Страница 50 из 65
— Наблюдать за Рахими?
— Не спускать глаз.
— А если они захотят выйти в город?
— Проследить.
Василий Степанович понимал, что идет на риск. Рахими могут осаду выдержать. Ну, а если занервничают, засуетятся и кинутся в страхе убегать, лишь бы вырваться из кольца окружения, тогда риск оправдается. Во всяком случае у Василия Степановича только и была пока одна эта возможность, и он решил до конца использовать ее… Он сидел к Семену боком и, почувствовав, что тот чего-то ждет, взглянул на часы — двенадцатый час был уже на исходе.
— Иди. Завтра приходи пораньше. А я посижу еще.
На другой день утром, выйдя из дому, Василий Степанович сказал шоферу, что пойдет пешком, и перешел перед носом машины улицу. Так бывало не однажды, шофер дядя Миша к этому привык; он опустил стекло и, лениво правя, прижимаясь к тротуару, поехал — торопиться было некуда, пока-то полковник дойдет до управления.
Василий Степанович зашагал по скверу. Ночью побрызгал дождь, к утру все высохло, но воздух был чистый, пахло прелыми листьями, и запах этот, грустный и терпкий, был приятен. Он напоминал тихий городок, где Василий Степанович родился и бегал по утреннему холодку в школу, читал книги по астрономии и, смастерив подзорную трубу, лазил с ней через чердак на крышу.
Детство было голодным и юность не легче. Отец бубнил: “Пора на завод, зарабатывать на хлеб”. И он пошел на завод, а оттуда в райком. Астрономом он не стал и институт, как хотелось, не окончил, но увлечение осталось и жило в нем. Он любил читать про Эйнштейна и другие миры. Многое было непонятно: он не мог себе представить, как это, улетев на звезду Ипсилон молодым, можно возвратиться через сотню лет на Землю лишь слегка постаревшим; он думал и гадал и разглядывал формулы, а в голове все это не укладывалось. Василий Степанович вздыхал: где уж ему угнаться за новыми теориями… Он ходил, когда было время, на лекции в Политехнический и тут неожиданно обнаруживал, что знает много больше, чем другие, и слыша, как рядом шепчутся: “Сложно говорит, непонятно”, оглядывался: чего тут непонятного, все ясно, как на ладони. И, слушая лектора, думал: “Вот сын Витька был бы жив, непременно ударился бы в науку…”
Василий Степанович шел и вспоминал городок. Он все собирался съездить туда с Мариной и каждый раз откладывал. Как-то всегда так получалось — для себя времени не хватало, разве что вот эти короткие утра да вечера, когда Марина уводила его в театр. В театры он ходил редко и ничего почти о них не говорил — старые пьесы шли не часто, а нынешних он не любил и обижать жену не хотел: Марине многое в них нравилось.
Шурша, проносились машины: шли они друг за другом, без интервала, в несколько рядов; запах бензина он слышал каждый день, так и шло из года в год, так он и будет доживать, вдыхая этот запах. Сейчас, наверно, и в его городке снуют по улицам машины, а может, пахнет нефтью, — он читал, что недавно в тех краях нашли нефть…
У выхода из сквера стоял киоск. Очередь была небольшой. Василий Степанович встал, шажок за шажком продвинулся до окошка, купил газеты и, увидев в яркой обложке книгу, подумал, не надо ли купить и ее; потом передумал — немножко смешно в его годы увлекаться научной фантастикой. Книгу увидят и Игорь и Семен. Харитонов не обратит внимания, а Смирнов навострит глаза: вот, мол, полковник собрался лететь на Луну, и усмехнется молча. Нет, уж лучше купить книгу на обратном пути. А если ее продадут? Да и когда он пойдет обратно, может, как вчера, в первом часу? Василий Степанович подумал и купил книжку.
Книгу он держал под мышкой, а газету развернул и просмотрел заголовки на ходу. Сложил газету и, сунув ее в карман, вспомнил про Рахими; отдых кончился.
Дежурный у входа в управление весело козырнул ему. Василий Степанович, тяжело ступая, поднялся по лестнице и вошел в кабинет.
VII
Время тянулось медленно. Игорь вскользь поглядывал на дверь Рахими, но она открывалась редко. Перед обедом он спустился в холл и погулял там возле цветов, в два зеркала ему было видно все — и кто выходил из лифта, и кто шел по лестнице, и кто заходил в ресторан. Побродив по ковровым дорожкам, Игорь присаживался на кожаный диван. Рахими, если бы вздумали выйти на улицу, не могли миновать его. В ресторан он не заглядывал, но во время обеда садился ближе к огромным стеклянным входным дверям.
Все было то же, что и в вагоне, — и скучное сидение, и томительное хождение. Иногда он делал вид, что засыпает на диване; ухо чутко ловило шорохи и шаги. Проходили все примелькавшиеся люди, жильцы на этаже почти не менялись. К Рахими никто не входил, сами они сидели спокойно и появлялись в ресторане только к обеду и ужину, кофе утром им приносили в номер. Игорь начал подумывать: а что, если Рахими не выдадут себя ни словом, ни действием, получат паспорта и уедут в Финляндию, а там путь открыт на все четыре стороны, и тогда останется только одно — искать бежавшего лоточника.
Он приглядывался к ним и пытался найти в их лицах, и в походке, и в жестах что-то особенное, какие-то тайные черточки и штрихи, но ничего особенного не было. Рахими ходил все так же медленно, слегка приподняв голову, его жена пытливо и приветливо смотрела по сторонам. Мирные коммерсанты, да и только. Но стоило ему вспомнить ту ночь в вагоне и встречу с лоточником, как все в нем напрягалось в ожидании — надо быть готовым ко всему.
Он сидел, и ходил, и ждал, но ничего пока не случалось.
Когда на время его подменял другой работник, Игорь закрывался в номере и, лежа в постели, вновь думал о Рахими, но ни одного подозрительного жеста или взгляда припомнить не мог. Тогда он начинал думать о Лене. После приезда он виделся с ней лишь однажды, сказал, что у него важное дело. Когда Игорь говорил это, у него, верно, был внушительный вид, потому что Леночка притихла. Такой и видел он ее, притихшую и милую, с темными, бархатистыми глазами, смущенно глядевшую на него.
Игорь несколько раз подходил к телефону: Лена была близко, в получасе езды. Стоило позвонить ей, спуститься вниз, сесть в троллейбус, но каждый раз он вспоминал о Рахими и о том, что ему предстояло здесь делать, и трубка оставалась на месте, и телефон поблескивал ребристыми боками в полусумраке надвигавшегося вечера.
Дверь в номер Рахими была приоткрыта. Игорь, спускаясь вниз, остановился на лестничной площадке и услышал голоса. Он достал сигарету и остановился, глядя прямо перед собой. Он медлил, тянул, не прикуривая, а Рахими звал дежурную по этажу. Та подошла быстрыми и мелкими шажками, жестко сидящее колоколом платье прошуршало и смолкло.
— Послушайте, милая, — сказала по-немецки Гертруда, — нам ведь можно выйти и побродить по Москве?
Она говорила мягко и вкрадчиво. Игорь представил себе ее лицо — серые, крупные, ласково глядящие глаза, улыбку и ямочку на щеке. Ямочка появлялась, когда Гертруда улыбалась. Лицо ее становилось приятней.
Дежурная молчала.
Гертруда повторила эту фразу по-английски. Слова были те же и интонация та же, но казалось, будто говорит другой человек. Дежурная, помолчав, ответила по-немецки.
— А кто вам мешает? — И пожала плечами, должно быть она была удивлена.
— Но у нас нет паспортов.
— Побродить можно и без паспортов. Никто их у вас не спросит.
— А вы не могли бы достать нам путеводитель?
Дежурная ушла и тут же вернулась.
— Вот, пожалуйста.
Гертруда проговорила, как пропела:
— Ох, вы нас выручили. Так выручили. Мы вам так благодарны. Разрешите, я подарю вам духи? Настоящие “Коти”. Мой муж приобрел в Париже.
Дежурная что-то тихо ответила.
— Да, да, я понимаю. У вас это не принято. Жаль, конечно. Но я постараюсь найти случай отблагодарить вас…
Игорь бегом спустился вниз предупредить Веденина. Рахими вышли, он шел сбоку, чуть сторонясь и пропуская жену, впереди себя нес плотно набитый баульчик. Спустившись, Рахими замедлил шаг, точно прислушиваясь, но сзади никого не было. Когда Рахими, оглядевшись, направились вверх по широкой, оживленно гудящей улице, Игорь пошел за ними, а следом для страховки, на тот случай, если бы Рахими разделились, поехал на машине Веденин.