать девять ныне исполнилось, но до сих пор к мужику тянет, — сказала Агафья. — А тебе, лада моя, всего-то двадцать два годочка. Сам Бог тебе велел этим заниматься!

— Этот грех и грехом-то назвать нельзя, — высказалась Ефросинья, — ведь супруг женщину в тебе распознал, а это главное, Оля.

Между тем мужчины вели свои разговоры.

Договаривались, в какую пору лучше в поход выступить, чтобы с войском Рюрика и Святослава в ближних степях не столкнуться и половцев не потревожить раньше времени. Главенство князья безоговорочно уступали Игорю. В том числе и Ярослав, который после долгих колебаний тоже надумал идти к Лукоморью.

— Коль двинем в начале лета, поганые могут уйти с зимних стоянок, тогда ищи ветра в поле, — молвил Игорь. — В марте пойдём — в распутицу попадем. Думаю, самое лучшее — исполчиться сразу по окончании Великого поста. В апреле и степь подсохнет, и реки после половодья в русло войдут. Опять же и князь киевский раньше мая вряд ли рати соберет.

Всеволод и Ярослав сочли доводы Игоря разумными. Согласился с дядей и юный Святослав Ольгович.

— Что, ежели князь киевский ненароком проведает о нашем ратном умысле? — опасливо спросил Ольстин. — Полки не рукавицы, их за пазуху не спрячешь. Постарается Святослав Всеволодович опередить нас и переполошит поганых до срока.

— Чтобы этого не случилось, выступим порознь разными дорогами и соберемся вместе лишь на степной границе, — сказал Игорь, который был готов ко всему. — Сначала пусть пешие полки выступают, а конные дружины спустя день-два идут вслед за ними.

И опять такая предосторожность Игоря устроила всех.

Попировав на славу, князья подались каждый в свою вотчину.

Ефросинья, как ни уговаривал ее Игорь, тоже вернулась в Путивль.

…Наступил год 1185-й от Рождества Христова.

Отшумели звонкие ручьи в оврагах вокруг Новгорода-Северского. Оделись свежей зеленью липы и тополя. В садах за высоким частоколом наливались первоцветом яблони и груши. Дружно шли в рост озимые на полях. В безоблачных небесах заливались жаворонки, приветствуя весну.

Игорь собрал в гриднице своих бояр.

— Нынче ударим в вечевой колокол, — сказал князь, — призовем всех, кто пожелает счастья в походе попытать. Кто оружный придет — хорошо. Кто безоружный — того вооружить. Завтра бирючей разошлем по городам и весям. Смерды вот-вот отсеются, чаю, найдутся в деревнях охотники до половецкого добра. Тысяцким ставлю боярина Рагуила.

— Рагуил поднялся со скамьи и поклонился князю.

Сына Рагуила, Яна, Игорь сделал своим оруженосцем. В оруженосцах оказалась и Жужа.

Однако никто из старших дружинников не улыбнулся, ибо все знали, что мадьярка и на коне сидит как влитая, и с мечом управляется не хуже иного гридня.

Гридничим остался Вышата Георгиевич. В помощники ему Игорь определил Вышеслава и своего спальничего Ядрея.

Свой стяг княжеский Игорь доверил Никодиму, поповскому сыну.

Омеля, сын кузнеца, стал сотником в дружине. Рыжего Ельшу Игорь сделал трубачом, оставив тоже при себе.

Долго гудел над городом старый вечевой колокол.

Люди спешили на площадь, оставляя дела. Многие из горожан догадывались, зачем этот сполох.

Игорь сам говорил с народом, став спиной к белокаменному храму, возведенному его старшим братом.

Речь была недолгой. Припомнил князь обиды, чинимые половцами Руси. Вспомнил про недавние победоносные походы в Степь Рюрика и Святослава Всеволодовича. Не забыл про набег Романа Нездиловича упомянуть.

— Пришла пора отплатить поганым за их бесчинства, нет у ханов прежнего единства, и силы прежней тоже нет. Седлать коней зову вас, торговые и работные люди! — Голос Игоря звучал уверенней, громче. — У кого коня нет — пускай пешим идет! Честь великая и добыча знатная ждет вас, храбрые русичи!

Колыхнулся народ, зашумел. Желающие вступить в войско потянулись к княжеским писарям.

В Путивле ратников собирал воевода.

Несколько дней в конце апреля город жил суетой поспешных сборов. Жены, матери и сестры прощались с дорогими сердцу людьми. Кузнецам и оружейникам в те дни прибавилось работы. Кому коня надо подковать, кому щит изготовить как раз по росту. Один наконечник для копья закажет, другому нужен крепкий топор.

Сорвался в поход и огнищанин Радим, к неудовольствию своей супруги.

— Не сидится тебе дома! — выговаривала мужу Ефимия. — Ведь не молодой уже!