Мы из розыска…

— Счастливо! — Прощание получилось вялым.

— Запиши, Костя, номер бригады врачей… Надо подстраховаться на всякий случай — вдруг помрет бичина…

После ухода Локтева в подъезде воцарилась столь глубокая тишина, что опять стало слышно, как капает вода из стыков труб да натужно с хрипом дышит старик. Алексею показалось, что, почти как в самолете при наборе высоты, ему заложило уши.

— О-о-о-о-л! — взорвался вдруг подъезд всеобщим ликованием. Звуки летели сверху, с боков, многократно отражались от застуженных стен дома.

«Интересно, кто забил? — подумалось Константину. — Хорошо бы, если наши… Динамовцам очко не помешает!»

— Вита брэвис! — громко, отчетливо произнес Григорьев со своего места. — Как говорили древние: жизнь коротка!

— Что? — встрепенулся Константин. — Умер?

— Пульс, однако, слабый… Зато дыхание стало ровнее…

— Слушай, Игорь, а что будет, если он сейчас решит отдать швартовы и фью-ю-ю… Пока вчетвером были — жил, а сейчас возьмет и помрет. Как раз к приезду «скорой»! Чего доброго, по судам затаскают — скажут, что оказали помощь не в полном объеме… И все из-за какого-то проклятого бомжа… Сват он, что ли, брат!

Григорьев с неожиданной быстротой спустился вниз. Вышло это у него так ловко, что Константин удивился, насколько он подвижен и энергичен для своих шестидесяти лет.

— Ну-ка, подвинься… — Григорьев присел на краешек экспертного чемодана. — Давай посидим, покурим… О жизни подумаем.

— Чего о ней думать… — буркнул Константин, решавший в уме сложную задачу — что будет, если старик умрет. Придется отвечать или нет…

— Не скажи, — возразил Григорьев, — думать надо… Жизнь — штука сложная, каверзная…

Поделиться своей точкой зрения на жизнь он не успел — с улицы послышался шум двигателя машины, стук дверцы.

— Ну, вот и приехали… — Константин с облегчением поднялся, с наслаждением потянулся, размял занемевшие ноги.

Общими усилиями старика спустили вниз, положили на носилки. Константин по привычке, автоматически отметил диагноз — кома. По полу покатились в сторону тоненько позвякивающие пустые ампулки из-под лекарств. После укола старика накрыли казенными байковыми одеяльцами. Скрипнув колесиками, носилки исчезли в чреве машины. Прощально мигнув на повороте, «рафик» растворился в морозном тумане.

— Вот и дождались! Пошли по домам… — Григорьев хлопнул Константина по плечу. Дежурство кончилось.

Они медленно, спешить было больше некуда, шли к шоссе.

— Ты что-то хотел сказать… — напомнил Константин. — Помнишь?

— Да… Жили двое мальчишек-одногодков. У одного дома патефон и занавески, а у другого мать работает уборщицей в музее и ничего подобного нет в помине. Ребята, как это водится, на такие вещи внимания не обращают — бегают в школу, гоняют в футбол, девчонок за косы дергают… Только все, что одному дается легко, другой достигает большими усилиями. Да еще незадача — сын уборщицы росточком не вышел. Годам к пятнадцати это сильно заметно стало. Появились разные интересы, у каждого свои друзья. Дружба остыла до такой степени, что закончилась тумаками. Очень, понимаешь, долговязому отличиться захотелось перед новыми приятелями… Окончательно разошлись их пути — удачливый уехал на материк, вернулся через годы уже музыкантом, устроился в театр. Хорошо играл — я не специалист, но и то понимал — первой скрипкой в оркестре слыл. А его неудачливый приятель знай себе тянет с покорностью лямку — может, и работа не по нем, да семью кормить надо, дети опять же появились. И у музыканта дочка родилась. Квартиру от театра получил в самом центре. Жил — дай бог каждому! А потом пропал. Ни в оркестре его нет, ни дома… — Григорьев выразительно щелкнул пальцем по кадыку. — Говорят, пристрастился сильно… Где он? Что с ним? Видели и там, и там… А потом, ближе к зиме, обосновался в рабочем городке, у бани — сидел на лавочке и пытался намузицировать на стакан. Хотели его вернуть, да куда там! Сгреб его однажды дирижер в охапку и домой. А через полгода смерть жены, и все сначала. Дочка, взрослая уже барышня, замуж вышла — отцу условие: либо — либо! Не смог он себя преодолеть…

— Теперь и не сможет! — безапелляционно заметил Константин. — Как ты там по-латыни говорил? Мудреное что-то…

— Вита брэвис! — усмехнулся Игорь Михайлович. — Жизнь коротка, и, если хочешь знать, никогда не поздно сделать что-то для сохранения души… Надо только знать, как вернуться к ее изначальному состоянию. — Он прижал перчатку к груди. — Не надо думать, что у меня здесь бесстрастные транзисторы.

— Вернуться? — не понял его Константин и пожал плечами. Он стоял и смотрел, как удалялась в морозной дымке маленькая фигурка…

— Вернуться? — он все еще сидел на кровати. На часах половина шестого… Он так и не уснул после разговора с женой. Сидел и вспоминал… Всплывшие из глубин памяти слова рождали новое, непонятное чувство.

Вдруг он почувствовал, что между пальцами руки находится что-то белое, круглое. Константин не мог понять, откуда взялась таблетка валидола…

«Вот какая глупость вышла, — с жалостью подумал он. — Забыл все ж старику отдать. — И тут же, сообразив, спохватился: — Господи, о чем это я! Это когда было…»

Нашарив на привычном месте одежду, он натянул брюки, олимпийку и медленно, еще не решив до конца, куда идти, что делать, борясь сам с собой, поплелся к двери…

ГАМБИТ «ЧЕРНОГО КОРОЛЯ»

Повесть

«Большинство шахматистов не любят проигрывать и считают проигрыш чем-то позорным. Те, кто хочет совершенствоваться, должны смотреть на свои проигрыши как на уроки и учиться по ним — чего избегать в будущем. Вы должны также быть решительными в ваших суждениях. Если вы думаете, что ваш ход хорош, делайте его!»

Сложившаяся ситуация Утехину не нравилась. В который раз он мысленно переставлял местами фигуры, вел в атаку коней, а выхода не было. Похоже, эту партию он продул… Как это произошло? Когда наступил сбой? Не заметил… Вроде и не было грубых ошибок. Фигуры выдвинул вперед и повел в наступление без задержки, не пренебрегал защитой, а поди ж ты…

«Ход! Ход! Ход!.. — то и дело повторял он про себя, шаря глазами по клеткам. — Нужен лишь один!»

Обиды к сопернику быть не могло — игра честная, по первому разряду.

Поиграть ребятам удавалось нечасто. Совместные дежурства выпадали два-три раза в месяц, да и в эти сутки хватало служебной суеты и сутолоки, и лишь вечером, когда разбредется по домам начальство, можно было рискнуть и достать расчерченную на черные и белые квадраты доску.

Обычно на блицпартию хватало пяти минут, но подобную игру считать серьезным занятием нельзя. О тщательном анализировании ходов в пятиминутке смешно и говорить. Сегодня за шахматной доской коллеги проводили второй час.

Андрей разряда не имел, но играл прилично. Любил поразмышлять над шахматной задачкой из какого-либо журнала. Вырванные у неистово сопротивляющегося противника победы доставляли удовольствие обоим, ценились.

Сейчас в голосе Федотова слышалось ликование:

— Попал на щит? Сдаешься?

Андрей сосредоточенно морщил лоб, но с ответом не спешил, — просчитывал варианты. Поле битвы радости не сулило. Черный король, казалось, зажмурился от ужаса, плотно сомкнул резные деревянные веки. Его надо было спасать!

— Сегодня ты не в ударе… — довольно пробасил следователь, глядя, как Андрей бережно взял короля и с сожалением о закончившейся партии отставил его в сторону, — по их уговору такой жест означал признание поражения. — Хочешь, покажу вариантец? — Федотов вновь стремительными порывистыми движениями расставил фигуры, как они стояли в первые минуты матча — как только ему удалось запомнить? — Видишь, — продолжал он. — Твой левый фланг уязвим…