Виллу-филателист

Пустая бутылка остается сторожить костер. Три мстителя уходят на мщение. С берега — вниз. Сквозь кусты. Тихо, тихо! Не шебаршите! Мостка нет? А, ладно! Речка мелкая. По камням можно легко перебраться. Еще несколько шагов, и вот уже кострище.

Его захватывают просто и лихо. Рогульки для котелка из земли вон. Через колено — хрясь. Котелок с остатками каши — в реку. Как комета. Полетел с шумом. Шлепнулось и звякнуло. Ведро — сплющить! Головешки разметать ногой. Что еще? Тарелки-ложки. Пустяки. Каблуком, и готово!

За мной!

К сараю!

Ого! У стены велосипеды!

— Спустим шины! — шепчет Калью.

Почему он шепчет, этого он не объяснил бы. У костра столько крушили! Да-а… Но в голос не орали! Голос может выдать!

— Почему шины? Спицы выдавить! — рубит Том.

— Нет, спицы не стоит трогать… — успевает пропищать Калью.

— Сперва запор на дверь! — Начинает командовать войском Джон. — Тогда крысы будут в капкане!

Этот прекрасный план остается невыполненным. Потому что о нем следовало подумать сразу. Противника нельзя недооценивать. Даже если ты горожанин. И до этого была опорожнена коричневая бутылка.

Двери сарая распахиваются.

Яркий луч света ослепляет Джона.

«Фонарик Ээди!» — догадывается Калью. Догадывается и прыгает за куст. Прижимается к земле. Чувствует, как весь кураж уходит из него в эту самую кочку за кустом.

— Бей сопляков! — кричит Том.

Но сопляки налетают словно вихрь. У каждого в руках палка. Удары сыплются, как на молотьбе.

Калью на четвереньках пробирается к речке. Хорошо, что тут частый кустарник!

Палки поднимаются и опускаются. Горожане отступают. И вот уже палки не поднимаются. Горожане пустились наутек.

Плещет вода. Разве станешь в спешке выискивать камни!

Калью уже на другом берегу. Карабкается наверх!

Противник через речку не идет. Считает, наверно, ее границей своего государства.

Возле костра трое мстителей вновь сходятся.

Джон потирает плечо. Том гладит затылок. Затем оба начинают оглядывать штаны. Они до колен мокрые.

— Ну и хлипкий ты! — делает вывод Джон и сплевывает. Прямо к кедам Калью.

Том добавляет деловито и с жутким спокойствием:

— Ну брат-трясун! Теперь твоя польская палатка пойдет на пыльные тряпки! Надо же выкинуть какую-нибудь штуку на этой мужицкой земле!

Он достает из кармана приличный ножичек.

У Калью дух перехватывает. Так, что даже пискнуть не может. Да и какой толк! Руки и ноги надо пускать в дело! Бить, лупить, толкать, двигать, вырываться, рвать… Но руки и ноги не двигаются. Будто они уже и не принадлежат ему.

Клацнуло сверкающее лезвие. Том с наслаждением поглаживает его.

Калью хватает коричневую бутылку.

Наконец-то руки и ноги стали слушаться!

И тут Джон гаркает:

— Поезд… Рванули! Не то до завтра корпи в этом проклятом краю.

Он хватается за руль велосипеда. Перебрасывает ногу через раму, через оклеенную этикетками и картинками раму.

Том закрывает ножик. Вспрыгивает верхом на багажник.

Калью бросается к велосипеду. Том бьет его в грудь. Калью падает навзничь. Велосипед с обклеенной рамой исчезает в темноте. Слышен только скрип. Скрип перегруженного велосипеда. Вскоре и он стихает.

Лес шумит. Серьезно и угрюмо. С кострища летят искры и пепел. Верх палатки треплется на ветру. Рядом с Калью падает ветка.

Первые капли. Большие и тяжелые.

Кап-кап-кап…

Калью садится. Прислоняется спиной к стволу дерева.

Голова тяжелая. Мыслей никаких. Капли бомбардируют лицо и руки. Это хорошо! Это очень хорошо!

Калью задирает голову.

Пускай льет!

Вдруг все освещается. Становится так светло, что глаза ничего не различают.

Свет гаснет. В глазах встают белые круги.

Чей-то голос спрашивает:

— С тобой что-нибудь случилось?

Это голос Ээди.

Что ему здесь нужно?

— Велосипед… — невольно бормочет Калью.

— Взяли твою машину? — восклицает другой голос.

И Тойво здесь!

— Надо было гнаться за ними по пятам. Только потом дошло, что могут и к тебе пристать! — сетует Ээди.

— Куда они могли поехать? — размышляет Тойво.

— На станцию… — говорит Калью.

Мысли его заработали. Надежда начинает теплиться. Не возьмут же они велосипед в город.

— Ребята! — кричит Калью.

В ответ доносится шорох кустов. У реки мелькает свет. Фонарик Ээди.

— Ребята! — слышится голос Тойво. — Давай на велосипедах на станцию. Подонки отобрали у Калью велосипед!

По лицу Калью стекают струйки дождя. Рубашка, словно холодный компресс, охватывает плечи. Во рту приторный привкус. Голова гудит.

Там внизу, у сарая, мелькает свет. Четыре еле заметных пятнышка. Они направляются к дороге. Темнота и дождь проглатывают их.

Калью сидит понурившись.

— Не разбирался же этот котелок… — бормочет он и встряхивает головой. Какие только глупости не лезут в нее!..

Дождь уже льет как из ведра.

Приглашение в гости

Мати, запыхавшись, торопился вверх по лестнице. Первый этаж, второй, третий. Стоп! Вот она, квартира номер девять.

Рука поднялась, но на кнопку звонка еще не нажала. Вместо этого протиснулась возле горла под шарф. Выпрошенный у отца черный галстук-бабочка находился точно на месте. Палец коснулся круглой кнопочки. И она цела — белая жемчужинка посередине черной бабочки. Эффектно!

Пальцы скользнули дальше, тронули кончик белого платка в нагрудном кармане.

Ботинки? Снежная улица блеска не попортила. На всякий случай Мати потер ботинки о штанины, потом отряхнул нижние края брюк от несуществующей пыли.

О квартире Сирье в классе ходили довольно невероятные слухи. Изысканная, элегантная, модная! Так щебетали девчонки, те, кто бывал у нее в гостях. Лиловая комната, белая… Вместо стола и стульев — кубики, которые можно расставить по-разному. Мохнатая шкура на полу. Железная решетка на стене. По ней вьется плющ и другие растения. Люстры и бра не видно. И не поймешь, откуда свет проникает в комнату.

Теперь и Мати приглашен вместе с другими в гости к Сирье. На елку. Оттого Мати так старательно и наводил стрелки на брюках. И выпросил у отца по этому случаю, кроме галстука, еще и запонки. И по магазинам искал для Сирье подарок. Нашел красивую брошь. Вещь, правда, дорогая, но из заработанных летом денег еще кое-что оставалось.

В последнее время Сирье стала для Мати как-то очень близкой. Поди разбери, почему только этой осенью Мати вдруг заметил, что в классе были не просто девчонки, а была Сирье и были другие девчонки.

Мати взбил хорошенько шарф, взял предназначенный для матери Сирье букет так, как учили дома, и нажал на звонок.

Дверь распахнулась, и из передней на Мати хлынул синеватый, словно бы прохладный свет. «Лампы дневного освещения», — отметил про себя Мати.

— Мати! — воскликнула Сирье таким голосом, будто вовсе и не ждала его и даже не приглашала.

Но у Мати было столько забот со своими планами, что он пропустил мимо ушей интонацию голоса Сирье. Он с достоинством поклонился и произнес: «Хеллоу!»

Это было заготовленное приветствие. Потому что в лиловую комнату с кубиками не годится входить с обычным «здравствуйте».

Сирье ухватилась за шарф Мати и разом стащила его. Мати даже испугался, не сорвал ли такой прием белую жемчужинку с черного галстука. К счастью, украшение было на месте.

В переднюю встречать гостя вышли также мать и отец Сирье. У мамы были прямые, светлые до плеч волосы, у отца до половины щек борода и густые усы.

«Совсем как актеры!» — промелькнуло в голове у Мати, и самоуверенность его заметно поубавилась, как ртутный столбик, если неожиданно тряхнуть градусник.