Подорожники

До третьего класса он и его друзья считали, что любимая учительница Лидия Антоновна никогда не ходит в туалет. Не замечали дети, чтобы она спешила на перемену. Исходя из чувства заботы и солидарности, как бы спросил:

– Надя, а вы знали, что учителя в туалет посещают? …Я думать даже не мог, что наша Лидуся может, как и мы, до перемены не дотерпеть.

– Какой вы тактичный, Гоша, – ласково сказала Надя. – Я бы могла сухарик погрызть. А больше ничего не хочу. Забыла куда положила сумку. Там у меня бутылка с молоком и пирожки с картошкой. С Аней пекли вчера. Она медсестра.

Хозяйственная сумка забилась под солому и не промокла. Не успела Надя Григорьева обнаружить в ней картофельные пироги, как бричку задёргало, вожжи из рук Гоши кто-то вырвал сильно и грубо. Бричка встала, кто-то вдруг затопал сильными ногами со всех сторон брички. «Банда!» Хватаясь за кобуру, быстро соображал Георгий. «Когда успели выследить?»

– Что это? – спросила Надя, вышаривая мешок в ногах под соломой.

– Окружают. Прячемся в копне. – Гоша схватил Надю, а Надя, не отпуская мешка, поспешила к копне на его руках. Они быстро закопались в солому. Лежали тихо и дышали пылью. Наступила звонкая тишина. Только дождик что-то нашёптывал в солому. Гоша выглянул из копны и увидел телегу. Лошадь отсутствовала. Он понял, что совершил ошибку, развязывая ремешок, который стягивал клешни хомута. Признаваться он не станет. В крайнем случае, сегодня.

– Лошадь! Лошадь! – кричали во всю мокрую и тёмную степь Гоша и Надя. Лошадь не отзывалась и не показывалась. Она вся ушла в темноту ночи и, похоже, навсегда.

– Не расстраивайтесь. Она такая. Она умеет выпрягаться и убегать домой. Дядя Миша рассказывал.

– Это я ей помог дезертировать, – сознался Гоша, и стал вспоминать о том хорошем, что могло у них быть перед лошадиным побегом. Надя вспомнила раньше. Она принесла сумку.

– Костёр мы не разведём. Берите и ешьте. Пироги первого сорта. Волки тут не должны жить…

Гоша стремительно сжевал пирог, ему показалось, что где-то очень далеко кто-то завыл. Спичек у парня не оказалось в наличии, так как курил он редко и неохотно, потому что никто не запрещал. Поэтому пачки «Севера» ему хватало иногда на неделю, если было много работы, а коллеги отправлялись в рейс с папиросами. Надя разрешила испортить патрон, чтобы зажечь костёр. Нужно было сначала вытащить пулю, высыпать порох на тряпку, а тряпку положить на сухую солому, а потом выстрелить. Георгий долго ходил вокруг телеги, ища удобное место, которое могло расправиться с пулей. Постукивая сбоку по гильзе ручкой нагана, Гоша раскачал пулю, аккуратно высыпал порох в Надин носовой платочек. Предстояло попасть ударником в нужный капсюль. Всякий раз, когда Гоша взводил курок, барабан поворачивался, подставляя боевой патрон. Рулетка, – подумал парень, читавший в школе книгу какого-то американского автора. Тогда удалил шесть патронов с пулями, поместив их в карман пиджака. Надя сидела на мешке с деньгами и употребляла молоко из полулитровой бутылки. Скирдин отказался от молока, сказав, что оно испортит его настроение. Надя ласково рассмеялась.

– Я – обожаю молочные продукты. Особенно люблю готовить молочную лапшу. Ты любишь молочную лапшу? – неожиданно спросила девушка и застеснялась своего порыва. Незаметно они перешли на близкое и доверительное – «ТЫ».

– Ужасно. Люблю, – сказал Георгий, и так покраснел, что солома могла бы загореться от его щёк, если бы он догадался их положить в копну. – Мне нравится пшённая каша с молоком. От молочного коктейля я пьянел, когда ходили в кино, заказывали в буфете. Честное слово. Поедем в город, я тебя угощу. Прокладку поставлю… Затыкай уши. Сейчас. – Щелчок был громкий. Порох вспыхнул, платок затлел. Гоша пытался подставлять солому. Дул. Солома не загорелась. – Нужна большая тряпка. Он вырвал карман из брюк, но Надя не разрешила ломать второй патрон.

– Придётся писать объяснение. За один патрон ничего не будет особенного, а за два вызовут…

Гоша вспомнил, как обещал директору ответственно отнестись к поручению. Взял оглобли и поволок телегу.

– Что ты делаешь? – подошла Надя с мешком.

– Работаю, как лошадь. Граждане пассажиры, займите свои места согласно купленным билетам. – Она не тяжёлая. С детства люблю катать телеги. – Бодрился парень, приглашая девушку сесть в телегу. Через сотню метров Гоша выдохся. – Как я люблю катать телеги с деньгами. – Вдруг телега влетела в промоину и встала, как приклеенная. В ботинках Георгия хлюпало. Сколько бы он ни дёргал оглобли, ничего не получалось. Он сел рядом с Надей.

– Давай вместе. Я – буду толкать, – предложила девушка, приобнимая его за плечи. Он взял её руку с тонкими холодными пальчиками и пытался согреть. – Что-то я замёрзла от молока.

Начал моросить дождь. Георгий пытался придумать выход из ситуации. «Телега не нужна. Её можно бросить. Отволочь в кусты лесополосы. Кинобанки можно спрятать. Деньги… Он понесёт. К утру, они преодолеют десять километров. В принципе можно дойти до бригады. Там передохнуть в сторожке».

– Я спрячу кинобанки, и мы пойдём. Согласна? Есть второй вариант. На том поле солому сволокли. Огромная скирда. Залезем в нору, дождёмся утра. Утром кто-нибудь поедет. Попросим довезти. Директор узнает от конюха, увидевшего лошадь без телеги, пошлёт за нами машину или конюха.

– Я – за второй вариант, – говорит Надя, сдерживая стук зубов. – Замёрзла сильно.

Георгий Сидорович поёжился, передёргивая плечами, продолжал:

– Прячу кинобанки в лесополосе. Веду Надю по полю. Она спотыкается. Часов у меня нет. Смотрю на Полярную звезду, ищу Большую медведицу. Возможно два часа. У Нади жар. Вырыл нору в соломе. Сижу. Надо что-то делать. А вдруг умрёт. Такая она мне стала родная, хоть плачь от жалости. Что-то или кто-то меня как будто бы подкинул. Вылез я из соломы. Пошёл за скирду. Что вы думаете? Стоит трактор ДТ с волокушей. Аж подпрыгнул. Повозиться пришлось. Пускач ревёт. Двигатель раскручивает, но не запускается. Топливо есть. Всё в норме. И всё же зарокотал он, дорогой. С большим трудом умостил Надю в кабину. Она сознание теряет. Ничего не понимает. Прижала к себе свой мешок и отталкивает меня.

– Что дальше? – нетерпеливо спрашивает Лёха. – Спас девушку? И не поцеловались ни разу?

– По деревне еду. Грохот, сами понимаете, на всех парах. Это счас асфальт, а тогда песок и мурава – по проезжей части улиц. Положили Надю. Я – мешок с собой, в киносеть. Утро. Рано. Никого. Кинобанки выгрузил. Хоть кому бы сдать. Надо было на почту везти, а я знаю? Куда? Приехал на мотоцикле киномеханик, взглянул на банки.

– Где ещё одна?

– В трактор. Нет.

– «Кардинал Ришелье», – называет номера частей. Я – не соображаю. Потерял в темноте.

– Акт пишем на Григорьеву, – Начальник этой конторы приходит… Акт составляют. Говорю, что поеду и найду этого «кардинала». Спрашивают Надю. – Подвёл человека по монастырь. И директора подвёл. Везде и во всём виноват. Не могло же банку с лентами ветром укатить. Там она лежит. Недалеко от телеги. Беру акт и читаю. Двенадцать тысяч рублей. Поймите, говорю, человек при смерти лежит. Он не виноват. Это я потерял. На неё написали. Найду я сейчас. Поеду и привезу. Ругались, ругались. Тут пришёл какой-то дядя. Неведома, кто и откуда. Потом я узнал из райкома инструктор. Попёр на меня, что называется буром. Телегу покатил, как говорят. Наглец. Пошёл к трактору. Он меня хватает за рукав. Дёрнул я его, он – упал. У меня наган выпал из кармана. Какие-то тётки со швабрами стояли. Визг. Крик. Набросились на меня и связали. Сижу связанный, и оправдываюсь. Меня никто не хочет за честного человека признавать. Банки нет. Лезут мешок открывать. Ору им – не имеете права! Это государственные деньги. А у меня никаких документов с собой нет. Всё в машине оставил.

На мотоцикле приехал милиционер. Выслушал. Всё понял. Позвонил в совхоз наш. Сообщил, что да как. Мне трубку дал. Я – добавил, что Надю в больницу уложили, без памяти она. Кинобанку я в лесополосе потерял. Сейчас пойду деньги сдавать в сберкассу. Милиционер помогает. Требует деньги пересчитать. Подписали мне бумаги.