Страница 37 из 59
Старик смочил губы, символически коснувшись чарки, стукнул посохом и удалился. Веселье вознеслось к потолку – словно того и ждали. Взметнулись ножи, застучала посуда. Практически всё взрослое население племени собралось в этом длинном сельскохозяйственном сарае, чтобы выразить признательность избавителю и попутно напиться. В свете факелов из пакли и опилок, горящего можжевельника, изгоняющего злых духов, мерцали страшноватые физиономии тунгов. На многих из них еще дрожали следы пережитой свистопляски, других – отпустило.
Угощали с кавказским размахом – грех жаловаться. Реанимированный Кидаху толкал Вереста в бок и активно рекламировал каждое блюдо, научно обосновывая его незаменимость. Грибочки-трухляшки, «бодрящие и поднимающие настроение», горячительная вага на змеиной основе, маринованный корень рибиса-перевертыша, вздымающий мужскую силу «аж до кончика лба». Пироги из вампиров, соленые жуки, жареные крылышки черноклюва, копченые червячки… Центральное место занимала обугленная туша теляти, набитая земляными орехами – традиционное кушанье тунгов. Сразу вспомнилось земное мраморное мясо – полугодовалый бычок, которого услаждают индивидуальным массажем и особо подобранной музыкой. Местный рогатый скот душевной музыкой не ублажали, но массаж применяли зверский: забивали телят палками в особо циничной форме, делая живую отбивную, а затем умертвляя точным ударом по темечку.
Ели тунги всё подряд. Кости летели под стол с непрерывным стуком. Вага текла и пенилась. Хозяйки едва успевали приносить из домов новые блюда. Под столом вперемешку с костями уже покоились несколько тунгов. Толмак прокручивал какие-то делишки: сквозь гастрономический гвалт доносились обрывки коммерческих предложений – фигурировали слова «телега», «жеребец», «двадцать золотых», «сам ты хромой», «десять золотых»…
Арика дремала, привалясь к Вересту. Коротышка разомлел, расслабился. Хохотал вместе со всеми, сыпал остротами. Очень быстро научился швырять кости под лавку, да еще и топтаться по ним сапогами.
– А что? – гоготал он на всю деревню, забыв про тормоза. – Кто сказал, что Прух не тунг? С кем шарахалась маманя, откель я знаю? Видать, и с тунгом перепихнулась за компашку. Большая оригиналочка у меня родственница. Я щенком от первого брака рос, батяня скончался, она опять выскочила – ну, этот чистый шовинист попался: хвать меня за ноги – и из окна вниз головой: дескать, дуй отсюда, чувырлино отродье, и никаких возвратов к отцу-матери…
Взрывы хохота сопровождали пьяную болтовню. Потери возрастали. Тунги выпадали из компании, как киношные каппелевцы из строя под огнем Анки-пулеметчицы. Оставались самые заспиртованные. Но индустрия развлечений работала. К моменту, когда разговоры об охоте, семейных неурядицах и большой политике перескочили на девочек, явились… они самые. В коротких шкурках, с исцарапанными ножками и немытыми рожицами. Зато по полной форме – в ушах каменные бирюльки, шкурки призывно отогнуты. Толпа в экстазе взревела:
– Девочки!!!
– А я вон ту вожделею! – завопил Прух. – Со шрамиком под сиськой! Цыпа, цыпа, крошка!
Толмак моментально протрезвел, подобрался к Вересту и испуганно поведал, что пора на боковую. Но было уже поздно. Целая троица коренастеньких накрыла его с головой. Рассосались по кавалерам остальные «девочки». Очевидно, нравы в деревне, невзирая на строгий семейный уклад, царили сексуально-революционные. Очередная порция расписных красоток нацелилась на Вереста. Одна уже издала протяжный вой – мол, даруем парню счастье…
Он схватил в охапку Арику, спящую мертвым сном, и с криком, что у него уже есть дама сердца, заспешил к выходу.
Толстушка Ургина – законная супружница Кидаху, молча постелила в дальней клетушке. Верест не стал усугублять меланхолию дамы рассказом о том, как ее муженек минутой ранее с воплем падал на грудастую страшилу в мини-шкурке. Вежливо поблагодарил, достал из рюкзака перламутровые бусы и повесил Ургине на шею.
«Безотказное средство расположить к себе дикарей», – напутствовал министр, выдавая каждому по паре этих дерьмушек.
Ахнув, Ургина счастливо засмеялась и убежала на свою половину. Верест уложил Арику на чистую подстилку, укрыл покрывалом. Скрючился на краю топчана и быстро уснул. Но еще быстрее проснулся – когда идущий с «вечеринки» Кидаху принялся грохотать тазиками и распевать разбойничьи песни. Сон отрезало, как ножом. Давно угомонился тунг, стихли звуки оргии в центральном сарае, а сон не шел. Верест ворочался, ощущая то плечом, то спиной горячую Арику. События опять неслись замысловатым зигзагом.
«У вас есть то, чего нет у других в этом мире», – уверял министр.
У него действительно что-то есть. Поединок с Парханом подтвердил это наилучшим образом.
Через час Александру надоело мучиться. Он обулся, на цыпочках вышел из дома и отправился в центр поселка. Во мраке дровяных сооружений выловил какого-то заплутавшего тунга, придал ему вертикальное положение и настойчиво поинтересовался:
– Товарищ, а как пройти к дому мудрейшего Потомаху?
– Проходи, человек, не стесняйся, – прозвучало скрипуче из полутьмы.
Тумбообразный тунг на часах посторонился, пропуская Вереста. Он вошел в опочивальню и был приятно поражен чистотой и скромным уютом обиталища «наимудрейшего из старейших».
Потомаху с распущенными седыми прядями возлежал на кровати и раскуривал лакированную трубку. Тянуло дымком, но не табачным (никотин на континенте не производится), а каким-то лесным сбором с преобладанием горьковато-пряных компонентов. Горела свеча. С потолка и стен свешивались физиономии идолов – реквизиты то ли шаманства, то ли «верховной власти»: деревянные, каменные фигурки, вытянутые безносые лица, выпученные глаза. Над кроватью висела вышитая маска – изображала солнышко, но с больно уж злодейским оскалом.
– Садись, – показал старик на лавку. Верест сел.
– Прости, наимудрейший, я оторвал тебя от сна. И спасибо тебе, что принял. Мне срочно нужен ответ на вопрос. Только ты ответишь, поскольку ты наимудрейший из всех живущих в этом мире…
– Да, человек, ты разбудил меня, – кивнул старик. – Меня не очень часто будят по ночам, поэтому любопытно. И не называй меня, ради всех ваших святых, наимудрейшим. Ты мой друг, ты избавил нас от Пархана.
– А как мне тебя называть? – склонил голову Верест.
– Ну, называй меня… – Потомаху задумался. – Называй меня просто – мудрым.
– Хорошо, – согласился Верест. – Скажи, мудрый из мудрых, почему Пархан не заморозил меня взглядом?
– Потому что не смог, – улыбнулся «аксакал», поглаживая крылатого каменного идола с тремя выпученными глазами.
– А почему он не смог?
– Потому что ты иммунен к магии.
Сработал щелчок в голове. Проскочила искра, и тело встряхнуло.
– Но я такой же, как все, – неуверенно пробормотал Верест.
Старик окутал себя дымом и надолго задумался. Вероятно, этот дым был своеобразным наркотиком, помогающим мыслить и рассуждать.
– Ты не хочешь рассказывать о себе, – наконец очнулся старик. – Это видно по твоим глазам. Решай сам. Не будет откровения – не будет правильного ответа.
А чем он, собственно, рискует в этих диких землях на краю мира?
Не особо вдаваясь в настоящее, Верест описал прошлое и основные эпизоды переселения в данный мир. По мере изложения канвы старик механически кивал головой, по окончании – сполз с кровати и уселся на пологий краешек.
– Молчи, – сказал он. – Смотри мне в глаза без отрыва. Пройдет минута – попробуй отвести взгляд.
Добрые, усталые, немного меланхоличные глаза Потомаху сделались стальными. Зрачок растворился. Они отвердели, покрылись матовой глазурью, смотрели глубоко в душу…
Но душа не рвалась в пятки. Верест легко оторвал взгляд и скромно потупился в колени.
– Занятно, – немного обескураженно протянул старик. – Ну что ж, я не вижу оснований менять свое мнение: ты иммунен к магии. Не берет она тебя.
– Абсолютно? – уточнил Верест.