Страница 7 из 22
Условный рефлекс срабатывает.
«Кукареку!» — что есть мочи кричит петух и кидается в бездну.
Изъян в характере
Уроки кончились. Юхан Салу — в правлении колхоза. Он теребит кисточку и задумчиво смотрит на лист ватмана, расстеленный на широком конторском столе. Юхан должен написать афишу: «В воскресенье, 24 ноября, полеводческая бригада организует в колхозном клубе осенний бал», и так далее. Все это нужно крупными буквами поместить на большом листе.
В конторе послеобеденная тишина. Только бухгалтер Радамес лениво скрипит пером.
Юхан Салу и раньше оформлял афиши, что там и говорить, это он выполнил диаграммы, графики, всю наглядную агитацию, что висит в колхозной конторе.
«От каждого по его способностям…» — говорит председатель, если нужно нарисовать какой-нибудь плакат, и посылает за Юханом Салу.
Юхан подкладывает под дальний край листа стопку книг и отступает на шаг. На лбу у него появляется вертикальная морщина. Это означает: либо его мучают неразрешенные проблемы, либо ему что-то не нравится. Сейчас морщина говорит о втором. Юхану надоело рисовать афиши, где учитывается каждый квадратный сантиметр. Все такие афиши похожи одна на другую как две капли воды. Что-то в нем протестует. Почему, скажите, самые главные слова должны делить афишу пополам? Почему, например, буквы «Осенний бал» не могут выстроиться одна за другой сверху вниз на левой половине листа?
Юхан долго думает, эта мысль нравится ему все больше!
Просьбу организаторов вечера прийти в масках, сыграть или станцевать что-нибудь он напишет мелкими буквами в правом углу. Такими же буквами — начало вечера и тому подобное. Зачем писать крупными буквами, если «Осенний бал» и без того призывает к себе? А на листе останется свободный уголок. Юхан, кажется, уже придумал, как его использовать.
Прищурившись, он прикидывает в уме, как будут выглядеть буквы. Они не стоят стройно и деловито, как бывало на всех афишах, нарисованных в правлении. Нет, они спускаются от верхнего края к нижнему вразвалку. Забавно, впечатления неряшливости от этого не создается. Кажется, будто бы афиша рада сообщить людям приятную весть — состоится осенний бал.
«Вот именно так мы и сделаем, — произносит Юхан Салу про себя. — Так и только так».
Высунув кончик языка, Юхан выдавливает из тюбика немного красной гуаши. Председатель назвал его однажды «почти художником», и он был прав. Юхан умеет рисовать, и, кроме того, у него завидный глазомер. И места хватает, и все буквы умещаются. Поводит рукой над бумагой, и кисточка сама ляжет на то место, куда надо.
Контуры десяти букв Юхан набрасывает за несколько минут. Сразу же раскрашивает их. Теперь надо бы перенести на ватман остальной текст, но Юхану не освободиться от желания сразу же нарисовать на свободном уголке желтовато-коричневый осенний кленовый лист, о котором больше догадываешься, нежели ясно видишь.
— Вот именно, — повторяет он. — Так и только так.
На этот раз его слова услышал Радамес. Бухгалтер Радамес заинтересованно покашливает.
Юхан не раз задумывался над тем, откуда у этого с виду неприметного низкорослого человека такое необыкновенное имя. Не иначе, как из оперы. В молодости он пел в опере. А потом с ним случилось нечто такое, ну, что всегда бывает с певцами, когда они теряют голос. И он бежал из театра, начал новую жизнь бухгалтером, а чтобы его не разыскали, взял новое имя. Когда-то он блистал в партии Радамеса, египетского военачальника в опере «Аида». Вот он и зовется теперь Радамесом.
На самом же деле бухгалтер Радамес не умеет петь. Юхан Салу знает это так же хорошо, как и все, но это его не смущает, и своей версии о происхождении имени бухгалтера он остается верен. Если уж фантазия Юхана проторила себе дорожку, то с этой дорожки ей больше не свернуть.
Да, покашливание бухгалтера говорит о заинтересованности. Переваливаясь на коротких ножках, он подходит к мальчику. Но ненадолго. Когда других знатоков поблизости нет, то решения рождаются у Радамеса быстро и без мучений.
— Фи! — восклицает бухгалтер. — Что это за работа? Заглавие столбом, а буквы все перекосились. Разве тебя в школе этому учили?
До сих пор юного художника баловали похвалой. Он вздрагивает.
— А это что? — брюзжит критик и указывает пальцем на правый нижний угол афиши.
А там Юхан нарисовал лишь подразумеваемый кленовый лист. Кленовый лист для настроения.
— Фи, — говорит Радамес, — никто и не поймет, что это такое.
Он подтягивает брюки и добавляет, что колхоз опять потерпел убыток — в трубу вылетел целый лист бумаги. Если даже государственные типографии печатают на афишах только прямые буквы, то четырнадцатилетнему мазилке нечего фокусничать.
Слово «мазилка» обескураживает Юхана окончательно. Он любит, чтоб его хвалили, но ему не нравится самостоятельно принимать решения. Это предполагает риск, Юхан держится подальше от риска. Рискнешь и ненароком ошибешься. А потом отвечай. Сейчас-то отвечать не за что. У Юхана хватает догадки сообразить, что работа над афишей — мелочь. Но с другой стороны, если прекрасно справиться с мелочью… Правление колхоза ценит Юхана Салу как художника, который лучше всех в округе выполняет диаграммы. И уронить себя Юхан не хочет.
Воодушевление, недавно царившее в сердце Юхана, удаляется, как вор на цыпочках.
— Рисуй, как всегда рисовал, — сказал ему Радамес.
Ладно, он сделает такую афишу, как всегда. Он забросит «мазню», которая, несмотря ни на что, ему все-таки нравится, за шкаф, и начнет все заново.
Бухгалтер Радамес опять принялся за свои отчеты. Под скрип его пера Юхан снимает со стола афишу, направляется к полке. Но среди почвенно-агрономических карт и прочего снаряжения агронома нет больше ни одного чистого листа ватмана.
Юхан думает использовать другую сторону испачканного листа. Нет, нельзя. Красная гуашь будет наверняка просвечивать, а стереть невозможно, бумага не выдержит.
Вернее всего сбегать домой за новым листом ватмана. Живет он не далеко. По тропе вдоль речки не будет и километра.
И вот Юхан бежит домой за чистым листом бумаги. Бежит — не совсем точно сказано. Вернее, он идет широким шагом. Вдоль реки извивается тропка. Она приведет Юхана почти к дому. Дорога настолько знакома, что можно идти хоть зажмурившись. Ноги сами знают, куда ступить, а фантазия Юхана любит проторенную дорогу.
Еще два шага, и Юхан уже на самой крутизне. На этом крутом берегу так хорошо мечтается… Вот, например, будто Юхан спасает чью-то жизнь.
Он пробирается между двумя черемухами, ветви которых переплелись вверху, и слышит крики детей. По лесной дороге мчится к речке обезумевшая лошадь. Одноколка прыгает с кочки на кочку. А в ней две… нет, три маленькие девочки. Прямо чудо, что они не вывалились.
Лошадь приближается к обрыву, девочки замерли в испуге, крепко ухватившись ручонками за края тележки. Что же будет? Что только будет?
Именно в тот момент, когда, кажется, ничто не может спасти детишек, Юхан выскакивает из-за кустов. Каким образом можно схватить под уздцы обезумевшую лошадь, Юхан не представляет. Поэтому он надолго не останавливается на этой картине. Освирепевшая лошадь одним махом поднимает его на воздух. Метров десять лошадь волочит его за собой. Наконец Юхану удается встать на ноги и отвести лошадь подальше от обрыва.
Это происходит в последний момент. Не раньше и не позже. Когда он выводит лошадь на дорогу, колесо тележки на миг повисает над обрывом.
Хотя смерть была рядом, на лице Юхана не дрогнул ни один мускул. Он похлопывает лошадь по шее:
«Ну что ты, моя хорошая, чего так испугалась?»
Постепенно девочки начинают понимать, что опасность, грозившая им, миновала. И старшая из них, чем-то очень-похожая на Марту Йыесаар, говорит:
«Это случилось там, на шоссе. Лось перебежал дорогу. Лошадь испугалась… свернула с дороги… папа… — Вытаращив глаза, смотрит она на Юхана, переводит взгляд на сестер и заливается слезами, — А что с папой?..»