Проигравший.Тиберий

Полянка над обрывом обрела вполне зловещий вид — трава на ней была вытоптана солдатскими сапогами и побурела от крови казнимых. А Сеян все присылал и присылал новых. Уже около тысячи преступников было казнено на Капри, а они все не кончались, и это при том, что Сеян в Риме тоже каждый день устраивал казни.

Тиберию он присылал злодеев, так сказать, отборных — мужчин в цветущем возрасте. Себе же оставлял стариков и женщин, девочек и мальчиков, не достигших совершеннолетия. Да что там! Приходилось рубить головы (в Риме не развлечешься придумыванием новых казней — нужно казнить традиционно) даже грудным младенцам! Истреблялись целые роды, замешанные в преступных связях с Агриппиной, а такие бунтарские роды, как правило, весьма плодовиты, и младенцы находились всегда.

Много времени прошло, прежде чем Сеян мог доложить Тиберию: партия заговорщиков полностью истреблена и в империи восстановлен порядок.

К этому моменту уже умерла сама Агриппина — на Пандатерии она отказалась принимать пищу и даже воду. Ее пытались кормить насильно, но ничего из этого не вышло. Сбросив тело Агриппины в море, охрана благополучно вернулась в Рим.

О смерти матери сообщили Нерону, наверное, даже раньше, чем императору. Впрочем, так он и приказывал. Измученный издевательствами и побоями германских стражников, Нерон не смог перенести горя. Он очень любил мать. Ночью он сумел перегрызть на обеих руках вены — и к утру умер.

Непонятная история произошла с Друзом. За общей суетой про него, запертого во дворцовой кладовой, пустой, разумеется, как-то забыли. Больше того: слуги и охрана (неизвестно как оказавшаяся возле его дверей: ведь домашний арест — это еще не заключение) то ли были подобраны из людей, не знавших Друза в лицо, то ли превратно истолковали свои обязанности — только они не давали Друзу совсем никакой еды, кроме ежедневной порции — чашки, на дне которой плескалось немного водички, слегка подкрашенной вином. И как Друз ни просил их сообщить кому-нибудь о своем положении — ведь о нем, наверное, просто забыли, — они лишь смеялись в ответ и плевали в дверной глазок, через который он с ними разговаривал.

Когда же о Друзе вспомнили, уже было поздно. Он давно умер и даже успел разложиться. Все горло его было забито соломой, вытащенной из матраца, ею Друз, очевидно, начал питаться, уже потеряв рассудок. Как бы желая сгладить неловкость, которая вышла с арестом Друза, Тиберий позволил устроить ему вполне приличные похороны.

Сходная судьба постигла главного защитника Агриппины — сенатора Азиния Галла. Он тоже был арестован, но не по приказу императора, а по сенатскому постановлению. Это стало неожиданностью и для самого Тиберия. В день, когда Галла, всегда доставлявшего императору столько хлопот, взяли под стражу, Тиберий как раз приехал с острова на материк и собирался встретиться с сенатором в Неаполе, по его личной просьбе. Тиберий проявил удивительное великодушие, пообещав Галлу во всем разобраться — ведь наверняка здесь была какая-то ошибка! — а пока распорядился поместить его в подвал сенатского здания. Ну и, конечно, забыл о нем за повседневными делами. Правда, Азинию Галлу жилось куда лучше, чем бедолаге Друзу. Галла кормили и поили (тут опять вкралась чья-то ошибка, потому что и пищи и воды давалось ровно столько, чтобы поддерживать жизнь в самом ее тлеющем виде), и к тому же Галлу было гораздо легче переносить заключение, зная, что у него над головой каждый день проходят заседания сената, его товарищи сидят на своих скамьях — Галл четыре десятилетия провел с ними бок о бок — и занимаются важнейшими государственными делами. При этом, чтобы оказывать Азинию Галлу дополнительную поддержку, ежедневно к нему в подвал спускался человек и через дверь говорил ему, что скоро, очень скоро император Тиберий пришлет в сенат письмо с просьбой освободить такого заслуженного человека и позволить ему приступить к своим обязанностям.

Галл прожил в подвальной комнатке около года. Но потом все же умер, наверное, какого-то дня не дожив до желанного освобождения. Когда к нему вошли, то в комнате, насквозь провонявшей запахами мочи и испражнений, обнаружили скелет, обтянутый голой кожей — на заключенном за это время успела сгнить вся одежда, а новую ему дать позабыли. Император сильно сокрушался по случаю смерти, и такой досадной смерти, знаменитого сенатского оратора. Но вместе с тем выражал надежду, что отныне заседания сената будут проходить более спокойно и конструктивно, не прерываемые, как это было раньше, язвительными репликами и шутками Галла.

Работа по устранению врагов империи была проделана колоссальная. И теперь можно было отдохнуть, расслабиться и подумать не только о государстве, но и о себе.

Во всяком случае, Сеян об этом задумался всерьез. Он рассчитывал на императорскую благодарность, и по праву. А какая благодарность была бы для него выше, чем возможность породниться с императорской фамилией? Ливилла, вдова Друза Младшего, была свободна, и, как многим было известно, Сеян ей нравился. Ходили даже слухи, что мальчики-близнецы, появившиеся на свет у Ливиллы вскоре после смерти Германика, на самом деле были детьми не Друза Младшего, а Сеяна. Один из близнецов, правда, прожил недолго (Агриппину обвиняли, кроме всего прочего, в его отравлении), но зато остался второй, названный Тиберием Гемеллом. Если слухи об отцовстве Сеяна были верными, то почему бы младенцу Тиберию Гемеллу не обрести истинного отца? Сеян обратился к Тиберию с просьбой дать согласие на этот брак.

Письменный ответ (с острова Капри) Тиберия несколько разочаровал Сеяна. Император писал, что в принципе не возражает против того, чтобы принять его в семью, но советует не торопиться с этим делом. Такой брак, писал Тиберий, может показаться кое-кому чересчур поспешным, ведь со смерти Друза Младшего прошло не так уж много времени. К тому же многие сочтут его мезальянсом: ведь Ливилла — внучатая племянница Августа, в ее жилах течет императорская кровь, а Сеян — сын простого всадника из глухой провинции. Тиберий обещал щедро вознаградить Сеяна за верную службу, а Ливиллу отдать в жены лишь тогда, когда Сеян будет достаточно возвышен и приобретет положение, которое больше никому не позволит попрекать его происхождением.

Сеян насторожился. Он понял, что совершил ошибку, предложив Тиберию благословить его союз с Ливиллой. Больше чем ошибку — непростительную глупость! Досконально зная психологию Тиберия, подозревавшего всех и во всем, Сеян должен был ждать, пока император сам не отдаст ему Ливиллу. А это бы обязательно случилось, потому что так бывало всегда — Тиберий осыпал своего друга наградами и почестями, но лишь по своей воле. И всякого, кто попросил бы о чем-нибудь, немедленно заподозрил бы в подкапывании под себя.

Сеян был недалек от истины, думая, что Тиберий начнет его подозревать. Как же он мог настолько потерять бдительность? Думая, что Тиберий, всегда со слезами на глазах благодаривший его за все, что Сеян для него делал, выполнит его просьбу с радостью, он даже уже развелся с прежней своей женой, Апикатой, от которой у Сеяна было двое детей — маленькие сын и дочь. Все планы могли рухнуть в один миг! А ведь по договору с Ливиллой именно их брак должен был стать началом борьбы за императорский титул для Сеяна!

И все же Сеян ошибался в своем анализе ситуации. Тиберий не очень удивился, получив от него просьбу благословить их союз с Ливиллой. Он уже давно начал подозревать Сеяна, но совсем по другому поводу.

По иронии судьбы Тиберию открыл глаза не кто иной, как его злейший враг — сенатор Азиний Галл (это случилось незадолго до его ареста). Дело было в том, что Галл, ненавидевший Сеяна, избрал для борьбы с ним своеобразную тактику. На каждом заседании он вставал и предлагал чем-нибудь наградить Сеяна за преданность императору и отечеству. И сенаторы неизменно голосовали за это, а Тиберий утверждал их решение. Дошло до того, что Рим был просто наводнен изображениями любезнейшего друга императора — статуи Сеяна стояли повсюду, на каждой площади по нескольку штук, на Капитолии, возле каждого храма. Азиний Галл нарочно доводил до абсурда всеобщее поклонение — чтобы этим подчеркнуть, кто в Риме настоящий хозяин. Сеяну приходилось даже жаловаться императору на такое издевательство, но подобные жалобы звучали глупо: что мог сделать Тиберий? Снять десяток-другой статуй и золотых изображений?