Горе побежденным

 - Как я выяснил, господин Арефьев очень удачно вложил деньги в государственные подряды по строительству Сибирской железной дороги и сейчас очень состоятелен. Посмотрим, что у него стряслось, – заключил Вильям Яковлевич.

 Сыщики прошли к красивому полукруглому, в колоннах, подъезду с массивными дубовыми дверями и позвонили. Тотчас вышел расторопный, без заискивания, швейцар и пропустил их в вестибюль. Под пальто у Вильяма Яковлевича обнаружился песочного цвета лёгкий костюм и к нему белый галстук с золотой булавкой в виде головы льва. Александр Прохорович  был уже в приличном синем костюме и бледно-голубом галстуке. На его ногах блестели совершенно новые немецкие башмаки.

 - Прошу доложить, – сказал визитёр и передал слуге карточку, где было вывязано золотистой печатью:

                                           ВИЛЬЯМ   ЯКОВЛЕВИЧ    СОБАКИН

                                                             частный  сыщик

 и приписано уже чернилами:  «с помощником».

 - Прошу покорнейше обождать в гостиной, – склонив голову, сказал человек и рукой указал путь. – Николай Матвеевич тотчас будут.

 В комнате, куда их провели, явно угадывалось то благополучие, которое сваливается на человека вдруг, а не с рождения. Помимо привычных старых  и устоявшихся вещей, с которыми хозяевам еще жалко расстаться, в ней были дорогие предметы роскоши, купленные от большого достатка и любопытства к новизне.

 Через несколько минут к сыщикам вышел озабоченный господин лет сорока пяти, невысокого роста, с тёмными, уже с проседью, волосами, плотный, с открытым приятным лицом и маленькой, клинышком, бородкой. Одет он был в брусничного цвета, ладно сидящий домашний костюм со свободным воротом. Арефьев энергично поздоровался с гостями и пригласил их устроиться на большом полукруглом диване с вычурной золочёной спинкой. А сам, тем временем, внимательно разглядывал известного на Москве человека, о котором в обществе ходили разноречивые толки.

 « Говорят умён, талантлив, но заносчив и высокомерен. Хороших родов, воспитан, образован, но сторонится своего круга. Шепчутся, что по звёздам гадать умеет. Есть в кого. Чужой крови в нём много, вот что. Однако – осанист. А глаза-то, глаза какие! – думал Николай Матвеевич. – Этим глазам лет двести, не меньше. Лицо породистое, но зачем-то, прости Господи, начисто  выбрито, даже без баков, как у актёришки какого-нибудь. Неприлично».

 - Федор Кузьмич рекомендовал вас как самого толкового и компетентного человека в такого рода делах.

 - Федор Кузьмич, по доброте своей, преувеличивает мои достоинства, но, чем смогу - попробую  помочь, – любезно ответил Собакин.

 - Анастасия Дмитриевна – моя племянница, почти что дочь, девятнадцати лет, – начал Арефьев, – позавчера вечером поехала тут рядом, рукой подать, в Страстной монастырь на вечернюю службу и не вернулась. Ждали всю ночь и почти весь вчерашний день. Я, конечно, разослал своих людей на поиски, но - безрезультатно. Вчера вечером сам поехал к Рушникову - мы с ним давние хорошие знакомые. Федор Кузьмич предложил обратиться к вам. Дело в том, что совсем скоро, на Красную горку , у моей племянницы назначена свадьба с Алексеем Григорьевичем Мелецким. О том, что Анастасия пропала, он пока ничего не знает и огласка  гм…  крайне не желательна. Это может скомпрометировать девушку накануне свадьбы.

 - А если с ней случилось несчастье? – удивился Вильям Яковлевич.

 - Надеюсь, что нет. Видите-ли, моя племянница имеет  гм… несколько эксцентрический характер. Такие гм… неприятности с ней, к сожалению, уже случались.

 - А именно?

  - Анастасия с детских лет потеряла родителей. Это был мой родной брат с супругой. Оба они погибли заграницей, в одночасье, при внезапном сходе лавины во время их путешествия по швейцарским Альпам. Девочка после такого удара стала особенно нервной, ну, и позволяла себе иногда некоторую вольность. Она и при живых-то  родителях часто пряталась в доме, да так, что  её часами не могли найти. Затаится и сидит где-нибудь в чулане или платяном шкафу. Чуть что не по ней: убегала из дома пешком, в чём была, к своей тётке – нашей с братом  старшей сестре, что живёт неподалёку, на Петровке. Всё это случалось из-за того, что ей не уступили в каком-нибудь безрассудном требовании. Такой уж у неё характер! До сих пор она часто пререкается со своей другой тёткой – родной сестрой её матери, которая живёт с нами и помогает воспитывать племянницу с тех пор, как девочка осиротела. Росла она, что называется, хлопотно. Вот, к примеру, в шестнадцать лет  повезли мы её на бал в Благородное собрание. Ей, по всей вероятности, стало обидно, что её не оценили и мало ангажируют. Мне в тот вечер довелось много беседовать с его превосходительством генерал-губернатором. На какое-то время я отвлёкся от племянницы. А Настя, не предупредив ни меня, ни тётку, спустилась вниз, сама вызвала нашу карету и уехала домой. А мы с сестрой ещё битый час метались там по залам и лестницам, не понимая, куда она подевалась. Вышла неприятная огласка. Потом Настя плакала, просила прощения, но, сами понимаете, нервов на эти коллизии было истрачено уйма. Дальше – больше. Два года назад она  опрометчиво  дала себя увлечь молодому человеку низкого положения. Были слёзы, выяснения отношений между нами, близкими ей людьми, и этим юношей. Он принял отказ от дома и запрет общаться с Анастасией, как мне тогда казалось, очень достойно. А через неделю Настя поехала во французское ателье мадам Малюар, на Кузнецкий, и не вернулась к обеду. И только вечером принесли от неё записку, что она порывает с семьей ради этого человека. Горю нашему не было предела. Но буквально на следующий день, утром, она вернулась, заперлась у себя в комнате и никуда не выходила. Даже с родными тётками не хотела поделиться своими переживаниями. Мы посчитали за благо пригласить домой Настиного духовника – архимандрита Феогноста из Страстного монастыря. Переговорив с ней, он объявил, что тайну исповеди нарушать не станет, но как перед Богом заявляет, что девушка во многом виновата сама вследствие молодости и отчаянного характера. Никакого нечестия с ней не произошло, а посему, надо это дело поскорее забыть, что мы с облегчением и сделали. Прошло время, Настенька оправилась от душевного удара, повеселела и вот нашла себе достойную пару в спутники жизни – господина Мелецкого. Мы за неё были очень рады и вдруг -  опять пропажа! Что ей сейчас в голову взбрело – неведомо! Огласки этого дела я боюсь из-за общественного осуждения – сами знаете, какова наша Москва!  А, самое главное, из-за жениха. Уж больно он строгих нравственных правил. Как быть теперь – не знаю. Распутайте мне этот узел и верните Настеньку домой – век буду вашим должником, Вильям Яковлевич,– взмолился под конец Николай Матвеевич.

 Собакин согласно кивнул.

 - Я бы хотел задать вам несколько вопросов.

 - Спрашивайте.

 - А вы, Александр Прохорович, потрудитесь записывать сведения, – обратился Собакин к помощнику. - Как зовут и где можно найти первого, так сказать, претендента на руку вашей племянницы?

 - Добромыслова? В то время он жил в Палашевском переулке у церкви Рождества Христова. Точнее не знаю. Служил приказчиком где-то в Гостином дворе . Там они с ней и познакомились.

 - Он мог после той истории видится или переписываться с вашей племянницей?

 - Точно не знаю, но скорее всего, нет. Очень уж Настя была на него обижена. Я так полагаю, что парень струсил и отступился от неё. Женщины такого не прощают.

 - Теперь о женихе. Кто таков, где живет, чем занимается?

 - Извольте. Алексей Григорьевич Мелецкий, тридцати шести лет, управляющий московского страхового общества. Имеет дела со строительными конторами по укладке железных дорог. Живет с матерью в собственном доме, на углу Поварской и Борисоглебского проезда.

 - Расскажите теперь о вашей сестре.

 - Моя сестра – Анна Матвеевна Арефьева, девица, уже в летах. Живёт своим домом – точнее - нашим родовым, на Петровке, напротив Высоко-Петровского монастыря. Она у нас   затворница. Её дело: пост и молитва. Настеньку очень любит и это взаимно. Сейчас места себе не находит  от беспокойства. Женщина она с характером. Я думаю, Настя в неё - такая же норовистая уродилась.