Ромашка

Девушка опустила глаза.

— Господин капитан, разрешите ответить на вашу откровенность такой же откровенностью. Вы говорите — непринужденно. Это не так–то просто. Признаюсь, когда меня вызывают сюда, я каждый раз испытываю… нет, не испуг, а все–таки какое–то тревожное чувство.

Рыжеватые брови капитана приподнялись. Он был польщен.

— Разве я такой страшный? Даже для вас?

— Нет, конечно. Но вся обстановка… Я немного робею.

Анна мило покраснела. Она ничего не скрывала, даже того, что немного побаивается контрразведки. Еще бы! Ведь это так естественно для каждого смертного.

Но у капитана есть еще одна непобитая карта. Приказ начальника совершенно недвусмысленный: взять на подозрение всех, даже Анну Шеккер, а приказ есть приказ.

— Да–а, — произнес рассеянно капитан. — Тут есть еще одна маленькая деталь. Скажите, Анна, кто из официанток носит такие вещички?

В руке у капитана — шпилька, обыкновенная проволочная, черная, чуть заржавевшая шпилька. За стеклами очков — устремленные на девушку ясные голубые глаза.

— У меня такие шпильки, — говорит Анна. — Я прикалываю ими вот это.

Анна выдергивает из волос одну шпильку и показывает ее капитану.

— А у других официанток есть такие шпильки?

— Не знаю. Сказать по правде, я как–то не обращала внимания… Возможно, у кого–нибудь есть и такие. Если это нужно — я приду в столовую и проверю. Вам сообщить?

«Осел, — мысленно ругает себя капитан, обескураженный простотой девушки. — По–пустому трачу время». Ему уже хорошо было известно, что все официантки носят точно такие же шпильки, дешевые и удобные.

— Да, я попрошу вас, поинтересуйтесь — только так, незаметно — может быть, кто–либо из них недавно потерял шпильку.

— Ну, шпильку потерять нетрудно, — говорит Анна, слабо улыбнувшись. — Знаете, год назад я сумела купить на базаре целую дюжину, а сейчас осталось всего штук пять. Сейчас очень трудно достать такую мелочь. Или, например, нитки для штопки чулок. Целая проблема. У меня скопилось пар восемь чулок — маленькие дырочки, а заштопать нечем. Вы смеетесь, господин капитан, а для женщин эти мелочи так много значат и часто портя г. нервы.

Наконец–то чувство непринужденности полностью вернулось к Анне Шеккер. Она болтала легко и бездумно о вещах, близких и интересных для каждой женщины. Но ведь капитан, если верить его словам, также желал немного поболтать, рассеяться. Пусть он слушает этот детский лепет.

Так на нитках для штопки чулок и закончился неудачный допрос в кабинете капитана. Возвращаясь в столовую, Оксана не могла сдержать улыбки. Она была очень довольна Анной: за все время допроса ни одной ошибки, ни одного лишнего слова, даже ни одной неискренней–ноты в голосе. А как скверно провел свою партию капитан — то и дело фальшивил, пускал «петуха».

Ясно, что лично Анну Шеккер ни в чем конкретно не подозревают. На собеседование вызывают всех официанток. Капитан надеется на эффект, который может произвести фотография Маураха и шпилька. Шпильку нашли в блиндаже. С блиндажом возились долго: в присутствии солдат, нашедших труп Маураха, измеряли что–то рулеткой, фотографировали, затем просеивали через мелкое решето землю. Они не верят в самоубийство Маураха. Проклятая шпилька! Недаром Софа — новая фаворитка начальника столовой — таким сладким голосом просила Анну продать или одолжить ей на время пару шпилек. Софа — жадная, распутная мещаночка — шпик гестапо. Конечно, среди официанток есть и другие осведомители. Они следят друг за другом. Круговая слежка. Сейчас им дан приказ наблюдать и за Анной Шеккер. Но может быть и так, что на Анну обращено особое внимание.

Оксана предприняла меры предосторожности: подходила к столику Иоганна Беккера редко, когда он сам подавал ей знак о том, что хочет сообщить новость. Она старалась незаметно передавать «посылки» связным, когда шла с Людвигом или еще с кем–либо.

Передаваемые сведения были очень важными. В последние дни гитлеровцы концентрировали свою авиацию на аэродромах северо–западнее Харькова, там, где линия фронта образовывала выдавшуюся на запад гигантскую дугу, протянувшуюся от Белгорода до Орла.

Что–то очень важное должно было решиться на этом участке фронта. Неужели и на этот раз гитлеровцы сумеют осуществить летнее наступление, о котором уже несколько месяцев подряд намекает в своих ободряющих статьях Геббельс? Однажды Оксана попыталась осторожно затронуть эту тему в разговоре с Людвигом. Она выразила надежду, что летом войска фюрера нанесут окончательное поражение противнику.

Летчик промолчал, но через минуту произнес с нескрываемой иронией:

— Очевидно, что успешное летнее наступление произойдет без моего участия — до сих пор полк не может получить обещанных новых машин.

Они шли полем к реке по тропинке, проложенной среди густой сочной травы, в которой ярко белели цветы ромашки. Девушка взглянула на угрюмого летчика.

— Вы чем–то расстроены, Людвиг?

Вернер слегка вздрогнул, бросил быстрый, косой взгляд на девушку, отрицательно покачал головой.

— Сейчас меня расстроить трудно. Почти невозможно.

— Но вы о чем–то думали. О чем–то очень серьезном? Да? Я не угадала? Мне только показалось?

Оксана беспокойно и пытливо заглядывала Вернеру в глаза. Он кисло усмехнулся.

— Говорят, что у женщин хорошо развита интуиция…

— И сейчас это подтвердилось? Значит, я права — вы думали о чем–то серьезном? У вас неприятности? В чем дело? Скажите, Людвиг, вам будет легче, если вы поделитесь со мной. Конечно, если это не военная тайна.

Голос девушки звучал ласково и тревожно. Одно предположение, что у Людвига имеются неприятности, обеспокоило Анну не на шутку.

— Да, ты угадала, — сказал летчик, рассматривая ногти на руке. — Это почти военная тайна. Даже, пожалуй, хуже.

— О–о! — Оксана высоко подняла брови и округлила глаза. — Тогда не нужно. Ради бога! Извините за мою назойливость.

— Нет уж, — серьезно сказал летчик, — если ты сумела заподозрить что–то, я должен задать тебе несколько щекотливых вопросов.

— Пожалуйста…

— Скажи, Анна, ты высказывала кому–нибудь крамольные мысли? Припомни. Может быть, у тебя случайно сорвалось с языка или ты неудачно выразилась, что тебя могли неправильно понять?

Оксана хорошо помнила каждое слово, сказанное ею за время пребывания в Полянске. Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Об этом даже не может быть речи. Я — немка, настоящая немка, и уже поэтому не могла сказать ничего такого, за что бы я должна краснеть.

— А твои документы? Они в порядке?

Оксана высокомерно поджала губы и очень холодно посмотрела на Вернера.

— Мои документы в порядке. Как же иначе? В чем дело, Людвиг? Почему вы об этом спрашиваете?

Летчик выдержал ее взгляд.

— Дело в том, Анна, — сказал он угрюмо, — что кое–где мне совершенно серьезно предложили следить за тобой и сообщать о том, где ты бываешь и с кем встречаешься. Конечно, все это в деликатной форме.

— Только и всего? — удивилась Оксана. — И это вам могло испортить настроение?

Она рассмеялась и лукаво посмотрела на Вернера.

— Вы бываете смешным, Людвиг. Только не обижайтесь, пожалуйста. Это же в порядке вещей. Откуда, например, вы знаете, что мне не предложили следить за вами?

— Вот как! — Вернер с опаской покосился на девушку. — Ты серьезно говоришь?

— Я ничего еще не сказала. Я только имела в виду девиз тайной полиции: в кармане каждого немца должно находиться ухо гестапо. Так, кажется?

— Я не знаю их девизов. Не интересовался. Ну, и ты доносишь на меня?

— Предположим…

— Что же ты доносишь?

— Последнее донесение: подполковник Людвиг Вернер с нетерпением ждет прибытия новых самолетов, чтобы иметь возможность снова творить чудеса храбрости в воздухе.

Анна смеялась, дурачилась. Глядя на нее, Вернер развеселился:

— Вот и я буду доносить о тебе что–нибудь в таком роде.

Анна нахмурилась.

— Нет, вы не должны относиться к этому поручению легкомысленно, — сказала она строго. — Сообщайте все факты. Ведь, возможно, они интересуются не лично мной, а кем–либо другим.