Горе побежденным

 Возница остановился в начале Солянки.

 - На Хитровку не повезу, – обернулся он к ездокам. – Я к ночи туда ни ногой и порядочным гражданам не советую.

 Расплатившись, парочка неспешно двинулась к площади.

 - Надо было идти со стороны Покровки или Яузы, как «деловые», - просипел Собакин. – Ну, да ладно. Мало ли я откуда гуляю свою кралю.

 Совсем стемнело. У Ипатова было ощущение, что он и не в Москве вовсе. Их обступили обшарпанные дома с окнами, слепыми от грязи, заколоченными досками или завешенными тряпками. Казалось, что двери в эти зловонные ночлежки вели в бездну. Даже в такую сухую погоду сыщики то и дело обходили склизло-вонючие лужи.

 В потёмках главной московской трущобы, мимо них то и дело шмыгали какие-то оборванцы. Парочка вышла на площадь, где тускло горел единственный фонарь. Посередине темнел длинный деревянный сарай с большим навесом. С утра здесь гудела биржа всякого сброда: копеечных разнорабочих, сомнительной прислуги и подёнщиков в надежде на заработок. Одним словом: «плохо не клади и близко не подходи». После полудня Хитровкой завладевал мелкий торговый люд. По всей площади на лавках и земле раскладывался третьесортный товар московской голытьбы. А сейчас, впотьмах, прячась под навес, местные торговали тем, что на свет не покажешь: «живым» товаром, самогоном и «травкой».

  Встречная публика зорко обшныривала глазами новеньких, но близко не подходила. То и дело открывались двери, выходивших на площадь заведений, и оттуда, при коротких вспышках жиденького света и пара;х вонючих испарений, вываливались невообразимые фигуры и тут же исчезали во мгле переулков. Где-то истошно взрыдывала гармошка и раздавались матерные крики.

 - Пришли, – просипел Собакин. -  А вон, смотрите, с другой стороны - трактир «Пересыльный». Там, в основном, обитают мнимые больные, нищие да барышники. Помните, Ипатов, здесь везде опасно. Хотя, по мне, «Крым» на Трубной - хуже всех. А нам сюда, в «Сибирь». От меня ни на шаг и молчите.

 Кавалер цепко схватил свою «подружку» под руку и толкнул дверь. У Ипатова перехватило дыхание от смрада. Воняло всем сразу: грязным человеческим телом, тухлой капустой и уборной. Народу было полно: одиночки, парочки, а то и целые компании, выпивали и  закусывали солёными огурцами, печёными яйцами и  варёной требухой из грязных мисок.  Собакин едва нашёл пустое место на углу закисшего стола у самой стойки, за которой возвышался атлетического сложения трактирщик, подпоясанный грязным полотенцем. Выражение лица этого существа было совершенно каменным и невозмутимым, как у японского ниндзя. Собакин внимательно на него посмотрел и чуть приподнял руку в знак внимания.

 - Тебе поклон от Юшки, – негромко просипел Яша Нерчинский. – Мне нужен Расписной.

 Казалось, что тот ничего не слышит из-за пьяного гомона, но, это было не так. Ни слова не говоря, трактирщик показал одними глазами на грязную стену справа от себя, где висел облезлый ковёр. Собакин всё понял и потянул  «подружку» прямо к нему - там был потайной вход. Но тут к ним подскочил разбитной парень и преградил путь. В одной руке у него был зажат нож.

 - «Рыбу» оставь здесь.

 - А ну, отвали, – отпихнул его Яша. – Что уставился? Давно в лоб не получал? Если она останется здесь, я с собой твои моргалы возьму. Они мне там дорогу показывать будут.

 На миг от такого напора охранник опешил.

 - Слышь, Сазон, – обратился он к хозяину, – чего эта падла баланду травит?

 Трактирщик опять не сказал ни слова, но выразительно мотнул головой и  прилипа;ла мгновенно исчез.

 Сыщики нырнули за стенку, где оказался узкий проход, по которому надо было пробираться ощупью. Вскоре впереди посветлело, и они оказались в помещении, где за столом какие-то типы резались в карты. Свет единственной свечи отбрасывал  по стенам невероятные тени. Игроки враз обернулись. Наступила тишина. Собакин насчитал четырёх, но из-за тусклого света рассмотреть их, как следует, не мог.

 - Мне нужен Расписной, – просипел он.

 - За хрусты будет тебе Расписной, – тоже сипло ответил кто-то.

 - Ладно, не трави, – одёрнул его другой. – Я Расписной. Чего надо?

 Фигура поднялась от стола и всмотрелась в пришедших.

 - Клоун, ты что ль?

 - Ну.

 - Ты что, офонарел сюда с девкой суваться? – заржал Расписной.

 - Ты меня знаешь, – кивнул ему Клоун, – я в болвана не играю. Раз пришёл с ней – значит надо.

 Бандит подошёл ближе, поднял свечу и осветил трепетным светом и Яшу, и его спутницу. Тут Ипатов и увидел, почему бандита зовут Расписным: все места, где только было видно его полуголое тело, были густо наколоты татуировкой. Рисунки большей частью были неприличны как, впрочем, и подписи к ним. На здоровенной шее бандита с левой стороны была выколота игральная карта – червонный валет – знак того, что он состоит в признанной банде и служит законному авторитету.

 Клоун потянулся к его разукрашенному уху и прошептал:

 - Сведи меня с Федей Рыжиком.

 Расписной оглянулся на товарищей и прошептал:

 - Ну, ты даёшь, паря. Думаешь, если я на Лёнчика батрачу, так я и с Рыжиком Вась-Вась?

 - Червонец твой, если сделаешь, как говорю, – соблазнял его Собакин.

 - А что я ему набалаболю?

 - Скажи: Яша Нерчинский хочет с тобой познакомиться на деле, о котором ты думаешь, что «идёшь на клей». Рыжик поймёт, о чём речь.

 - Смотри, Клоун, если восьмеришь, он тебя порвёт на ремешки.

 - Кончай баланду травить, веди.

 - Что, прям счас?- обалдел Расписной.

 - А-то. Веди, говорю.

 - Оставь деваху хоть у Маньки-самогонщицы. Ей с нами нельзя.

 - Я её здесь не оставлю, – отрезал Собакин. –  Знаю я вас, чертей недорезанных. Веди. У меня в той стороне знакомый есть. Там Нюша меня и подождёт.

 Расписной хохотнул вонючим ртом:

 - Ишь, какой недоверчивый. Смотри, тебе видней.

 Троица вышла на площадь через «Сибирь». Шли быстро, сворачивая то сюда, то туда, но было впечатление, что кружили на одном месте. Было уже  хоть глаз коли. Наконец, валет открыл какую-то дверь. Пахнуло смрадным теплом.

 «Ночлежка», - подумал Ипатов.

 Сердце у него бешено колотилось. Страх мешал осмысливать происходящее, и только инстинкт самосохранения подсказывал, что нужно, как можно ближе держаться к начальнику. Удивительно, но даже в этой кромешной тьме, местные безошибочно отличали женское обличье Александра Прохоровича, да так, что пару раз ему пришлось бить по чьим-то шаловливым рукам и прибавлять шаг. Собакин понял причину, по которой помощник постоянно наступал ему на ноги и пустил «девицу» впереди себя.

 От ночлежки на версту несло безысходной нищетой. Расписной, как первопроходец, переступал через чьи-то тела, скрюченные на полу, за что в  ответ его осыпали отборным матом. Они долго петляли по узким проходам.

 - Почти на месте, – вдруг сказал валет. – Говорю, от твоей девки надо отделаться.

 - Мы что, уже в Сухом? – спросил Собакин.

 - Ну. За поворотом ихний  первый стрём.

 - Где-то здесь обитает Сказочник. Я Нюшку у него оставлю.

 - Ну, ты даёшь! – зашипел на него Расписной. – Раньше не мог сказать? Мы давно мимо его дыры вальсом протанцевали.

 - Давай назад, - отрезал Яша.

 - Смотри сам. Там от дури не продохнёшь, – вздохнул Расписной и повернул назад.

 Они опять пошли по бесконечным переходам, пока не оказались в большой комнате, где в углу стояла маленькая жаровня. Вдоль стен возвышались двухъярусные нары. На полу рядами лежали рваные матрасы.

 «Ночлежка, что-ли?»– подумал Ипатов.

 Чья-то рука разворошила угли, чтобы осветить пришедших. На низенькой скамейке у огня сидел сгорбленный старик с длинной седой бородой и такими же длинными космами. На его голове торчал чудной остроконечный колпак с кисточкой.

  Собакин наклонился к нему и что-то зашептал в ухо.

 В подвале было очень душно. Присмотревшись, Ипатов увидел, что большинство ночлежников  курят длинные трубочки с черешками размером с напёрсток.