Страница 24 из 32
А что же, в самом деле следом за ним бежать сибирский лес валить? И сам верил, что со старой жизнью покончено, ан нет! Навалился Гитлерюга — замозолило старое.
К концу третьего дня наконец, кажется, подвернулся случай. Бордюков еще издали заметил торопливо шагавшего по проселку в сторону деревни солдата. И раньше его замечал — к девке бегает, что ли? Рискнуть?.. Окрест никого не видно. Бордюков выбрался из кустарника и, прихрамывая, пошел к поселку наперерез солдату. Выходить на проселок не стал, задержался в выбалке и, когда солдат поравнялся с ним, окликнул:
— Эй, браток, помоги, пожалуйста!
— Чего тебе?
— Да с ногой что-то.
Солдат, насвистывая, повернул к нему. Бордюков опустился в низинке, вытянул ноги, зажал шкворень в правой руке и засунул его в траву. Солдат был, очевидно, одногодок, может, чуток моложе. На груди поблескивали две медали.
— Здорово. Ты что, дядя, зарос, как медведь? — спросил солдат, подходя вплотную.
— Тут зарастешь, — сказал Бордюков, — Вон там лес для обороны валим, меня и придавило лесиной. Надо показаться хоть какому-нибудь фельдшеру. Помоги снять сапог, поглядим, что там у меня. Да оно босиком, может, и легче будет топать.
— А что там не могли тебе помочь добраться до деревни, пяхота?
— Да ну их… Заелся я со старшим, считает, будто я симулирую. Справку ему давай. А где в лесу справку возьмешь!.. Формалист, бюрократ. Это село как называется?
— Орловка.
— Больница там есть?
— Должна быть.
Солдат опустился на колени, взялся руками за сапог, его лихо сдвинутая на затылок пилотка оказалась на уровне головы Бордюкова, а у того дрожь побежала по всему телу: хватит ли сил прошибить?
— Ты только, браток, полегоньку, болит страшно, — сказал он, кривясь и еще крепче сжимая вспотевшими пальцами шкворень.
— Придется малость потерпеть, — сказал солдат, слегка подергивая сапог. — Да она у тебя и вправду уже как колода впаялась.
Удар пришелся в самую макушку, солдат даже не ойкнул, повалился на бок, и Бордюков со всего маху еще раз шибанул его по виску. В широко распахнутых глазах солдата, казалось, навечно застыли и удивление и успевший промелькнуть в сознании вопрос: за что?.. Бордюкову показалось, что он еще живой, и снова принялся ожесточенно колотить по черепу, пока не размозжил его. Затем трясущимися, забрызганными кровью руками стал шарить по карманам, нашел в гимнастерке красноармейскую книжку: рядовой Прохоров Леонид Гаврилович. Ага, значит, я теперь уже Прохоров Леонид Гаврилович, остальное придумаем. По возрасту он, должно быть, женат, может, и дети есть. Пусть будет дочка Лида, как у меня, чтоб лучше запомнилось, а баба, тоже, как и моя, пусть будет Дусей. В другом кармане нашел завернутый в трофейную целлофановую пленку комсомольский билет и, как бы ожегшись, сперва швырнул его на землю, но тут же подобрал. Затем поснимал медали, сунул к себе в карман и осторожно огляделся кругом — слава тебе господи, никого. Надо смываться. А этого, что, тут оставить? Так его же скоро обнаружат, и тогда — облава. Вспомнил, что неподалеку болотистое озеро, туда бы его упрятать. До самой темени лежал рядом с остывающим трупом, укрываясь в траве и ко всему прислушиваясь.
Сумерки наступали медленно, казалось, что уже никогда не наступит ночь. Наконец она все же взяла верх над рассеянными между подлесьем и высокой травой зыбким днем, выглянули звезды — вишь какие лупоглазые, позатыкать бы их на веки вечные! Бордюков огляделся, с трудом взвалил на спину уже задубевший труп. Пошатываясь, пошел в сторону озера. Подкашивались ноги, не было сил тащить на горбу труп, хотелось бросить его, но он уже как бы мертвой хваткой вцепился в него и не хотел сползать со спины: сам страх его не отпускал.
Где-то к полуночи он все же дотащился до озера, услышал, как вдруг заквакали растревоженные лягушки. Озеро было мелкое, илистое, и он еще долго искал место поглубже. Наконец утопил труп и на четвереньках выполз на сухое место, прилег, тяжело дыша, и сейчас только подумал, что теперь-то ему наверняка крышка: то был изменником, предателем, а теперь еще и убийца. Но ему не стало страшно, он это только отметил и внезапно уснул.
Проснулся от толчка в бок, рывком присел и захлопал еще слепыми глазами. Рядом стояло два красноармейца, один что-то жевал, другой поправлял закинутую за плечо винтовку и что-то спрашивал. Бордюков спросонья ничего не разобрал.
— Здравствуйте, братцы, — сказал он тихо и ужаснулся: как глупо попался!
— Здорово. Чего ты тут валяешься?
— Я не валяюсь. Я заблудился и вот задремал.
— А что ты такой грязный, будто из болота вылез?
— Вот это ты верно — из болота. Говорю ж, заблудился, в темноте не разберешь, где сухо, где болото. Ну спасибо, братцы, разбудили, а то я так измотался, мог бы и до вечера дрыхнуть. Еще раз спасибо. — Бордюков встал, расправил обмундирование, нарочито зевнул. — И правда, как черт извозился. Кружу, петляю… Тут далеко дорога?
— А куда тебе?
— Да иду я в Орловку.
— В Орловку?.. — Солдаты переглянулись. — Что ж ты, друг, это совсем рядом. Вот так, прямо, выйдешь на дорогу, а там рукой подать.
— Спасибо, теперя уж как-нибудь разберусь. Ну, братцы, счастливо воевать, будьте здоровы.
— Постой. Документы!
— Что вы, братцы, за кого вы меня принимаете? Понятно, есть, как же без документов? Будьте здоровы.
— Предъяви.
— Вот еще… — Бордюков принялся шарить по карманам гимнастерки — Батенька мой, как же это я забыл что ли… или потерял? Вот это да.
Второй солдат, который постарше, сорвал с плеча винтовку.
— Руки вверх! Руки!.. Кру-гом! Обыщи его, что-то он мне не нравится.
Извлекли из кармана брюк медали, красноармейскую книжку.
— Прохоров?
— Он самый.
— Ну вот теперь ясно. Дезертир?
— Считайте, как хотите. Вы тоже, как мой старшина. Медали ночью снял, чтобы не звякали. Страшно стало. А книжечка у меня старая, я свое уже отвоевал.
— Разберемся, отвоевал ты или не отвоевал. Вперед… Шагай, шагай. Руки за спину. И без фокусов, пуля шутить не любит.
26
Прежде чем идти на неизвестную встречу, Роман решил уведомить того человека, который ждет встречи с Копицей, что вместо него придет он, Роман. Но как это сделать? Только через Ирину, хоть и не хотелось посвящать ее в это, ведь она сама как-то сказала: «Каждый должен знать только то, что ему положено знать», но другого выхода не было: идти без предупреждения — колоссальный риск.
Но сперва надо сделать рекогносцировку и удостовериться, есть ли там условный сигнал. Отлучаться в город ему разрешалось в любое свободное время, он заслужил это у Фишера своими стараниями. В город пришел под вечер. И по дороге в город, и уже здесь, в городе, всячески наблюдал, нет ли за ним «хвоста». Окончательно убедившись, что «хвоста» нет, он повернул к площади Ленина. Есть! Ждут. Вот окно на втором этаже, третье от угла накрест заклеено полосками газетной бумаги, и в центре круг в виде свастики, — но кто за ним и что за ним?.. Гестаповцы умеют вытянуть нужное им слово даже из камня. Левое крыло дома было наполовину разрушено, в уцелевшем, кажется, разместилось какое-то немецкое учреждение. Странно, как же можно было избирать тут явочную квартиру? Почти в самом центре города! Хотя, почему же, именно тут как раз и надо: вряд ли кому в голову придет, что здесь явочное место.
Отдавая честь встречающимся немецким офицерам, Роман обогнул дом и направился в кабачок «дяди Жоры». Опрокинул там стаканчик шпанса и, поболтав немного с хозяином, заторопился назад. Надо было засветло еще раз приглядеться к дому на площади. Да, там действительно какое-то учреждение, похоже, биржа труда. Вход со двора. Но, кажется, есть еще один ход через развалины, вон там, откуда выползает какая-то старуха в лохмотьях.
…Ирина никогда ничего не записывала. Внимательно выслушав, она закрывала глаза, шепотом несколько раз повторяла то, что ей надо запомнить и, чуть-чуть усмехнувшись, говорила: «Копия снята в одном экземпляре и по использовании будет сдана в архив на вечное хранение». Он восхищался ее памятью. Ирина с лёта запоминала не только имена, фамилии, но и внешность людей. Однажды он нарочито сказал: «Иванченко, черноволосый», она тут же его остановила. «Постой. Помнится, ты говорил, что у Иванченко светлые волосы? Это уже другой Иванченко?» — «Нет, нет, — поправился он. — Это я зарапортовался — светлые. У нас есть еще один Иванченко — черный». — «Проверяешь, Роман?.. Это хорошо, но напрасно. В нашем деле ошибаться нельзя». Выслушав на этот раз, она сказала: