Страница 7 из 65
Агафон Иванов, покончив с опечатыванием квартиры, отправился в контору домоправителя.
— Вот что, господин Анисимов, вам поручается организовать надлежащий присмотр за квартирой госпожи Мелешевич до тех самых пор, пока не появится хозяйка, — веско сказал ему сыскной агент. — Поручите дворникам смотреть за парадной и чёрной лестницами. Да как следует, без дуриков чтобы…
Иванов строго глянул на приказчика, и взгляд его не сулил ничего хорошего.
— Не беспокойтесь, господин агент, всё сделаем в лучшем виде, — закивал точно китайский болванчик домоправитель. — Ни в чём не сомневайтесь.
— Головой отвечаете за сохранность квартиры. — продолжал между тем Иванов, не обращая внимания на слова Анисимова. — Дело серьёзное, серьёзнее некуда… А если барыня Александра Васильевна объявится, немедля дайте знать в полицейскую часть.
Расставшись с домоправителем, Агафон Иванов вышел на Садовую улицу. Перед дверью парадного подъезда его дожидался пристав. Полицейские — один в форме, другой в штатском — двинулись к остановке конки, разговаривая на ходу.
— Скажите пожалуйста, а почему это господин Путилин распорядился ещё один замок на каждую дверь внутреннюю дверь повесить? — недоумевал Жеребцов.
— Да как сказать, господин пристав… Богатая квартира без присмотра, хозяйка неизвестно где. Так пусть уж лучше под нашим замком остаётся, ключа от которого ни у кого нет — мы это точно знаем, — усмехнулся Иванов. — Старый приёмчик… Кстати, вы обратили внимание на то, что парадная дверь не была заперта на ключ, а только прикрыта, потому и поддалась под рукой полковника? Как полагаете, почему убийца, выходя, не закрыл её ключом?
— Боялся шуметь.
— Вот именно. И ещё боялся медлить у двери. Значит — что? Знал, что внизу работает дворник. — резюмировал Иванов.
— Но ведь ему всё равно предстояло пройти мимо него, чтобы выйти на улицу. Если Филимон действительно занимался перестановкой петли, то он должен был видеть выходящего убийцу, — пристав задумался немного над сказанным и добавил оговорку. — Ну, почти наверняка.
— Это в том случае, если убийца пошёл вниз по лестнице, на улицу. А если он пошёл вверх, то Филимон никак его видеть не мог, — весело парировал сыщик. — Кроме того, преступник, заслышав возню Филимона, мог просто стоять за приотворённой дверью и дожидаться, когда дворник уйдёт. После этого преступник спокойненько вышел из парадной.
— Стало быть, в ту самую минуту, когда полковник Волков звонил в квартиру, убийца мог находиться за дверью.
— Это вполне вероятн, — согласился Иванов. — Либо он буквально минутами разминулся с полковником, либо действительно, стоял за дверью и пережидал, пока тот уйдёт.
2
Сотрудников сыскной полиции недаром частенько называли неласковым словом «ищейки». Так же, как и охотничьи собаки, они были призваны выслеживать свою цель и идти по её следу до тех пор, пока им не представится случай вцепиться в неё мёртвой, безжалостной хваткой. Как и собаки, сыщики занимались своим ремеслом вовсе не за похвалу, не за сахарную косточку, а в силу присущей им внутренней потребности. Либо была эта потребность в крови — и тогда полицейский становился хорошим сыщиком — либо её не было — и в этом случае вкус к подобной работе невозможно было привить. Труд сыскного агента был связан с регулярными выездами на места совершения преступлений, осмотрами трупов, бесконечными разъездами, встречами с людьми, беготнёй по всему городу, зачастую бессмысленной и неоправданной. Иной раз целые сутки агенту приходилось проводить на ногах. Порой в него стреляли из пистолета или совали под рёбра нож. Гораздо чаще пытались пнуть или брутально плюнуть в лицо. Одним словом, никакого морального удовлетворения человек несведующий не смог бы отыскать в этом в высшей степени тяжёлом и грязном труде. Но, как это не покажется парадоксальным, именно такой труд был способен делать людей счастливыми. «Мы выходим на улицы и улицы становятся чище», — любил повторять Путилин, и слова эти вполне можно было бы поместить на герб столичной Сыскной полиции, если бы таковой кто — нибудь надумал рисовать. Люди, попавшие в ряды сыскарей во времена Путилина не уходили оттуда добровольно. Текучки кадров не было вовсе, и высшим наказанием начальника почиталось отстранение провинившегося от дела.
То ли дело — работа прокурорского следователя — сиди себе, бумажки перекладывай. Выписывай отношения, ордера, постановления и выписки из дел. Командуй сыскарями, рапортуй начальству. Вшивай бумажки в дело. Пересчитывай их, описывай и опечатывай. Проводи допросы и тоже вшивай их в дело. С ума можно сойти от такой рутины. Никто с ножом не бросится, даже горло никто перегрызать не станет. Тоска! Подозреваемого сыскари на аркане притащат, причём, нередко уже во всём сознавшегося. Разве ж это розыск?
Примерно так размышлял Агафон Иванов, подъезжая на извозчике к Николаевскому вокзалу. Часы на башенке показывали уже чуть более семи часов пополудни. Главный вокзал столицы, обеспечивавший её связь с Москвой и центральными губерниями, жил в этот вечерний час своей обычной жизнью: доносились гудки паровозов, сновали озабоченные пассажиры, вдоль фронтона, выходившего на Знаменскую площадь, фалангой стояли извозчики. Иванов первым делом направился к дежурному офицеру жандармской команды при вокзале. На всех вокзалах Российской империи, а также в полосе отчуждения железных дорог поддержание порядка было возложено на особые жандармские команды, никак не подчинявшиеся местному полицейскому руководству. Поэтому сыскные агенты были просто обречены на то, чтобы поддерживать с ними самые добрые отношения.
Молодой стройный ротмистр, сидя за большим столом в кабинете дежурного, соседствовавшим с приёмной начальника вокзала и кабинетом командира жандармской команды, был занят делом, требовавшим максимального сосредоточения внимания, а именно — очинял карандаши, которые по мере готовности опускал в гранёную яхонтовую карандашницу перед собой.
— Добрый вечер, господин ротмистр, — поприветствовал дежурного Агафон. — Давненько не встречались, Андрей Павлович!
— Да уж, давно, — с улыбкой отозвался ротмистр. — Почитай, неделю у нас не были, господин Иванов.
Были они старыми знакомцами, и по роду служебных обязанностей видеться им доводилось довольно часто. Между жандармом и сыщиком давно установились добродушно — ироничные отношения, потому как Агафон по простоте своего происхождения принимал на себя роль сермяжного, неунывающего коллеги, а ротмистр Давыдов, сын артиллерийского полковника, только начинал свою карьеру в Корпусе жандармов и никаких оснований кичиться своей службой не имел. Был он куда моложе Иванова, но молодости и неопытности своей не стеснялся, с простоватым на вид Ивановым не чинился и не важничал.
— Я, видите ли, решил ввечеру немного поработать, карандашики очинить. — сказал ротмистр, отодвигая в сторону ножичек и лист с горкою стружки.
— Хорошее дело, Андрей Павлович, — согласился Иванов. — Не всё же в оловянных солдатиков играть, правда? надоть и карандаши поточить.
Между полицейскими и жандармами традиционно существовали холодные, если не сказать натянутые отношения. Хотя обе струкруры входили в состав Министерства внутренних дел, жандармерия внутри него была обособлена в виде Корпуса жандармов, подчинённого напрямую министру, который традиционно носил звание шефа Корпуса. Поскольку офицеры Корпуса набирались из числа молодых выпускников военных училищ, полицейские почитали жандармов военнослужащими, именовали их «сапогами», и посмеивались над строевой и стрелковой подготовкой жандармских команд, полностью заимствованной из армии. Жандармы в свою очередь считали полицию «штатской организацией», называли за глаза её сотрудников «шпаками в кителях», и относились к ним как к сплошь лентяям и выпивохам. Ведомственную ревность особо питало то обстоятельство, что политический сыск в Империи, а также контрразведка были отнесены к ведению Корпуса жандармов; данное обстоятельство свидетельствовало о Монаршем доверии этой организации и чрезвычайно уязвляло самолюбие полицейских всех рангов.