Страница 42 из 104
И Собакин выразительно посмотрел на Канделяброва.
- Потому что почитаю сего мужа за достойнейшего из христиан среди живущих, – твёрдо ответил «эконом».
- Ну и на здоровье, – примирительно откликнулся Вильям Яковлевич, встал из-за стола и добавил: – У Кондратьича отец Меркурий - второй после Бога.
Следующий день начался для Ипатова с беготни. До обеда, не чуя под собой ног, носился он, по Москве исполняя мелкие, как блохи, поручения начальника. Вильям Яковлевич во всём требовал прямо-таки скрупулезной точности исполнения, будь то даже копеечное дело или вовсе дармовое. Ну и на здоровье. Александр Прохорович на всё готов. Он с каждым днём всё больше и больше влюблялся в своего Брюса. Всё в характере и поведении начальника вызывало восхищение у юного романтика. Теперь Ипатов знал, что Вильям Яковлевич нередко берётся помогать малоимущим, как говорит он сам, борется с несправедливостью земного бытия. Даёт бедным деньги, оплачивает им адвокатов и стряпчих. За внешней надменностью и грубоватостью обхождения, Ипатов увидел в нём тонкую и отзывчивую душу. Особенно поразил его недавний случай. Сосед Собакина – мебельщик Турчинов (тысячами, между прочим, ворочает) - поднял на ноги пол-Москвы из-за пропажи своей любимой собаки, которую увели у него среди бела дня прямо со двора. Искали-искали – толку никакого. Турчинов тогда слёзно пришёл просить Вильяма Яковлевича отыскать животное. Собачка эта была знаменита не только на всю Сретенку, но и Москву. На вид – смотреть не на что: куцая, рыженькая дворняжка на тонких ножках. Ну, танцевала как в цирке, кружась вокруг себя до самозабвения, умела на носу держать кусок сахару, сидя на задних лапах, душевно подвывала соседнему дворнику, когда тот в праздники играл на гармошке – и всё. На таких собачек можно посмотреть в бродячем цирке за гривенник. К этому следует добавить, что она ничего не стерегла и даже на котов и мышей не лаяла. Но, только стоило её позвать: «Риска, Риска», как эта никчёмная собакенция бежала опрометью, кидалась тому человеку в ноги или на грудь и начинала ласкаться и выражать такую неподдельную радость, что того, аж в пот бросало, и слеза прошибала. Бог весть как это у неё получалось, но равнодушных к такому проявлению чувств не было. Была в этой собачонке частица всеобъемлющей вселенской Любви, которая, как сказано в «Послании апостола Павла»: «всему верит, всего надеется, всё переносит и никогда не перестаёт». Она ничего не требовала, ни в чём не упрекала, а только любила. Конечно, бо;льшая часть такой обильной любви доставалась самому Турчинову. Он её ревновал по-чёрному, держал на привязи, не выпускал из дома и даже прятал в погребе, но всё было бесполезно. Стоило Риске вырваться из домашнего плена, как она тут же бросалась ко всем со своими ласками.
- Проститутка! Курва! На живодёрню сдам! – орал на всю улицу Турчинов, замечая как его ненаглядная пигалица бросается к первому встречному.
Народ смеялся. Но те, кто хоть раз испытал на себе силу Рискиной любви, как намагниченные тянулись к дому мебельщика. Собаку крали много раз, но она скоро находилась. Очень быстро по Москве проносился слух, что вот де за Яузой или где-нибудь на Пресне появилась забавная собачонка. Турчинов моментально собирался и ехал с облавой на похитителей. После диких сцен («Не отнимайте собачку, заплачу любые деньги!») беглянку возвращали домой. И всё начиналось сначала. Чувствительный Канделябров был большим поклонником соседской знаменитости и постоянно таскал ей «подарочки». Его любимец, кот Бекон – толстый рыжий ленивец с отвратительными повадками вора и бабника, просто одуревал при виде Риски. А она, видя свою власть над бедным животным, облизывала ему морду и нещадно тормошила, требуя игр. Бекон постоянно слонялся у соседского забора в надежде на встречу с вертлявой чаровницей, а увидев предмет обожания, норовил кавалерским образом приударить за ней, что вызывало хохот у всей округи. Не обходилось и без драк, поскольку в стремлении быть ближе к даме сердца он был не одинок. Канделябров с сокрушением взирал на несчастного кота, который периодически возвращался с улицы изрядно потрёпанный.
- Вот это я понимаю! – смеялся Собакин. – Какова сила женских ласк!
- За что вы собачку обижаете?– стыдил его Спиридон. – По своей испорченности, вы, извините, Вилим Яковлевич, сути не улавливаете. Риска – настоящая христианская душа, которая Бог весть по какой причине промахнулась и не попала в человеческий облик. Господь велел всех любить, кроме грехов человеческих. Она, сердешная всех и любит, как умеет. Потому-то вся живая тварь к ней и тянется. Ведь в нашем окаянном мире любви бескорыстной днём с огнём не найти.
На удивление, Собакин тогда спорить с помощником не стал, а когда собачка пропала, взялся её искать. На поиски «христианки» ушла неделя, так что пришлось даже кое-какие дела перенести на потом. В конце концов, её нашли в бродячем шапито на подъезде к Можайску. Продал её туда лихой человек за трёшку. Перед расставанием с ним, она ластилась к нему, лизала руки и долго смотрела вслед, когда он уходил. Риску привезли домой, и мебельщик от радости чуть не помер: сердце схватило – вызывали врача. А чуть опомнился, пришёл к Собакину, кланялся, благодарил и большие деньги принёс за розыск. Только сыщик пухлого пакета брать не стал, а сказал, что с «христианской собаки» наживаться - грех. Кондратьич тогда даже прослезился от чувств. Вот он, какой человек – Вильям Яковлевич Собакин-Брюс!
Исполнив дневные поручения, Ипатов возвращался в голубой особняк начальника пешком, уже изрядно измочаленный. Он по привычке экономил на извозчике и больше надеялся на собственные ноги, за что неоднократно был руган начальством.
- Александр Прохорович, дорогой, - выговаривал ему Собакин, - ведь это крохоборство! Я вам выдаю отдельно деньги на проезд. Если надо – ещё добавлю. Зачем же пешком делать такие концы по городу, потом являться сюда с высунутым языком, красный как рак и выпивать ведро воды? Вы же так без ног останетесь!
«Ну да, сейчас!- думал про себя Ипатов. – Мы не графы, денег нам от папаши не припасено. Так я и выложу за просто так этот полтинник. Ноги, слава Богу, меня сами носят и денег не просят».
Подойдя к крыльцу, он с удивлением увидел дверь распахнутой, а в коридоре навалено множество дорожной поклажи. Там были даже две круглые цветные коробки, в каких дамы сохраняют свои шляпы.
«Никак долгожданный родственник пожаловал, – подумал Александр Прохорович. – Что это у монаха столько мирского скарба или он не один приехал?».
Вдруг со второго этажа кубарем скатился друг сердешный – Канделябров. Лица на нём не было. Не видя ничего перед собой, с побагровевшей лысиной, он пролетел мимо своего молодого товарища и скрылся в комнатах, хлопнув дверью.
Ипатов опешил. Что-то было не так. На цыпочках, еле дыша, он поднялся наверх, где прямо у лестницы ему было отгорожено «присутственное место» в виде письменного стола и этажерки с бумагами. Сидя тише мыши, он прислушивался к голосам в кабинете начальника. Хозяин разговаривал с какой-то дамой.
«Это кто ж такая? – недоумевал Ипатов.
Любопытство скоро разрешилось. Дверь открылась и на пороге появилась женщина. Женщина – слабо сказано. Вьющиеся пышные пепельные волосы, выразительные голубые глаза под тёмными дугами бровей, улыбчивый белозубый рот с пухлыми капризными губами – видение Александровых снов во плоти стояло перед ним. На молодого человека повеяло ароматом цветов и речной свежести. Александр Прохорович дрогнул в коленках.
- А это кто у вас? – спросило видение.
Собакин представил своего нового помощника по всей форме и скороговоркой добавил:
- А это моя… хорошая знакомая - Варвара Петровна Кашина. Очень кстати вы вернулись, Александр Прохорович, прошу вас с нами отобедать.
Начальник был явно обескуражен, но бодрился.