Страница 31 из 45
Жила в Викторе этакая укоренившаяся офицерская лихость: любил он поиграть с опасностью, пококетничать со смертью. На мои замечания по этому поводу он обычно отвечал: «Моя ставка еще не бита, из колоды мне пока идут только козыри…» В нем сочетались остатки аристократизма флотского офицера — подчеркнутая изысканность в обращении с людьми и безупречная вежливость, с одной стороны, и с другой — напускная небрежность, ирония не без остроумия — черты, приобретенные за время скитания в эмиграции.
При всем этом Виктор был точен, дисциплинирован и никогда не изменял данному слову. О своем отношении к Советскому Союзу он говорил:
— Хочу вернуться в Россию, а там пусть хоть повесят! Хотите верьте, хотите нет, но теперь для меня служить русскому народу — большая честь. Конечно, понял я это поздновато, но в России, кажется, до сих пор говорят: лучше поздно, чем никогда…
Этим, пожалуй, и ограничивалось его политическое кредо. В той обстановке оно нас устраивало. Белоэмигранты, сражавшиеся на стороне Испанской республики, хотели заслужить право вернуться на Родину. Храбрый, знающий моряк, не раз побывавший на острове, был очень полезен нашей небольшой группе. Ведь ни я, ни Таба никогда не бывали на Балеарских островах.
Однако таких русских эмигрантов, осознавших свои ошибки и заблуждения, было совсем немного в республиканской армии. Мы знали, что в армии мятежников против испанского народа воюют и наши старые враги — белогвардейцы.
Белоэмигрантская печать восхваляла генеральский мятеж и германо-итальянскую интервенцию в Испании, призывая русских эмигрантов вступать в ряды франкистской армии. В иностранный легион Франко шли бывшие офицеры белой армии, про которых даже В. Шульгин в своей книге «1920 год» писал, что на фоне идейного краха белого движения многие из них потеряли человеческий облик и превратились в грабителей и погромщиков.
В разведывательно-диверсионные отряды 14-го партизанского корпуса из интербригад брали белоэмигрантов-добровольцев. Сыроежкин выбирал из числа добровольцев наиболее подготовленных и проверенных. Однажды командир 11-й интербригады, австрийский коммунист Штерн, известный в Испании под именем генерала Клебера, предложил нам в отряд одного немца носившего имя Виктор. Он знал русский язык и, как полагал Клебер, мог оказаться нам полезным. Настоящее его имя было Гарри Домела, он был немец родом из Прибалтики. В 20-е годы, живя уже в Германии, он бы артистом варьете, однажды его приняли за германского кронпринца, на которого он был похож, и он с удовольствием стал выдавать себя за такового. Когда же возникла опасность разоблачении, он бежал во Францию не без основания опасаясь за свою жизнь.
Я склонялся к тому, чтобы взять этого лихого лейтенанта-«кронпринца» в наш отряд. Но Григорий, выслушав его историю, не согласился со мной. Он считал, что этот человек вряд ли оказался в лагере антифашистов по глубоким идейным убеждениям, и не доверял ему.
Но вернемся к нашему походу на Балеарские острова. Вторым попутчиком я выбрал болгарина Табу, человека иной социальной среды и судьбы. Сын крестьянина, в восемнадцатилетнем возрасте он бежал из болгарского порта Варна в трюме английского грузового парохода. Затем скитался по свету в поисках счастливой жизни. Где только он не побывал, земли каких стран не поливал своим потом! В Ираке с артелью рабочих-арабов прокладывал нефтепровод через пустыню. Бастовал и восставал с арабами против английских эксплуататоров, плавал матросом на грузовом судне; работал на знаменитых бойнях в Чикаго; рубил лес в канадских лесах. Наконец, перебравшись во Францию, работал массажистом у боксеров на стадионе. Вступил в компартию и одним из первых добровольно поехал в Испанию сражаться в интернациональных бригадах.
Коротконогий крепыш с широченной, мощной грудью и длинными цепкими руками, привыкшими к тяжелому труду, Габа был некрасив: лицо смуглое от загара, орлиный нос, густая рыжеватая бородка; он напоминал хищную птицу.
Военный костюм только подчеркивал внешнюю несуразность фигуры Габы: узкая рубашка плотно обтягивала богатырскую грудь, а суконные штаны были непомерно длинны и широки для его коротких и слегка кривых ног. В дополнение ко всему он носил марокканский бурнус из толстой коричневой шерсти в редкую полоску — военный трофей, взятый в первых же боях под Мадридом.
Храбрый воин, без всякой рисовки или бравады, сознательный боец-коммунист, Таба был незаменимым, прямо золотым человеком в боевом коллективе. Такой никогда не оставит в беде. Любой человек, поговорив ним несколько минут, переставал замечать его непривлекательность и проникался к нему чувством дружбы, признавал его авторитет, покоряясь его глубокой житейской мудрости и революционной убежденности.
Таба был человеком высоких моральных качеств. Про таких испанцы говорят, что им не нужно вытаскивать ноги из грязи. Этот человек, умудренный жизненным опытом, людей принимал такими, как они есть: был снисходителен к их слабостям и недостаткам. Это, конечно, относилось к единомышленникам, в бою же Таба преображался. Напряженное чувство опасности не делало его, как многих, рассеянным, невнимательным и ослепленным. Наоборот, его чувства обострялись, он видел, казалось, не только то, что было впереди него, но зримо ощущал все вокруг, мог предугадывать неожиданности.
Гриша Сыроежкин хорошо знал Табу и только одобрительно кивнул, когда я назвал его имя.
— Уходите сегодня ночью, — сказал наконец Гриша. — Приказано быть в порту к двадцати трем часам. То, что произойдет в этом плавании, ты подробно изложишь в донесении…
— Если вернусь… — не вольно вырвалось у меня.
— Вернешься!.. Обязан вернуться, — уже тоном приказа сказал Григорий.
Поздно вечером в перерыве между двумя налетами итальянских бомбардировщиков мы приехали в порт. На пирсе Моррот — импровизированное бомбоубежище, сооруженное из огромных бетонных кубов, предназначенных для волнолома. В узких коридорах мы переждали второй налет бомбардировщиков, обрушивших свои груз на город и порт. Барселонетта, портовое предместье, населенное грузчиками, рыбаками и моряками было объято пламенем. Что-то горело и в самой Барселоне. Старинная крепость на горе Монтжуич четко выделялась на фоне зарева. Гора Тибидабо сверкала вспышками зенитных орудий.
Во время воздушного налета подводная лодка С-4 лежала на грунте невдалеке от порта. Она появилась неожиданно, бесшумно скользнув черной тенью к причалу. Два темных силуэта виднелись на мостике рубки.
— Грузитесь быстрее! — раздался голос командира.
— Мас рапидо![35] — повторил по-испански это приказание переводчик.
На палубу полетели мешки и несколько ящиков. Матросы ловко подхватили их и опустили внутрь лодки. Мы перескочили на маленькую площадку впереди пушки у открытого носового люка. Под нами — слабо освещенный отсек торпедных аппаратов.
В последний раз я посмотрел на темную Барселону, где все еще, как свечи, полыхали непотушенные пожары. Легкий бриз гнал к порту дым, копоть и чуть сладковатый запах тротила. Как не хочется лезть внутрь холодной стальной коробки!
В носовом отсеке — четыре торпедных аппарата, по два в ряд. В свете неярко горящих электрических ламп слегка поблескивают их крышки. На тонких цепях подвешены узкие койки матросов. Сквозь запах соляра и металла пробивается аромат свежих овощей и фруктов, сложенных в этом же отсеке. Живительный дух земли держался долго, на протяжении всего плавания, и, когда при длительном пребывании под водой становилось трудно дышать от нехватки кислорода, я приходил в торпедный отсек вдохнуть эти запахи…
Матрос, последним спустившийся с палубы, задраил люк. Я посмотрел на своих спутников. Таба сидел на мешке с картофелем и проверял содержимое своих карманов. Виктор стоял, по-морскому расставив ноги, и выражение его лица говорило о том удовольствии, которое он испытывал, оказавшись вновь на военном судне.
Дверь в задней переборке отсека была открыта, за узким коридором виднелось ярко освещенное помещение. Вскоре оттуда появился молодой человек с усталым лицом и светлыми волосами — второй русский в экипаже лодки, переводчик командира. Он передал нам распоряжение командира перейти в кают-компанию и на время плавания расположиться там. За трехметровым коридором, стенка которого отделяла крохотную каюту командира, находилось самое обширное помещение лодки — кают-компания. Ближе к левому борту, перед кожаным диваном, одновременно служившим койкой и для старшего помощника, к полу был привинчен продолговатый стол. Над диваном, в специальных держателях, — ручной пулемет (по тревоге его выносят наверх). У передней переборки — небольшой квадратный стол, место штурмана; над столом навигационные приборы и койка на цепях. Четыре круглых стула ввинчены в пол с трех сторон стола, по правому борту — проход в центральный пост управления. Оттуда доносятся отрывистые команды.
35
Мас рапидо — быстрее (исп.)