Страница 11 из 101
Агафья с такой же легкостью Обманывала свою прислугу, как и нелюбимого мужа.
Но однажды в начале зимы случилось непредвиденное…
Олег был в отлучке, объезжая свои владения по санному пути, творя суд и расправу на местах. Ефросинья лежала с простудой, и Манефа не отходила от нее. Ключница Пелагея отпросилась на несколько дней к родне в Трубчевск.
Игорь и Агафья, решив, что случай им благоприятствует, утратили обычную осторожность.
Изнывающие от страсти любовники проникли в комнатушку Пелагеи, хотя знали, что спальня княгини находится за стенкой. Все происходило при свете дня. Игорь и Агафья поначалу хотели лишь поласкать друг друга без опаски и разойтись до ночи. Однако единение рук и губ пробудило в них столь неудержимое желание вкусить более сильное наслаждение, что они и не заметили, как оказались без одежд на чужой постели.
Привыкшие все делать быстро, на этот раз Игорь и Агафья захотели продлить удовольствие, полагая, что запертая на крючок дверь убережет их от внезапного вторжения. К тому же перед этим у них был вынужденный большой перерыв в ласках.
Два нагих тела пребывали в недвусмысленной позе, когда на пороге светлицы возникла Манефа с ножом в руке, которым она сняла крючок с петли, просунув его в узкую щель между дверью и косяком. Из-за плеча Манефы выглядывало любопытное веснушчатое лицо одной из ее рабынь.
— А мне Боженка молвит, что из светелки Пелагеиной стоны какие-то доносятся, — громко сказала княгиня. — Так вот кто тут стонет! Не обессудьте, голубки, что нарушаю ваше уединение.
Увидев княгиню, Агафья испуганно вскрикнула, в ужасе срыла лицо руками.
Игорь, тяжело дыша, уселся на край постели, не смея взглянуть на мать. Торопливым движением он прикрыл одеялом свою наготу.
— Ступай прочь, Боженка, — бросила Манефа служанке. — Гляди, никому ни слова, коль не хочешь битой быть!
Рабыня мигом исчезла.
— Не хорошо, сыне, — осуждающе произнесла княгиня. — Супруга твоя почти в беспамятстве лежит, а ты в это время прелюбодействуешь. И с кем?! С женой брата! Видел бы такое отец твой!
Манефа тяжело вздохнула и вышла, затворив за собой дверь.
Олегу княгиня ничего не сказала и внешне была все так же приветлива с Агафьей. Однако в настроении Манефы случилась резкая перемена. Если до этого ей нравилось опекать Игоря, то теперь она в разговорах с Олегом и его думными боярами постоянно настаивала на том, что пора дать Игорю стол княжеский.
— В волости твоей, Олег, городов хватает помимо Новгорода-Северского, — говорила княгиня. — Вот и дай ему в удел Курск иль Трубчевск либо городок Рыльск. Пора Игорю в княжескую багряницу рядиться, засиделся он под боком у брата.
— Не к лицу Игорю в Рыльске князем сидеть, шибко мал сей городок, — размышляя вслух, ответил Олег. — И Трубчевск не многим больше Рыльска. Курск славный город, но стоит на самой степной границе, чтоб сидеть там князем, нужно опытным воителем быть: половцы враг опасный. Дам-ка я Игорю Путивль, где сам княжил когда-то.
Манефа одобрила такое решение. Путивль город не маленький и укреплен хорошо. И от Новгорода-Северского недалече.
Когда Ефросинья оправилась от болезни, Игорь с супругой перебрались в Путивль. Олег выделил брату из своей младшей дружины тридцать молодых воинов, каждый из которых имел коня и полное вооружение.
Стояли трескучие рождественские морозы. Над Путивлем плыл торжественный колокольный звон, возвещающий о том, что в далеком-далеком прошлом в этот день сын Божий пришел на землю.
Из высокого окна княжеского терема были видны крыши домов, укрытые снегом, деревянные маковки церквей с православными крестами. Хоромы бояр теснились ближе к детинцу, жилища людей небогатых расползлись по склонам холма и вдоль оврага до самых крепостных стен.
Олегов посадник, перед тем как покинуть Путивль, показал Игорю все имение: кладовые, медовухи, конюшни, амбары… Челядь с любопытством взирала на молодого князя и на его безусых дружинников. Рабыни шептались украдкой, разглядывая свою юную госпожу — Ефросинью.
«Ну вот и я стал князем!» — с горделивым самодовольством подумал Игорь, первый раз усевшись на княжеский трон с высокой спинкой и узкими подлокотниками.
Путивльские бояре, знакомясь со своим князем, незаметно подмечали для себя все его достоинства и недостатки. Потом судачили между собой:
— Хоть и молод князь наш, но не глуп. С первого дня своего вокняжения все недоимки простил и всех должников из кабалы вызволил. По всему видать, хочет милосердным в народе прослыть.
— Не глуп, говоришь! А монахов бродячих зачем привечает?
— Так книги они ему переписывают.
— Ишь какой! Бороды еще не отрастил, а уже мудрым стать хочет.
— Игорь не только монахов привечает, сколь отроков смышленых к себе в дружину набрал. И как их воинскому ремеслу обучает, видели?
— Вот именно, Игорь взял в свою дружину отроков Олеговых, а нашими сыновьями побрезговал. Разве это дело?
— Пусть князь сыновьями нашими брезгует, зато нас постоянно на совет зовет, без нашего ведома ничего не решает.
— Чаю, до поры это. Войдет Игорь в силу и нас под себя подомнет!
— Будет каркать! Поживем — увидим.
Гордясь своим новым положением, Игорь не замедлил известить об этом Вышеслава, отправив к нему гонца с письмом, на коем стояла его княжеская печать. Гонец вернулся и привез ответ.
Вышеслав искренне радовался за друга и одобрял все его начинания. Особенно ему понравилось то, что Игорь открыл школу для детей простых горожан и собрал грамотных монахов для переписки книг. В конце послания стояло изречение древнеримского оратора Цицерона: дом, в котором нет книг, подобен телу, лишенному души.
В начале марта прискакал из Новгорода-Северского вестник. Олег спешно звал Игоря к себе со всею дружиной.
Игорь созвал бояр своих.
— Не иначе Олег поход замыслил. И дружине моей в том походе быть.
Бояре понимающе качали бородами: зовет их князь на войну. Возражений не было, ибо всем было понятно, что младший брат ходит в воле старшего брата.
Все путивльские бояре с сыновьями и слугами собрались под Игорев стяг.
Один вопрос был в речах и глазах: на кого собрался идти ратью Олег? Ежели на черниговского князя, то не к добру это.
Игорь сам изнывал от любопытства. Воевать ему хотелось, но хотелось, чтоб и противник был достойный.
Олег сразил брата оглушительной вестью:
— На Киев пойдем, на самого Мстислава Изяславича!
— Да ты спятил, брат, — растерялся Игорь. — Не по силам нам тягаться с киевским князем!
Олег засмеялся:
— Нам, конечно, не по силам, но есть на Руси властелин посильнее киевского князя.
— Кто же это? Неужели Ярослав Осмомысл?!
— Нет, не он, — посерьезнев, ответил Олег. — Войну Мстиславу Изяславичу объявил Андрей Боголюбский. Слыхал о таком князе?
Игорь согласно кивал головой.
Кто же не слышал о своенравном и жестоком суздальском князе, который родных братьев уделов лишил, презрев отцово завещание, племянников изгнал из отчины своей, боярам головы рубил за малейшее неповиновение. Даже епископа, поставленного в Ростово-Суздальской епархии самим митрополитом, князь Андрей изгнал и поставил своего из местных священников. Ходят слухи, будто занесся Андрей в своей гордыне настолько, что желает в вотчине своей отдельную от Южной Руси митрополию создать.
«Неужели князю Андрею, как и отцу его Юрию Долгорукому в свое время, показалось мало Ростова и Суздаля, что пожелал он для себя еще златого стола киевского?» — подумал Игорь и спросил об этом Олега.
Олег растолковал брату, что к чему.
Оказывается, Мстислав Изяславич сидит в Киеве не по родовым правам. По древнему уставу, Киев прежде всего должен принадлежать дяде Мстислава, Владимиру Мстиславичу. Поскольку Владимир Мстиславич не претендует на киевский стол, то права на него переходят к старшему из оставшихся сыновей Юрия Долгорукого, а именно к Андрею Суздальскому.
Андрей же пожелал передать право на владение Киевом Роману Ростиславичу Смоленскому в обход своих младших братьев.