У незримой границы

Он умолк и молчал уже до самого конца дороги. Я время от времени поглядывал на спидометр; скорость я держал около семидесяти, успев уже приноровиться к дорожным ловушкам. И чем меньше оставалось до встречи, тем больше мой пассажир уходил в себя. Наверное, размышлял о том, что скажет человеку, который, может быть, его отец. Пока только — может быть. И мне, откровенно говоря, казалось, что вероятность эта достаточно мала. Неужели, будь этот человек отцом, он сам не разыскал бы сына?

У дороги показался столбик с указателем: «Лиекнский сельсовет». Навстречу шла женщина. Притормозив, я спросил ее, как добраться до нужного хутора. Оказалось, что это совсем близко — первый же поворот направо. Правда, выполнить это оказалось не так-то легко: начался совершенно раскисший проселок. При малейшей невнимательности можно было основательно застрять в грязи, а то и съехать в кювет, откуда без трактора не вылезешь.

Впрочем, пока что обходилось без приключений, а впереди уже виднелись какие-то строения. Раздумывая, к какому из них править, я заметил поблизости вышедшего на дорогу человека.

Когда он нерешительно подошел к нам, я спросил, какой из видневшихся хуторов носит название «Мелнземес».

— Да вот этот самый. Только сейчас там никого нет. Жена поехала на рынок, а я тут вожусь со скотиной…

Теперь вылез из коляски и мой спутник. Поздоровался со встречным и поинтересовался, живет ли на хуторе еще кто-нибудь.

— Да нет, мы одни остались. Молодежь переселилась в город.

— Значит, вы и есть лесник Витолс?

Лес окружал нас, и я подумал, что и на самом деле отыскать для лесника лучшее жилье было бы трудно.

— Да уж так получается. А вы что — ко мне, что ли?

— Да… То есть нет… Может быть, просто совпадение получилось. Понимаете, я тоже Витолс. Юрис Витолс. И в паспорте у меня записано отчество — Карлович. А вы — Карл Витолс. Я о вас ничего не знаю, только то, что мать моя погибла в аварии. Вырос я в детдоме. Прочитал о вас в журнале — и вот решил приехать…

Мне почудилось, что по лицу лесника промелькнула тень воспоминаний. В глазах вроде бы сверкнула радость, глубокое волнение: казалось, он не выдержит, бросится, обнимет сына. Но ни тот, ни другой не сдвинулись с места.

— Ты Юрис? Кто бы мог подумать! Прямо богатырь! А был таким маленьким, что нам и попрощаться толком не удалось.

Наконец-то лесник шагнул вперед. Шаг, другой… Капюшон его дождевика соскользнул на плечи, и я заметил, что они действительно очень похожи друг на друга. Только годы разнили их.

— Когда мама погибла, ты еще и ходить не умел. Я остался один, мотался туда-сюда, так что в детдоме тебе было лучше. Я думал, ты о нас и слышать не хочешь, вот и не стал напоминать о себе… Да что это я все про себя? Тебе-то как жилось? Что теперь делаешь?

Слова отца звучали как попытка оправдаться. Я слушал и не мог понять: почему он не пригласит сына в дом — посидеть, поговорить по душам? Неужели встреча эта так и завершится тут, на дороге, хотя отцовский дом — вот он, рядом? Они стояли друг против друга, самые близкие люди на свете — и одновременно такие чужие. Их разделяли два шага, всего лишь два шага, но я уже понял, что в этих двух шагах — пропасть. Нелепо, но это было так.

— Вот, окончил школу. Хотел поступить в медицинский, но не прошел по конкурсу. Через день-другой ухожу в армию.

Я хорошо видел: сын все еще ожидал, что вот-вот исчезнет неизвестно как возникший холодок, они прильнут друг к другу, заговорят о годах, проведенных врозь, и никто не будет оправдываться в чем-то, что уже позади. Но сам он не решался сделать первый шаг к сближению. Однажды от него уже отказались. И наверное, он боялся, что отвернутся и на этот раз.

— Да что же мы стоим? Может, зайдете в дом, если не спешите? — Кажется, до лесника наконец дошло, что становится просто неприличным расспрашивать сына, стоя посреди дороги, если рукой подать — свой дом.

Но он опоздал. Первая вспышка радости уже миновала. Вовсе не о такой встрече мечтал сын.

— Спасибо, здесь тоже неплохо. Да и дорогу так развезло, что выбраться со двора будет трудно. Ладно, будьте здоровы, отец. Из армии напишу.

— Когда ты теперь приедешь?

— Разве что после службы. Раньше не получится.

— В Риге живут твои брат с сестрой. Может, заедешь к ним?

Теперь я сообразил, почему во мне все росла неприязнь к леснику: слишком уж часто употреблял он слово «может». Может, заедете, может, зайдешь к брату — тебе как бы дают понять, что можешь, конечно, и зайти, но нужды особой в этом нет. Может… На этот раз слово, порой излучающее надежду, дышало прохладой.

— Если захотят написать мне, встретиться — дайте им мой адрес, обязательно отвечу. А теперь нам пора, — протянул руку Юрис.

И всё? Я невольно глянул на часы: вся встреча продолжалась только пять минут. Да пригласи же сына к себе, проси, делай что хочешь — только не позволяй ему уйти вот так! Мне хотелось крикнуть это человеку в брезентовом дождевике. Теперь в своем длиннополом одеянии он показался мне похожим на отшельника, которому удаленность от мира мешает чувствовать и поступать как люди.

Юрис уже сидел в коляске. По лицу отца снова мелькнула тень. Как знать, может быть, тень боли, вызванной тем, что свидание состоялось так неожиданно и он не успел подготовиться, собраться с чувствами. Но не исключено, то была и тень удовлетворения тем, что разговор остался уже позади.

Я включил мотор, доехал до ответвлявшейся к хутору дороги, там развернулся и тронулся в обратный путь. Отец Юриса стоял у дороги. Юрис помахал ему, но мне показалось, что лесник этого не заметил. Он снова нахлобучил капюшон на голову. Дождь понемногу усиливался. Через несколько секунд я оглянулся. Витолс все еще стоял на месте.

За всю дорогу Юрис не вымолвил ни слова. Бросив на него взгляд, я увидел, как он сидит, плотно закрыв глаза, словно уснув. Но выдавало напряженное выражение лица — на нем читались и горечь разочарования, и затаенная надежда, что все лучшее еще впереди, потому что своего отца он все-гаки нашел.

У станции мы обменялись адресами, такое желание возникло у нас одновременно. Отчего? Наверное, нелегкая поездка уже сблизила нас. Потом он писал мне письма, полные впечатлений от армейской службы. Служил он в Москве, увидел и узнал много нового.

Об отце он упомянул лишь однажды. Тот подал признак жизни — прислал пять рублей на сигареты. Но разве ради пятерки парень искал отца столько лет? Юрис в письме спрашивал, не лучше ли отправить деньги обратно. Но что я мог тут посоветовать? Это была его и только его боль.

Не знаю, сыграли ли в том какую-то роль наше знакомство и письма, но за годы службы Юрис все больше стал склоняться к мысли связать свою жизнь с милицией. Я порой делился с ним своими раздумьями о нашей работе, своими сомнениями… Теперь Юрис давно уже окончил Рижскую школу милиции и работает в одном из районов инспектором уголовного розыска.

У нас нередко спрашивают; не разочаровались ли мы в своей профессии? Мне, во всяком случае, приходилось слышать такой вопрос достаточно часто. Что скрывать; бывали и минуты разочарования. И когда вместо человечности я сталкивался с формальным, лишенным чувства подходом к какой-то проблеме, и когда месяцами не удавалось выкроить минутку, чтобы заполнить еще одну страничку дневника, записать стихотворение, которое никогда больше не вернется, когда на столе накапливалось слишком много непрочитанных книг. Но все меняется. И рано или поздно приходил день, когда книги все же прочитывались, а в дневнике рядом с записями появлялось и новое стихотворение. Сейчас я твердо знаю, что другой работы не хочу. И верю, что годы эти прошли не зря, если я сумел помочь кому-то вовремя остановиться перед незримой границей.