Страница 59 из 139
Квитко: "Нет".
Ватенберг: "Это не соответствует действительности".
Маркиш: "Так Лозовский не говорил".
Фефер: "Брегмана националистом не считаю… В этом вопросе я оклеветал Лозовского".
Тальми: "Мои показания… изменены до неузнаваемости".
Шимелиович: "Это ложь, придуманная Рюминым… Это не мои показания".
Теумин: "Протокол мне был принесен готовым".
Штерн: "Там нет ни одного моего слова… Никогда я не изменяла, никогда не распространяла никаких сведений, никогда не клеветала".
Юзефович: "Не могу допустить мысли, что Лозовский, Бергельсон, Квитко и Ватенберг были шпионами и прочее… Страшное нагромождение нелепых обвинений".
Бергельсон: "Никакой шпионской деятельности я не проводил и никакого отношения к шпионским материалам не имел… Я не признавал себя виновным раньше, не признаю этого и теперь".
Ватенберг-Островская: "У меня был большой страх перед следователями, и я подписывала протоколы, которые считаю полными лжи... В протоколах всё выдумано и извращено".
Гофштейн: "Я ничего не соображал… Просто не осознавал, что я подписываю, что делаю… Теперь я отказываюсь от этих показаний…" (Судья: "Но вы же подписали эти показания, почему же вы их подписали?" Гофштейн: "Я был в состоянии сумасшествия…")
Зускин: "Я отрицаю все показания и сейчас говорю правду… Мне жизнь не нужна. Для меня пребывание в тюрьме страшнее смерти".
Лозовский: "Я оклеветал Штерн и здесь извиняюсь перед ней. Я ей в глаза не могу смотреть из-за этой вынужденной клеветы".
Брегман: "Я отрицаю эти показания… Я был тогда в болезненном состоянии… С сердцем было плохо".
В начале июля 1952 года Брегмана поместили в тюремную больницу в бессознательном состоянии. Его дело – "впредь до выздоровления" – выделили в отдельное производство, но через полгода Брегман умер в тюрьме "при явлениях упадка сердечной деятельности", избежав расстрела.
4
Председатель суда задал Лозовскому вопрос: "Какой процент составляли евреи в Совинформбюро?"
Тот ответил: "Я не занимался этим подсчетом. Я никогда не тяготел к евреям и никогда не отрицал, что я еврей. Человек, который отрицает свою национальность, – сволочь… Я не спрашивал у человека – еврей он или не еврей. Если мне нужен хороший переводчик, так я возьму Тальми, потому что он переводит с четырех языков…"
Лозовский заявил судьям:
"Вы изучили эти 42 тома лучше меня, и думаю… обратили внимание на то, что все обвиняемые показывают одно и то же и все формулировки одинаковы. Однако люди, показания которых собраны в деле, – люди разной культуры, положения. Получается, что кто-то сговорился насчет формулировок. Кто, арестованные? Думаю, что нет. Значит, сговорились следователи, иначе не могли же получиться одинаковые формулировки у разных людей…
В обвинительном заключении записано, что… Лозовский "снабдил Михоэлса и Фефера для передачи американцам шпионскими материалами о состоянии промышленности, хозяйства и о культурной жизни в СССР"… Значит, эти материалы должны существовать. Но в деле их нет… Имею ли я… право знать, за что меня должны казнить?..
Было создано пять (антифашистских) комитетов с санкции ЦК… Если вы хотите судить меня за Еврейский комитет, то я прошу судить меня за все комитеты. Разве Славянский комитет не посылал за границу обращений, статей и так далее?.."
И далее, из заявления Лозовского: "Стал бы я с поэтом и актером связываться, если бы хотел заниматься шпионажем. Ведь этого не сделал бы и швейцар Наркомфина, а не только замминистра иностранных дел, старый революционер-подпольщик. Всё это бессмыслица…"
Второй перерыв в заседаниях суда произошел во время допроса Штерн и продолжался две недели. Чепцов обратился с просьбой в Политбюро – отправить "дела ЕАК" на доследование, но Маленков заявил ему, несомненно, с согласия Сталина: "Что же, вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками? Ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро занималось три раза. Выполняйте решение Политбюро!"
Из последнего слова подсудимых (в порядке опроса):
Фефер: "Я прошу суд… не лишать меня возможности служить советскому народу до последнего вздоха... "
Теумин: "Единственной радостью в жизни для меня была моя работа, и я этим гордилась…"
Маркиш: "Никакая клевета не сломила меня…"
Юзефович: "Моя совесть перед партией и Родиной чиста…"
Лозовский: "Не прошу никаких скидок. Мне нужна полная реабилитация или смерть…"
Квитко: "Я долго пытался, находясь в тюрьме, найти свое преступление и не смог… Я не перестал мысленно общаться с детьми, и в тюрьме возник мой новый сборник стихов "Солнце"…"
Бергельсон: "Прошу Верховный суд дать мне, старейшему еврейскому писателю, возможность истратить свои силы на благо народа…"
Гофштейн (от последнего слова отказался): "Свою просьбу суду я уже высказал…"
Ватенберг: "Прошу, чтобы в случае осуждения моей жены, нам дали возможность отбывать наказание вместе…"
Шимелиович: "Прошу суд войти в соответствующие инстанции с просьбой запретить в тюрьме телесные наказания… привлечь к строгой ответственности некоторых сотрудников МГБ… Я очень любил свою больницу и вряд ли кто другой будет ее так любить…"
Зускин: "Считаю свою совесть чистой… Ничего враждебного и злонамеренного я не сделал…"
Тальми: "Я заявил в самом начале суда, что не признаю себя виновным, а сейчас считаю, что это доказано…"
Ватенберг-Островская: "Если суд всё же признает меня виновной, прошу дать мне возможность отбывать наказание вместе с мужем…"
Штерн: "Считаю свою работу новой страницей в медицине и не считаю себя вправе уносить с собой в могилу всё, что я знаю…"
5
18 июля 1952 года председатель суда огласил приговор, который повторил обвинения, основанные на "признаниях" подсудимых во время предварительного следствия. Суд установил, что Лозовский – "скрытый враг ВКП(б)… привлек к работе… ярых еврейских националистов", а потому "Еврейский антифашистский комитет превратился в шпионский и националистический центр".
И далее: "Лозовский и его сообщники" утверждали, "что будто бы в СССР процветает антисемитизм", "собирали шпионские сведения" и отправляли в США "информации об экономике СССР", пропагандировали "лживый тезис об исключительности еврейского народа"; при составлении "Черной книги" они сконцентрировали внимание "исключительно на жертвах, понесенных евреями во Второй мировой войне", что явилось – по мнению экспертизы – преступным проявлением "еврейского буржуазного национализма".
О Маркише в приговоре сказано, что он "воспевал библейские образы", Квитко "установил личную связь с американским разведчиком Гольдбергом", Шимелиович "клеветнически заявлял о якобы имеющей место в СССР дискриминации евреев", а Зускин с Михоэлсом ставили в театре пьесы, в которых "воспевалась еврейская старина, местечковые традиции, быт и трагическая обреченность евреев, чем возбуждали у зрителей-евреев националистические чувства".
"На основании вышеизложенного" и "по совокупности совершенных ими преступлении" Военная коллегия приговорила 13 подсудимых к "высшей мере наказания – расстрелу, с конфискацией у них всего имущества… Осужденную Штерн выслать в отдаленную местность сроком на пять лет… Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит".
Известно, что осужденных по "ленинградскому делу" казнили через час после объявления приговора, осужденных по "делу Кузнецкого металлургического комбината" – в тот же день, однако Лозовский, Маркиш и остальные ожидали расстрела почти месяц. Приговоренные к смерти подали просьбы о помиловании, Политбюро их отклонило, и вскоре в делах 13 осужденных появились официальные "справки" с уведомлением: "приговор Военной коллегии… приведен в исполнение 12 августа 1952 года".