Обаламус

— И кем потом стал этот Беляев?

— Да… Никем он не стал! — махнул рукой Слава. — Николаю Второму такие были без надобности! При дворе процветали Рожественские и Куропаткины… Наш последний царь, вообще, обладал редкостным «даром»: игнорировать талантливых людей и продвигать дуболомов. Уж если он отстранил от командования армией человека, который, по мнению Черчилля, в первом же сражении выиграл для Антанты Мировую войну, то о чем тут вообще можно говорить?

— Это ты о ком: кто войну выиграл? — Слава летел вперёд так быстро, что я начал терять нить рассуждений.

— О генерале Ренненкампфе, разумеется! — удивился майор. — Может ты и о сражении при Гумбинене не слышал?

— Это где-то в Восточной Пруссии? — неуверенно попытался угадать я. — Но нас же там, кажется, разбили…

— Разбили? — Слава криво усмехнулся и посмотрел на часы.

Я тоже скосил на них взгляд: времени до начала второй смены — вагон и маленькая тележка. А сейчас у нас «дипломатическая гроза». Для тех, кто не служил в учебной авиации, объясняю: все, кому нужно было слетать для поддержания формы и подтверждения минимумов, давно приземлились. А дальше, по договоренности с начальством, я записал в фактической погоде грозу, которая еле слышно «гуркала» сейчас в полусотне вёрст от аэродрома и летать совершенно не мешала, а РП после этого закрыл полеты. Оно и правильно: зачем зря народное горючее жечь?! Но формально смена продолжается, а потому я вынужден безотлучно сидеть на рабочем месте. Вся группа обеспечения полётов, в том числе и РСП, тоже торчит в здании, в пределах телефонной досягаемости Васильченко. И мы со Славой коротаем время за беседой.

— Сражение это проходило в Восточной Пруссии на третий день войны, — воткнув в розетку вилку электрочайника, продолжил рассказ Слава. — Похоже, ты о нём не слышал, если с танненбергским разгромом путаешь! Да, и откуда? Школьные учебники об этом деле помалкивают: что у нас, что «за бугром»… Оно и понятно! Союзникам уже тогда не было резона прославлять Россию, которую они после войны собирались оставить с носом. Для наших красных историков: Ренненкампф — главный душитель революции 1905 года, гад, жандармская морда. Для белых, в большинстве своём — тупых националистов: остзейский немец, а, следовательно — война-то с Германией шла — предатель. Так и получилось, что всем было выгодно замалчивать его тактические находки в этом сражении. А ведь Павел Карлович Ренненкампф смог добиться блестящей победы в ситуации, которая, согласно учебникам по тактике, считалась в то время совершенно безнадёжной. Кстати, эти его новые приёмы позже стали основой теории общевойскового боя в современной ядерной войне.

— Ну, а ты откуда всё это узнал?

— В военных училищах иной раз попадаются хорошие преподаватели, — пожал плечами майор. — Нам повезло с тактикой.

— И что интересного показал Ренненкампф в этом сражении? — я решил, что пора вернуть разговор в прежнее русло. — В чём и насколько сильнее был противник?

— Если по головам считать, разница не кажется катастрофической… — ответил Слава. — Семьдесят четыре тысячи немцев против шестидесяти четырёх тысяч русских. Но у противника сплошь кадровая пехота, а у нас почти половина кавалерии, в основном иррегулярной. Если не в курсе: по тем временам её уже считали непригодной к бою с врагом, вооруженым большим количеством пулемётов. А по этому показателю немцы были впереди планеты всей! Кроме того, у них имелось ещё и подавляющее превосходство в качественном составе артиллерии…

— Извини, Слава! — не понял я его. — Что ты здесь под качеством подразумеваешь? Точность, дальность или скорострельность?

— Принципиально новое на тот момент поколение артсистем! — пояснил майор. — Нашим трехдюймовкам, бьющим прямой наводкой, противостояли тяжёлые немецкие орудия в два-три раза большего калибра. И стреляли они с закрытых позиций, недоступных для ответного русского огня. По числу стволов их было больше всего-то процентов на пятьдесят, но суммарный вес германского залпа превосходил наш в десять с лишним раз. Так вот, Ренненкампф умудрился сделать так, что многие преимушества немцев сыграли в этом бою против них самих! А всё потому, что взаимодействие родов войск на поле боя было у них тогда ещё слабо отработано. Связь часто запаздывала, а командование немцев не всегда учитывало этот фактор.

— Стоп, а связь-то тут при чём?

— А при том, что проводная была ненадёжна: рвался телефонный шнур от артогня, а радиостанций ещё не было. Приказы развозили курьеры. Вот это и оказалось ахиллесовой пятой германской армии. На практике всё выглядело так: бьёт немецкая артиллерия по русским траншеям, с землёй их сравнивает, затем пехота идёт в атаку, и натыкается на вал огня. Потому что снарядами перепахали ложный передний край. А за ним ещё две линии окопов, только эти — хорошо замаскированы. В них-то и сидит русская пехота. Наши орудия, выставленные на прямую наводку, сводят на нет превосходство немцев в пулемётах. Германские дивизии отходят с большими потерями. Русские контратакуют, врываясь в первую немецкую траншею. Но дальше не идут. Противник вызывает огонь тяжёлой артиллерии. За то время, пока приказ доходит до канониров, русская пехота отходит на свои позиции. Немцы возвращаются в передовые окопы. И попадают под массированный артудар, который сами же и заказали…

— Ух, ты! — не удержался я от восхищённого возгласа. — Здорово!

— Ага. Мне в своё время тоже понравилось… — Слава выключил чайник, пару минут поколдовал над заварником, закутал его в полотенце и продолжил. — По тем, кому повезло уцелеть, бьют прямой наводкой наши трёхдюймовки. Обстрел заканчивается, и русская пехота снова атакует. Только противник теперь уже изрядно потрёпан, и он, после недолгого сопротивления, бежит с поля боя. Вот тут-то и выясняется, что часть пехоты русских — спешенная кавалерия. Коноводы пригоняют лошадей. Казачки пиками и саблями поторапливают потерявшего строй противника, не давая закрепиться на запасных позициях. В общем, такого панического бегства кадровых германских корпусов история не знала ни до, ни после Гумбинена. Притвиц, предшественник Гинденбурга, не может остановить панику. Он и сам напуган. Предлагает Генштабу эвакуировать армию за Вислу.

— Красиво! — улыбнулся я. — Вот только: почему потом-то из этой большой и славной победы вырос ещё более грандиозный разгром?

— А то уже Самсонов! — развёл руками Слава. — Пока немцы пытались разгрызть корпуса Ренненкампфа, вторая русская армия приотстала. А как узнал её командующий о блестящей победе соседа, рванул вперёд быстрее курьерского поезда. И, как часто бывает в подобных случаях, угодил в ловушку.

— Что же Ренненкампф ему не помог? Если он такой умный?

— А эйфория победная в тот августовский день не одному Самсонову мозги отшибла! Командовавший фронтом Жилинский приказал Ренненкампфу развернуть армию на северо-запад и штурмовать Кёнигсберг. Это без тяжелой-то артиллерии!? Лучшую крепость двадцатого века!? Единственное, что мог сделать в такой ситуации Ренненкампф — остановиться и попытаться наладить взаимодействие с уходящим на запад Самсоновым, но тот пёр вперёд, наплевав на фланги. Немцев за противника он уже не считал, а соседа воспринимал только как соперника в дележе государственных наград и царских милостей.

— А при чем здесь судьба всей войны?

— Да притом, что элитные немецкие корпуса, те самые, что несколько дней спустя громили Самсонова под Танненбергом, должны были в это время замыкать кольцо вокруг Парижа! — пояснил Слава. — Их Генштаб Германский прямо с острия главного удара снял, больше было неоткуда. А снял потому, что после Гумбинена, по его мнению, появилась реальная угроза потери Берлина и окружения Восточной Пруссии. В результате: блицкриг провалился, а в пришедшей ему на смену войне на истощение у колбасников не было уже ни единого шанса.

«Блицкриг ПРОВАЛИЛСЯ… — молоточками застучало в висках. — И ведь не в последний раз, что характерно! Через двадцать семь лет ту же Германию ждал радостный и победный июнь сорок первого… Который закончился для неё ещё печальнее!» Тут было на чем подумать, порасспросить… Более того, разговор сам вырулил на тему, интересующую меня сейчас больше всего. Но не успел очередной вопрос сорваться с языка, как на первом этаже хлопнула дверь, и женский голос прокричал: