Страница 17 из 65
— Во — первых, то, что идея с установкой полицией своего замка оказалась весьма хороша, — живо отозвался Гаевский. — А во — вторых, то, что убийца имеет свои ключи.
— Вот именно! Хотя хозяйские ключи на месте.
— Секундочку, — подал голос Путилин. — На самом деле мы не знаем, сколько именно комплектов ключей было в распоряжении Мелешевич. В квартире найдены два, но это не значит, что не было третьего или четвёртого!
— Нам нужен человек, который бы внёс ясность в этот вопрос, — согласился Эггле. — Нам вообще пора определиться с кругом общения покойной. Давайте присмотримся к тем, кто был рядом с жертвой на протяжении последнего времени. Кого — то из этих людей я уже видел и даже снял первые их показания. Я веду речь об отставном полковнике Волкове и сыне погибшей Дмитрии Мелешевиче. Однако, в этом деле возникли и иные персонажи: двоюродный брат погибшей Иван Николаевич Барклай, капитан второго ранга, проживающий в Санкт — Петербурге, и Алексей Иванович Шумилов. Последнего, полагаю, особо представлять вам не надо. Хотелось бы, чтобы оба были разысканы.
— Был еще некто Штромм, доверительное лицо по финансовым вопросам, — вставил Путилин.
— Согласен. Итак, прежде всего, меня интересует возможность получения от них сведений о пропавшем имуществе Мелешевич, если таковое было. Пока нельзя сбрасывать со счетов версию ограбления. Мы не можем с абсолютной уверенностью утверждать, что из квартиры пропали какие — то ценности или важные документы, как не можем утверждать и обратного: одного свидельства сына в разрешении этого вопроса слишком недостаточно; судя по всему, он слишком мало и недоверительно общался со своей матерью.
— Сомнительно, чтобы двоюродный брат наперечёт знал драгоценности и гардероб Александры Васильевны — шубы, меха и прочие женские штучки, — кисло вставил Гаевский.
— Согласен, шанс не большой, но спросить вам всё же его придётся.
— Полагаю, полковник Волков был более всех остальных в курсе того, что она носила и что прятала в тайниках покойная. Видимо, отношения у них были вполне доверительными. Да и сам он говорил, что был её самым близким другом, — высказал свое мнение Иванов.
— Ну — у, он говорил не совсем так, — замялся товарищ прокурора. — Но я дождусь его сегодня в этой квартире и добьюсь, чтобы он внимательно осмотрел найденные вещи.
— Александра Борисович, я так понимаю, что вы исходите из того, что целью убийцы была именно госпожа Мелешевич, а горничная просто оказалась лишним свидетелем, и потому была убита. — продолжил Иванов. — Но ведь возможно и другое: злоумышленник изначально намеревался убить именно горничную, а хозяйка пошла «паровозом».
Эггле нервно постучал пальцами по коленке.
— Что толку гадать на кофейной гуще? Я не удивлюсь, если окажется, что преступник вообще не планировал убийства. Возможно, он шёл в квартиру, уверенный, что хозяйка в отъезде; напомню, у него были свои ключи! Что он там планировал, мы узнаем только после его ареста, — примирительно сказал он.
Путилин, не вмешивавшийся в общение своих подчинённых с товарищем прокурора, поднял руку, привлекая внимание:
— Господа, давайте не будем мудрствовать лукаво. Больше конкретики. У нас есть любопытный нож с буковой ручкой, очевидно, явившийся орудием убийства. Надо отработать нож. Следует потолковать с Шумиловым, он, конечно, хитрован, всего не скажет никогда, но дельную мысль подкинуть может. Кроме того, у нас есть ряд персон, с которыми следует познакомиться поближе, меня, например, весьма заинтересовал биржевой брокер Штромм. Давайте отработаем его. Будем реалистами: убийца вовсе не человек с улицы. При жизни госпожи Мелешевич он должен был быть где — то рядом с нею. Хватит ходить кругами по квартире и собирать — разбирать мебель, давайте начинать работать!
Алексей Иванович Шумилов уже много лет квартировал на набережной реки Фонтанки, неподалёку от Лештукова моста, в большом доходном доме, владелица которого, госпожа Раухвельд, была вдовой жандармского офицера. И она сама, и её сын Александр, служивший полицейским врачом, считали себя в известной степени коллегами своему проверенному временем постояльцу, к которому относились не только с теплотой, но и с известной долей почтения. По рассказам госпожи Раухвельд в дни своей молодости она держала конспиративную квартиру в охваченном антирусскими беспорядками Вильно; квартира эта использовалась её мужем для конфиденциальных встреч с жандармскими информаторами. Наверное, именно из тех далёких уже шестидесятых годов, она вынесла странный для женщины её круга интерес к разного рода криминальным загадкам. Она живо интересовалась газетной хроникой, подробно освещавшей преступления, обожала репортажи из зала суда, всякие тайны и больше всего на свете любила строить предположения относительно развития событий в громких расследованиях. В этом смысле Алексей Шумилов, занимавший две комнаты в её огромной квартире, был для Марты Иоганновны сущей находкой, настоящим кладезем разнообразной информации, поскольку всегда знал о громких преступлениях больше того, что писали газеты.
Немка чрезвычайно дорожила своим необычным квартирантом, которого периодически навещали весьма известные в столице люди. Самым любимым её времяпровождением были вечера, когда сидя перед камином с рюмочкой рябиновой наливки она могла обсудить с сыном Александром и любимым квартирантом Алексеем Ивановичем последние газетные новости. Шумилов в общем — то не тяготился интересом домовладелицы к своей персоне, благодаря которому, по его собственным словам, снимал самое дешёвое жильё в Петербурге, но в иные минуты уставал от него.
Вечер двадцать пятого апреля был как раз тем временем, когда Шумилов чувствовал усталость от людей и хотел побыть в одиночестве. Закрывшись в комнате, служившей ему кабинетом, он перечитывал Семевского, находя удовольствие в отрешённом от будней погружении в историю России. Однако уединение Алексея Ивановича было прервано появлением на пороге кабинета двух колоритных фигур — сыскных агентов Владислава Гаевского и Агафона Иванова.
— Я ничего не имею против Сыскной полиции, но только в том случае, когда она не является самочинно в мой дом, — поприветствовал явившихся Шумилов.
— И вам не болеть зубами, Алексей Иванович, — в тон ему отозвался Гаевский. — Со мной, как видите, Агафон. Так что если вы не угостите его коньяком, мы будем разговаривать с вами в два голоса, так сказать, дуэтом. Как вы относитесь к полицейскому дуэту?
— Как и прежде сугубо отрицательно. Мы с вами видимся раз в три месяца, а то и реже, — развил мысль Шумилов. — И хоть бы раз вы пришли и сказали что — нибудь хорошее. С днём рождения, что ли, поздравили.
— Что ж, поздравляем с днём рождения и даже от чистого сердца.
— Так сейчас — то не надо, надо же в день рождения! — Шумилов со вздохом отложил книгу и, поднявшись, направился к горке, стоявшей между книжными шкафами. Гаевский тут же взял книгу, выпущенную хозяином из рук, пролитал её и обратился к Иванову:
— Агафон, ты известен в рядах столичной полиции как человек широкой образованности и даже — не побоюсь этого слова — неслыханной эрудиции. А как давно ты в последний раз перечитывал стихи Семевского?
Иванов пошевелил бровями, наморщил лоб и облизал губы. Не спуская глаз с Шумилова, доставшего из горки три крошечных рюмки богемского стекла и полуштоф с жидкостью чайного цвета (коньяк, стало быть, будет!), Агафон переспросил:
— Поэта Семевского, что ли?
— Ну да, конечно, поэта. Лирика. Он романсы прекрасные пишет. Ты же любишь романс «Как умру, так закопайте…»
— «Как умру, так закопайте…»? — переспросил Агафон; он заподозрил подвох, но не мог понять его сути. — Что — то я не помню такого романса.
— Да как это ты не помнишь, Агафон? Тебе сейчас хозяин коньяка не нальёт за твою плохую память. Что ж ты Сыскную полицию позоришь — то? Семевский — любимый поэт Шумилова, вот видишь, он даже книгу его перечитывает вечерами. Видишь надпись на форзаце «Се — мев — ский»? — Владислав показал Иванову книгу.