Страница 7 из 77
— Товарищ майор, разрешите хоть немножко…
— Что немножко?
— Повести машину.
Наверное, суровый комэск сам не смог бы объяснить, почему он на этот раз сдался.
Конечно, для пилота ничего не значит пять минут вести самолет по горизонту, да еще в тихую погоду и под зорким глазом командира эскадрильи. Но для нелетавшего это была проба крыла. Тревожная, волнующая, надолго отнявшая покой.
Весной в эскадрилью связи приехал отец. Отсюда ему предстояло лететь на прифронтовой аэродром. Для подготовки самолета взял сына. Аркадий сидел во второй кабине, угрюмо рассматривая еще не очистившиеся от снега поля. Тоскливо было на душе. Но не только от грустного пейзажа. При комэске можно было бы еще попросить ручку управления, а отец не разрешит. Полчаса Аркадий тщетно отгонял от себя заманчивую мысль, но потом сам не помнит, как слетело:
— Папа, можно повести самолет?
— Что? — не понял тот и повернул к нему обветренное и, как показалось Аркадию, недовольное лицо.
Через минуту переговорное устройство прохрипело:
— Бери ручку.
Оценку отец не дал. Смолчал.
Когда вернулись домой, Аркадий, расстроенный, ушел в общежитие. А командир эскадрильи направился к ком-кору:
— Товарищ генерал, Аркадия можно посадить на связной самолет.
— Смотря в каком качестве, — нахмурился генерал.
— Летчиком.
После паузы комкор спросил:
— Петр Григорьевич, вы бы своего сына в таком возрасте посадили за штурвал?
Комэск посмотрел куда-то в сторону и решительно выдохнул:
— Такого бы посадил.
— Ладно. Сам проверю.
Через несколько дней Аркадию объявили, что он будет сдавать зачеты. Готовился усердно и сдал их отлично. В ознакомительный полет поднялся с отцом. Несколько раз брал в руки ручку управления. Обошлось без замечаний. Лишь однажды батька выхватил ручку и поставил ее словно вкопанную:
— Держи по-мужски!
Проверил ориентировку:
— Какая деревня справа у леса?
— Кувшиново, — безошибочно ответил Аркадий.
Последовали «вывозные». Их было немного. Обстановка не позволяла растягивать — рядом фронт.
В июле, когда авиакорпус подвинулся к Курской дуге, с аэродрома Бутурлиновка взлетел самолет, который пилотировал четырнадцатилетний летчик. Без чьей-либо помощи. Только комкор долго стоял на старте и все не мог оторвать взгляда от самолета сына. О чем думал генерал, никто не знал. Может, впервые обмякло его несентиментальное сердце? Но когда сын вернулся из самостоятельного полета, нашел повод выговорить:
— Надо тише рулить.
За Аркадием закрепили связной самолет. Чтобы придать тихоходной машине стремительный вид, эскадрильный художник нарисовал на ней молниеподобную стрелу. И с первыми донесениями Аркадий улетел к штабу армии. Провожал его такой же юный механик самолета Володя Мухин.
Оставив за килем Курскую дугу, корпус двинулся под Харьков, оттуда — на Киев, Львов. Эскадрилье связи прибавилось работы. Из штабов звонили, требовали, угрожали:
— Почему до сих пор не прилетел шестой?!
И мало кто знал, что ату злосчастную, уже латанную-перелатанную шестерку водил четырнадцатилетний пилот. И еще меньше знали о том, с каким трудом он пробивался к прифронтовым штабам. Везде сновали «мессеры». Надо избрать такой маршрут, чтобы с ними не встретиться. Ну, а если встретишься, сумей уйти. Но как? Куда? Повернуться затылком к бою, когда ждут не дождутся тебя у самой черты передовой? И все же он прилетал, и тогда самые нелюдимые штабники готовы были его расцеловать.
Однажды комкор полетел на шестерке. Торопился в штаб фронта, а заодно проверить летную службу сына — сержанта. Летели молча до тех пор, шока сержант не всполошился:
— По курсу — сто девятый!
Вздрогнула ручка. Аркадий почувствовал, отцовскую ладонь на ней. Но тут же в шлемофоне прозвучал приказ:
— Веди! Я буду наблюдать и подсказывать.
«Мессершмитт» не стал даже разворачиваться, гнал напрямик. Аркадий бросил машину вниз. Единственное спасение — малая высота. Но и то не всегда. Вот — приречная долина. Туда! Легкомоторный самолет шел над самыми камышами. Временами из кабины видна была бегущая по воде тень. Но вот река вырвалась из крутобережья и вольным плесом вымахнула на простор. Куда теперь? А «мессер» уже заходит с открытой стороны, Аркадию хочется выкрикнуть: «Бери, батя, сам ручку, веди! Ты же лучше знаешь, как уходить…» Но отец не взял. Только сказал отрезвляюще спокойно:
— Веди к лесу. И не суетись.
Да вот же справа лес! Через весь массив бороздой врезалась просека. Чем не спасительный коридор?
Несколько минут «мессершмитт» увивался за тихоходом. Совсем рядом рвались его снаряды. Два осколка продырявили плоскость связного. Но большего тот не добился, ушел.
В штабе фронта не спросили, как летели, а приняли вовремя доставленные пакеты как само собой разумеющееся. Лишь механик Мухин, залатывая плоскость, обескураженно корил молодого, как он сам, летчика:
— Нельзя поаккуратнее летать, что ли?
В канун сорок четвертого года к линии фронта шестерка пошла в паре с другим самолетом. Вдвоем, казалось, и веселее, и безопаснее. Но все повернулось по-иному. На обратном пути их атаковали Ме-109. Аркадий без промедлений отдал ручку и пошел бреющим. Его напарник не успел этого сделать, и сто девятый разрядил в него пушку. Хлынуло пламя. Аркадий развернулся, приблизился, а тот, наверное, убит наповал — головой в бортовую доску воткнулся. Неуправляемый самолет по наклонной к земле идет. И кричит парнишка с шестерки во все горло, будто и впрямь может дозваться умолкнувшего дружка.
Вернулся Аркадий на аэродром и слова не может сказать. Подошел отец.
— Что раскис?
Сглотнул Аркадий полный горечи комок, кулаком глаза вытер:
— Ведущий погиб.
Отвернулся комкор. В карман за платком полез. Но тут же круто повернулся к сыну:
— В разведотделе возьми пакеты. Через двадцать минут вылет.
Кажется, на тридцатом вылете он задержался у командного пункта. Вдруг из рубки выскочила радистка Рита Победоносцева:
— Чужие танки прорвались!!
На передовом КП людей оказалось немного — комэск, техник, Аркадий, Рита и группа солдат. Трофимов приказал занять оборону. Несколько часов подряд они защищали командный пункт. Выручили их наши танкисты, отбив у наседавших «тигров»…
Уже давно на фронт к отцу приехала мать. Она работала в штабе. Но Аркадий редко виделся с ней. Жил в землянках на «пятачках» случайных посадок. Если бывал в авиакорпусе, то к родным заглядывал только по делу — притаскивал ворох грязного белья — своего и дружков. До ночи мать стирала с горестными причитаниями:
— И кто тебя держит на фронте? Ехал бы домой.
Отец немногословно урезонивал:
— Совесть держит.
Ночевать сыну у себя не разрешал:
— В казарме есть место.
Да, собственно, сержант и сам не отрывался от своих ребят. Там было и веселее, и удобнее. И вообще невелика радость прослыть паинькой. Дружил со многими, но ближе всех был к механику Мухину. И вечером в тоске ломал аккордеон, а дружок терпеливо его слушал и загадывал:
— После войны поедем ко мне в деревню. Для наших девчат сыграешь…
Фронт уже подкатывался к нашей границе. А там ждали Венгрия, Польша, Болгария… О пройденных и еще оставшихся верстах заговорили в новогодний вечер.
На праздничный ужин собрались все свободные от дежурств и караула. В складчину были отданы продовольственные талоны, а кто их не имел, принес наличными — консервы, хлеб, сахар. Наскребли со всех «НЗ» на скромные солдатские чарки. Чокались консервными банками. Произнесли много тостов. Но один больше других взял за сердце пилотов, техников, связистов. Его произнес старший инженер:
— Взрослым лямка войны по штату положена, я поднимаю тост за худые детские плечи, что вместе с нами тащат тяжкую ношу.
Все повернулись в сторону пилота-сержанта и его механика:
— За ваше здоровье, ребятки!
И вдруг кто-то выкрикнул:
— О, Стрижонок!