Страница 32 из 55
Евгений Петрович медленно закрыл записную книжку и положил руку на ее блестящую обложку:
— Два обрисованных мной вам политработника не страдали от недостатка ума и воли. В марте 1953-го Хрущев контролировал ЦК партии, Маленков доминировал в правительстве.
Каждый из них имел реальные шансы на верховенство после Сталина. А это нашего полковника категорически не устраивало.
Хрущев с Маленковым состоялись как политработники в двадцатые годы — в годы воинствующего интернационализма троцкистского толка. Бредни троцкистов о вселенском братстве пролетариата и мировой коммунистической революции вошли в их молодую необразованную плоть. И они оба вряд ли с исхода тридцатых и до начала пятидесятых искренне разделяли великодержавную, прорусскую политику Сталина, Щербакова, Жданова и вряд ли не помышляли о реванше троцкизма.
Хрущев с Маленковым никогда не отличались в самостоятельном хозяйственном творчестве. Никогда лично не отвечали за конкретные масштабные проекты — в индустрии, науке, сельском хозяйстве. Их опыт последнего сталинского двадцатилетия — это опыт высокопоставленных политработников-порученцев при Сталине. Самим все продумывать-просчитывать и самим принимать оптимальные решения с выверенными последствиями им не было дано. И никто из них в случае захвата высшей власти не тянул на эффективное преобразование сталинской системы управления страной. Они эту уникальную систему с ее плюсами и со все более очевидными минусами из-за мусора в их мозгах, рассуждал наш полковник, либо просто законсервируют, либо, не изменяя ее сути, учинят в ней безобразные эксперименты. А и тот и другой вариант — беда для страны.
Ни мыслью в обществе, как должно, ни экономикой государства, как нужно, Хрущев с Маленковым, по выводам нашего полковника, управлять не пригодны. Ну а чем его привлекал третий претендент на вдруг возникшую вакансию лидера СССР?
Грузинский крестьянин Берия, в отличие от грузинского же крестьянина Сталина, не обитал долгие годы вместе с русскими праведниками и грешниками на подпольных квартирах, в тюрьмах и ссылках, не пропитался раствором русскости и не стал русским националистом. Но Берия, в отличие от Хрущева с Маленковым, в молодые его лета не был заражен и интернационализмом-троцкизмом. В столицах Азербайджана и Грузии — в Баку и Тбилиси — Берия в двадцатые годы, шагая вверх по служебной лестнице в органах госбезопасности, формировался как слуга Советской империи, занятый не усвоением и толкованием идеологических догматов, а решением прикладных задач.
На высоких постах в Москве с 1938-го по 1953-й Берия опять-таки был занят в первую очередь практической работой и преуспел в ней значительно. Выдающихся результатов в укреплении могущества страны (чего стоит только создание под его началом атомной и термоядерной бомб) Берия добивался благодаря сталинской системе управления и не мог ее преимущества не ценить высоко. Но он, прагматик до мозга костей, видел и недостатки этой системы.
Нельзя иметь два центра власти на разных уровнях (ЦК партии и Совет Министров, обком и облисполком, райком и райисполком). Пока Сталин был в Кремле, пока оттуда исходили выверенные директивы, пороки двоевластия не проявлялись. Но Сталина больше нет, и директивы из Кремля уже не будут священны для всех. А без культа Вождя, без трепетного страха перед ним и без веры в мудрость и справедливость кремлевских директив от Москвы до самых до окраин обязательно единовластие — ответственность только одного центра в столице и в провинции. Надо, чтобы партийный секретарь Иван неудачи в работе из-за его лени и некомпетентности не мог списывать на руководителя советского исполкома Петра, а Петр перед вышестоящими инстанциями не мог кивать на Ивана.
Партия в Конституции — Основном Законе СССР — вообще не упоминалась. Сталин, сложив с себя в 1952-м полномочия Генерального секретаря партийного ЦК и сохранив за собой пост Председателя Совета Министров, явно тем самым обозначил суть наступающих перемен в управлении страной: не парткомитеты, а конституционные органы советской власти — теперь де-факто главные в стране. В марте 1953-го, после кончины Сталина, его установку на единовластие Советов и их исполкомов осуществить мог только натуральный государственный деятель Берия, а не политработники-порученцы Вождя — Хрущев с Маленковым.
Только он, Берия, по природе слуга государства, считал наш полковник, был способен завершить начатую Сталиным реформу управления: вся власть — жесткой вертикали Советов и их исполкомов, партии и ее комитетам — исключительно идеологическая, пропагандистско-просвещенческая деятельность.
Только он, Берия, практик, поднаторевший в выполнении конкретных экономических и оборонных задач, понимал, насколько важны в успехе любого дела личная творческая свобода и инициатива. И только он, Берия, как будущий глава страны в представлении нашего полковника, мог всерьез приступить к реформе экономической. К созданию рынка и необходимой конкуренции в торговле и сервисе. Сталин, вписав в 1949-м в Гражданский кодекс право граждан на кустарно-артельную деятельность по патентам и найм работников, тем самым запланировал приход частного бизнеса в сферу обслуживания. А кто, если не Берия, обеспечит развитие этого бизнеса — развитие широкой сети эффективно конкурирующих между собой в пользу населения негосударственных магазинов, столовых-кафе-ресторанов, парикмахерских, швейно-ремонтных мастерских?
Нашему полковнику Берия подходил, так сказать, по идейно-стратегическим соображениям. Но не это заставило его срочно добиваться встречи с ним сразу же при первом телефонном известии о смерти Вождя. Полковнику Щадову, посвященному в игры тайной сталинской политики, позарез и немедленно надобен был лично-тактический союз с маршалом Берией. Почему он остро нуждался прежде всего в таком союзе?
Евгений Петрович влево-вправо по столу подвигал свою записную книжку:
— Разговор с приятелем Тихона Лукича Щадова из Госплана я вел, разумеется, без диктофона. Он излагал повествование нашего полковника о событиях марта 1953-го, я ему просто внимал. Услышанное потом на бумагу не переложил. Не переложил потому, что не боялся забыть. Слишком все хорошо запомнилось. Итак, с чем же в ночь с 5 на 6 марта полковник Щадов ступил в кабинет заместителя Председателя Совета Министров СССР, Маршала Советского Союза Лаврентия Павловича Берии? С чем? С монологом-докладом и с заявкой на сотрудничество.
— Товарищ Берия, — заговорил наш полковник, получив разрешение сесть напротив маршала. — Три дня назад Василий Сталин заявил вам о том, что его отца отравили. Его заявление не с потолка списано. Оно возникло с моих слов и в нем — правда.
Товарищ Сталин с первого взгляда определял энергетический потенциал любого человека и не мог заблуждаться в истинном знании своих жизненных сил. А если бы он уловил, что ресурс его мозга и сердца истощен трудами и недугами, то задолго бы стал готовиться к уходу в мир иной. Так поступали все мудрецы, так поступил бы и товарищ Сталин. Но он, трезво оценивая собственное здоровье, ни о каких предсмертных завещаниях и распоряжениях не помышлял. Небеса божественные благословляли его жить и жить. Но сегодня товарищ Сталин — мертв. И мертв он по той же дьявольской причине, по которой умерли 44-летний товарищ Щербаков и 52-летний товарищ Жданов.
По роду службы, — уведомил Берию наш полковник, — мне выпало заниматься прогремевшим не так давно делом кремлевских врачей. Занимался я им тщательно и пришел к выводу: медики-евреи ненавидели товарищей Щербакова и Жданова, но они погибли не от неправильного лечения.
Когда вы, товарищ Берия, руководили Наркоматом внутренних дел СССР и когда этот наркомат включал в себя и собственно органы внутренних дел (милицию), и органы государственной безопасности (разведку, контрразведку и политический сыск), в вашем подчинении находилась Токсикологическая лаборатория. Лаборатория по изготовлению различных ядов. Весной 1943-го НКВД разделили — за вами осталась милиция, а органы госбезопасности отошли в ведение самостоятельного наркомата — НКГБ. Ему передали и Токсикологическую лабораторию.