Страница 58 из 65
Семен не мог не верить Софье Марковне, она тут не первый год. Было понятно ее недоумение. И то, что смутилась и показалась виноватой, тоже было понятно: жить рядом и ничего не заметить… Значит, Петр так хитер, что ни разу ничем не выдал себя. И как-то не вязалась эта его хитрость с тем, что он делал сейчас. Он избегал вдруг испугавшего его человека. Это шито белыми нитками. Не так ведет себя бывалый, поднаторевший в темных делах человек… Кто он? Что он? Чего он скрывает?
Семена смущала Оля. Сегодня утром, проходя мимо их дома, Семен увидел ее. Она торопливо кивнула ему:
— Я спешу.
И улыбка ее, извиняющаяся, ласковая и тихая, была как неожиданный подарок.
— А вы сегодня не едете?
Семен качнул головой:
— Нет.
Она побежала к вокзалу, в одной руке — сумочка, кофточка — в другой. Семен увидел ее всю: и копну волос, и высокую шею, и неширокие плечи, и крепкие ноги, и неожиданно ощутил, что ему хочется догнать ее, и бежать рядом, смеясь, и стоять с ней в толкучке вагона, и все глядеть в ее серые глаза. Он не сразу понял, почему стоит, ведь девушка уходит, вот свернула за вокзал, вот вбежала в вагон… Ему стало грустно, словно он навсегда потерял ее.
Софья Марковна вернулась уже в сумерках. В саду смутно видны были деревья, и небо над ними посинело, а Семен все сидел на крыльце. Софья Марковна присела рядом:
— Не знаю, как и быть. Не удалось мне выведать, где жил Петр. Уж ты прости, спросить прямиком не решилась, а так все ходили вокруг да около. Говорят, воевал, потом уехал во Владивосток.
— Я как-нибудь сам, Софья Марковна…
— Сам, сам, — рассердилась она. — Да откуда ты узнаешь сам? Будем уж вместе.
— Вам неудобно.
— Чего уж там — не сладкое дело. Да ведь надо. Завтра приглашала меня Олюшка. Приходи, будто за мной. Там и поговорим.
XIII
Такси летело по Москве. Выехав на белую линию, оно шло, оставляя позади другие машины, а Гертруда Рахими все повторяла:
— Скорей, скорей!
Шофер спросил:
— Опаздываете на поезд?
— Да, да, — закивала она.
Оглянувшись, увидела какую-то машину. Та, догнав, промчалась мимо и остановилась прямо у вокзала. У Рахими упало сердце. Она посидела в такси, расплачиваясь, но из той машины никто не выходил. Там сидел шофер и поджидал кого-то. Рахими сунула деньги в потную руку водителя и, вдруг почувствовав на себе его взгляд, похолодела: “И этот?” Но водитель глядел уже прямо перед собой и, положив руку на рычаг, ждал, когда она выйдет. Она открыла дверцу, выскочила, быстро пошла к вокзалу.
Вокзал жил обычной жизнью. На деревянных диванах сидели и спали люди. Над ними диктор хрипло, сонным голосом называл поезда и часы отправления, а люди сидели и спали, как будто это их не касалось, если кто уходил, его место занимали другие, и все оставалось, как было. Возле кассы толпилась очередь. Рахими постояла и опять почувствовала чей-то взгляд. “Надо взять билет на ближнюю станцию. Пусть думают, что я еду туда. А там я ускользну, и — на скорый…” Она скосила глаза, но ни сбоку, ни сзади никого не было. Померещилось. Нервы… Все-таки билет она взяла не до Баку, а до Серпухова. Поезд отходил в двенадцать. Рахими, взглянув на часы, вышла на перрон. Где-то вдалеке на путях послышался гудок маневрового тепловоза. Свистнула, отходя, электричка. На скамейке, поставив рядом с собой чемодан, сидела беленькая девушка. Рахими подошла, спросила:
— Где тут поезд на Серпухов?
— А вон, — показала рукой беленькая.
Гертруда Рахими была уверена, что ушла от наблюдения, но страх не оставлял ее. Поезд стоял совсем близко. Рахими вошла в вагон и уже в дверях увидела — вслед за ней в тамбур соседнего вагона метнулась темная тень. Человек стоял в тамбуре, ей казалось, она различала его дыхание. Кто-то сзади осторожно тронул за руку:
— Разрешите?
Она посторонилась. Мимо нее в вагон шагнул невысокий паренек в синем помятом плаще, в кепке, вошел, снял с плеча сумку, достал хлеб и колбасу, расположился, как дома.
“Деревенский…”
Страх ее стал проходить.
Всю дорогу до Серпухова она просидела, забившись в угол. В вагон на станциях никто не входил. Паренек, поужинав, задремал. Из соседнего тамбура ее не было видно. За окном вспыхивала редкими огнями ночь. Темнота подступала прямо к вагону, и только неподалеку от насыпи по кустарникам и по земле тянулась еле заметная полоса — отблеск света из вагонных окон.
Рахими прислушивалась, оглядывалась, но напряжение спало, ее клонило ко сну. Положив руки на чемоданчик, она задремала. Разбудил ее резкий голос:
— Серпухов!
Она вскочила, оглядываясь, и не сразу поняла, кто сказал, только потом догадалась: объявили по радио.
Паренек прошел вперед. Никого, кроме них, в вагоне не было. Рахими встала и пошла за пареньком. Поезд остановился. На платформе горели редкие фонари. Рахими вздрогнула — высокий темный человек вышел из соседнего вагона, остановился, закуривая. Паренек, стоя у фонаря, улыбнулся:
— На вокзал?
Она разжала губы:
— Придется.
— Ну, понятно. Время позднее. Если нет никого знакомых, куда же еще — на вокзал. — Парень вскинул на плечо сумку: — Пошли.
Билет на скорый Москва-Баку Рахими купила сразу и все оглядывалась, не вошел бы тот, в темном. Она посидела, походила, вышла на перрон. Перед вокзалом был скверик — постояла в скверике. Человек в темном не появлялся. Паренек тоже исчез. Его нигде не было — ни в сквере, ни на перроне, ни в зале. И сердце опять сжалось: “Сыщик. Сыграл простачка… Уходя, передал меня другому”.
На перрон Рахими вошла с дальнего, самого темного конца. Бежать к своему вагону? Увидят. Она дождалась отхода. Проводница последнего вагона, посветила фонарем на билет, взглянула сурово:
— Опоздали?
— Едва успела.
— Проходите. Ваш вагон пятый.
Рахими добралась до своего вагона. Проводник провел ее в купе, указал место. Она разделась, положила чемоданчик под подушку, забравшись под одеяло, устало вытянула гудящие ноги. Подушка была мягкой. Простыни пахли свежестью. Рахими полежала, прислушиваясь, в купе было тихо, и за дверью никто не ходил, не шаркал ногами, она закрыла глаза и открыть их уже не могла — сон навалился камнем.
Днем никуда не выходила. Лежала, дремала. Отвернувшись к стенке, читала. Проводник приносил чай, она пила полулежа. Ни с кем не заговаривала. Закрыв глаза, подложив под голову руки, вспомнила густо-синее осеннее море, пароход, Баку, поезд… Когда ее впервые приметили? Где? Она лежала, мучительно думала — перебирала час за часом: и как сходили с парохода, и как бродили по Баку, и как пришли к поезду. Все шло нормально. Как и в тот, первый, приезд в Москву, когда она работала в посольстве…
Колеса громыхали на стыках. Рахими было страшно: вот войдет человек в темном, и тогда… Она съеживалась под одеялом, исчезнуть бы, как невидимке. Вспомнила Рахими; облизывая сухие губы, вновь пережила час за часом последний их день — и прогулку по Москве, и ссору в гостинице, и его раздражение, и окрепшую уверенность: “Выдаст”, и скорчившееся после укола тело. “Именем закона…” — Рахими широко открыла глаза, в них мелькнул ужас, но перед глазами была стенка купе и плотно прикрытая дверь. В купе вползали сумерки.
В Баку на вокзале было все то же — суета, беготня, мягкий южный говор. Прямо от вокзала улица вела к морю. Сейчас бы на такси — ив порт. Белый-белый, весь залитый огнями пароход и темное море. Плеск волн под круглым окошечком… Взять бы билет и забраться в каюту. Но нельзя, нельзя… Теперь она может перейти границу только нелегально. Покойный Рахими говорил: есть тут на базаре скупщик Чопур Али. Он переправит через Аракс. Были бы деньги. Есть у нее золотые часы, два кольца с бриллиантами.
Ночь в зале ожидания прошла беспокойно. Виделся ей второй Рахими, лежавший на диване, как бежала по улицам, кружа и заметая следы. В ту ночь ей так и не удалось зайти к резиденту, она побоялась, что схватят обоих. К резиденту только в самом крайнем случае, когда не будет выхода…