Бесконечное море

Пойти днем по открытой местности или остаться в лесу до полуночи, понадеявшись, что снег не повалит к этому часу?

Все сводится к слову на букву «эр». Все сводится к риску. Рискуем не только мы. Они тоже. Рискуют, поселяясь в телах людей, рискуют, когда устраивают лагеря смерти и натаскивают детей на то, чтобы те закончили начатый ими геноцид. Все это чертовски рискованно, тупо рискованно. Как с Эваном Уокером: все мимо, все нелогично, все очень-очень непонятно. Открытые атаки были жестоки в своей эффективности – они уничтожили девяносто восемь процентов из наших ста. И даже Четвертая волна – глушители – имела смысл: трудно организовать серьезное сопротивление, если никто никому не доверяет. Но после этого блестящая стратегия пришельцев начала сыпаться. Десять тысяч лет планировать, как стереть с лица земли людское племя, – и что в итоге? Лучше они ничего не могли придумать? Вот этот вопрос я без конца прокручиваю в голове. Все без толку. Если бы не Чашка и ночи с крысами.

Тишину пронзает слабый стон. У меня за спиной и чуть левее, глубже в лесу. Я мгновенно опознаю этот звук – с тех пор как заявились инопланетяне, слышала его тысячу раз. В самом начале вторжения он был практически повсюду. Фоновый шум, как гул машин на загруженном шоссе, – стон, который издают люди, когда им больно.

Достаю из рюкзака окуляр и аккуратно устанавливаю его над левым глазом. Не торопясь. Без паники. Паника убивает нервные клетки. Встаю, проверяю предохранитель винтовки и медленно иду между деревьями на звук. Сканирую все вокруг на предмет предательского зеленого огонька, который выдаст присутствие инвазированного. Туман окутывает деревья, мир драпирован в белое. Мои шаги гремят по промерзшей земле. Мое дыхание как сверхзвуковые хлопки.

Тонкий белый занавес приоткрывается, и в двадцати ярдах впереди я вижу фигуру человека, который сидит, привалившись спиной к дереву. Руки лежат на коленях, голова откинута. Она не светится в моем окуляре, значит он – не гражданский, он – часть Пятой волны.

Целюсь ему в лоб:

– Руки! Покажи мне свои руки!

Его нижняя челюсть отвисла. Пустые глаза смотрят сквозь поблескивающие ото льда ветки на серое небо. Я подхожу ближе. Рядом с ним лежит винтовка, точно такая же, как моя. Он к ней не тянется.

– Где остальные из твоего отделения? – спрашиваю я.

Он не отвечает.

Опускаю винтовку. Я идиотка. В такую погоду от дыхания идет пар, а его не видно. Должно быть, стон, который я слышала, был последним. Медленно, задержав выдох, оборачиваюсь на триста шестьдесят градусов. Ничего, кроме тумана и деревьев. Ни звука, только кровь стучит в ушах. Без паники. Паника убивает.

Такая же винтовка, как у меня. Такая же форма. И рядом на земле – окуляр. Он из Пятой волны, это точно.

Изучаю его лицо. Оно кажется мне смутно знакомым. Прикидываю, что солдату лет двенадцать-тринадцать, как Дамбо. Становлюсь рядом с ним на колени и надавливаю пальцами ему на шею. Пульса нет. Я расстегиваю его куртку и задираю рубашку, чтобы посмотреть рану. Его подстрелили в живот. Пуля крупнокалиберная.

Выстрела я не слышала. Либо он лежит здесь уже довольно давно, либо стрелявший использовал глушитель.

Глушитель.

Если верить Салливан, Эван Уокер лично уничтожил целое отделение. Ночью, раненный, сражался против превосходящих сил противника. Вроде бы разминался, перед тем как в одиночку стереть с лица земли военную базу. Тогда было трудно в это поверить. Сейчас передо мной мертвый солдат из отделения ПБВ – пропавших без вести. Есть только я, тишина в лесу и завеса белого тумана.

Теперь это уже не кажется фантастической историей.

«Думай. Думай скорее. Без паники. Это как шахматы. Оцени шансы. Просчитай риски».

У меня два выхода. Оставаться на месте, пока что-то не случится или не настанет ночь. Или убраться из леса, и побыстрее. Тот, кто шлепнул этого пацана, может быть уже в милях отсюда, а может прятаться за деревом и выжидать момент для прицельного выстрела.

Вариантов тьма. Где его отделение? Убиты? Преследуют того, кто застрелил мальчишку? А вдруг это сделал рекрут, который стал Дороти? Забудь о его отделении. Что будет, когда подтянется подкрепление?

Достаю нож. После того как я обнаружила тело, прошло пять минут. Если бы кто-то знал, что я здесь, меня бы уже не было. Подожду до темноты. Только надо приготовиться к тому, что на меня накатит отголосок Пятой волны.

Я ощупываю сзади шею солдата, пока не нахожу крохотный бугорок под шрамом.

«Сохраняй спокойствие. Это как шахматы. Ход – ответный ход».

Аккуратно делаю надрез по шраму, пока на кончике лезвия в капельке крови не появляется маленькая гранула.

«Так мы всегда будем знать, где вы. Так мы гарантируем вашу безопасность».

Риск. Риск засветиться в окуляре. Противоположный риск – враг одним нажатием кнопки поджарит твои мозги.

Гранула в крови. Жуткая неподвижность деревьев, колючий холод и туман, окутавший ветки, похожие на скрюченные пальцы. И голос Зомби у меня в голове: «Ты слишком много думаешь».

Прячу гранулу за щеку. Глупо. Надо было сначала обтереть. Теперь во рту вкус крови.

4

Я здесь не одна.

Я не вижу его, не слышу, но я его чувствую. Каждый дюйм моего тела покалывает оттого, что за мной наблюдают. Неприятное и теперь уже знакомое ощущение, оно со мной с самого начала. Чужой корабль-носитель завис над Землей, и за каких-то десять дней вся построенная людьми система затрещала по швам. Другой вид вирусной чумы: неуверенность, страх, паника. Забитые шоссе, заброшенные аэропорты, разграбленные отделения неотложной помощи в больницах, попрятавшееся по бункерам правительство, нехватка еды и топлива, где-то – военное положение, где-то – анархия. Лев крадется в высокой траве. Газель нюхает воздух. Гробовая тишина перед броском. Впервые за десять тысяч лет мы познали, каково это – снова быть добычей.

Деревья облепили вороны. Блестящие черные головы, пустые черные глаза. Их горбатые силуэты напоминают мне маленьких старичков на скамейках в парке. Птиц тут сотни – сидят на ветках, скачут по земле. Я смотрю на мертвого, его глаза пусты и бездонны, как у этих пожирателей трупов. Я знаю, почему они здесь. Они голодны.

И я тоже, поэтому достаю из своего мешочка вяленое мясо и немного просроченный мармелад «Мишки Гамми». Есть рискованно – для этого придется вытащить изо рта гранулу. Но надо быть начеку, а чтобы сохранять бдительность, нужна энергия. Вороны наблюдают за мной, наклоняя голову набок, будто прислушиваются к тому, как я жую.

«Жирные твари. С чего вы такие голодные?»

Атаки иных принесли вам тонны мяса. В разгар чумы небо почернело от вороньих стай, их тени скользили по тлеющей земле. Вороны и другие пернатые падальщики замкнули петлю Третьей волны. Они питались трупами зараженных, а потом разносили вирус по другим территориям.

Я могу ошибаться. Возможно, мы тут одни: я и мертвый мальчишка. Чем больше проходит секунд, тем безопаснее я себя чувствую. Если кто-то за мной и наблюдает, то, думаю, есть только одна причина, по которой он еще не выстрелил: он выжидает, хочет посмотреть, не появятся ли еще глупые детишки, играющие в солдатиков.

Я заканчиваю с завтраком и возвращаю гранулу за щеку. Минуты ползут еле-еле. Один из самых труднопостижимых моментов после вторжения – если не говорить о том, что на твоих глазах мучительной смертью умерли все, кого ты знала и любила, – это торможение времени при растущей плотности событий. Десять тысяч лет на построение цивилизации – и десять месяцев на то, чтобы ее уничтожить. И каждый день длится дольше предыдущего, а ночи проходят в десять раз медленнее, чем дни. Единственное, что выматывает больше, чем скука от растянутого времени, – это страх от осознания того, что любая минута может оказаться последней в твоей жизни.

Утро. Туман поднимается, и начинает сыпать снежная крупа. Ни ветерка. Деревья словно задрапированы блестящим белым саваном. Если снегопад будет таким слабым весь день, я спокойно продержусь до темноты.