Страница 8 из 58
Различие между творческой социальной реформой и социопатическим разрушением, за которое выступают левые, как можно было бы сказать, это различие между реформами, основанными на традиции, и реформами, основанными на разрушении традиции.
Уинстон Черчилль осознал внутренние мотивы социализма, который в то время принес России массовую смерть и разрушение, когда писал: «Социализм — это философия несостоятельности, кредо невежества, и евангелие зависти, его врожденное достоинство — равное разделение страданий».
Завистливое разрушение путем социалистического «равенства», что назвали «выравниванием», просто уничтожая тех, кто достиг какой-то значимости — и не обязательно просто финансового богатства — ниже самого низкого знаменателя, было идентифицировано Нордау, Стоддардом, и др. как мотив социального восстания. Позже бывший член коммунистической партии США, выдающийся экономист доктор Натаниэль Вайль, развил это как теорию «зависти и аристоцида». Под «аристократией» Вайль понимал не обязательно унаследованные привилегии, но привилегии врожденно благородного характера и известных способностей, независимо от рождения. Вайль также отличал «зависть» от «стремления»:
«Зависть нужно отличать от стремления. Зависть это не желание выделиться, превзойти, а злобное убеждение сбросить вниз более одаренных. Кристофер Марлоу написал в «Докторе Фаусте»: «Я — Зависть. Я не умею читать и поэтому хочу, чтобы все книги были сожжены»».
Вайль объяснял:
… Я выдвину гипотезу, что зависть не достигших успеха в адрес творческих меньшинств — вот главная движущая сила современных революционных движений, что эта зависть подстрекается и эксплуатируется отчужденными интеллектуалами, и что результат ее — аристоцид — убийство плодотворных, одаренных и добившихся высоких достижений людей — наряду с последовательным генетическим падением».
Следует отметить, что Вайль упомянул революционные толпы, которых агитируют и возглавляют «отчужденные интеллектуалы». Они — люмпенизированный слой неуравновешенной интеллигенции, которую в предыдущем столетии Нордау называл маттоидами. О них Вайль пишет: «Руководящий элемент революций редко состоит из возмущенных крестьян или разгневанных люмпен-пролетариев. В основном он состоит из неудовлетворенных, отчужденных и дезинформированных интеллектуалов, без которых зависть масс оставалась бы бесцельной, ничем иным как угрюмым и тихим негодованием. Отчужденные интеллектуалы служат катализаторами, подстрекая и приводя в действие распространенное чувство зависти, придавая этой зависти якобы законную цель, даже украшая ее идеологией и показным видом морального оправдания…»
5. Психология большевизма
Известно, что даже до Лотропа Стоддарда один бывший американский социалист после большевистской революции в России писал о «психологии большевизма». Джон Спарго заявил в своем «Предисловии»:
«В этом небольшом томе я попытался объяснить психологию того великого движения полной страстного недовольства и насилия революции, которую из-за ее быстрого развития в России, и из-за толчка, который она получила от своего ужасного преимущества в той несчастной стране, мы называем большевизмом. Революционный коммунизм — угроза цивилизации. Иронический факт, дающий пищу для глубоких и серьезных размышлений, состоит в том, что конец большой мировой войны принес человечеству не мир, но только еще более тяжелый и серьезный конфликт…
Каждая организованная страна, с ее культурой, ее законами, ее искусствами, и ее учреждениями, ее цивилизацией… находится под угрозой новой формы деспотизма и терроризма. В одной стране за другой мы находим большие массы людей, готовые восстать против существующего общественного строя, и с помощью неустанного и беспощадного использования грубой силы установить деспотизм, превосходящий все, что когда-либо предпринимали Габсбурги, Гогенцоллерны или Романовы. Как они и все их предшественники, создатели новой тирании делают красивые обещания полной свободы, благосостояния и счастья. Но в своем эксперименте на живом организме человеческого общества они разрушили бы учреждения и механизмы, которые одни могут сделать возможным правильное развитие человечества к выбранному им самим идеалу».
Спарго, как и Стоддард, был обеспокоен исследованием большевизма и подобных движений не просто как политических проявлений, но как форм психического отклонения, «не только программы, но духа и умственной деятельности, которая разработала эту программу». Спарго, непосредственно наблюдавший видных большевиков и других социалистических лидеров, наряду с их богатыми спонсорами и последователями, заявлял:
«В анализе различных типов мужчин и женщин, которые становятся наполненными духом большевизма, у меня было преимущество обширного знакомства с очень большим количеством мужчин и женщин, принадлежащих к сильно отличающимся социальным группам, которые или являются убежденными активными большевиками или принадлежат к большому классу почти большевиков».
Спарго отнюдь не был защитником статус-кво, но полагал, что лучшее общество не может возникнуть, если оно будет основано на дефективных людях с некорректными доктринами:
«Антиобщественное поведение, будь то со стороны отдельных людей или масс, никогда не может продвинуться к подлинному социализму. Никакое социальное государство не может быть более сильным, чем его человеческие основания. Только мужчины и женщины, жизнями которых управляет социальное сознание, могут построить и поддержать действительно социализированное общество. Большевизм является неправильным, потому что он является антиобщественным, потому что его идеалы и его методы столь же эгоистичные и тиранические, как и методы неограниченного капитализма».
Спарго, будучи тесно связанным с ведущими социалистами и Англии и США, наблюдал несколько первичных расстройств личности среди них. Спарго заметил истеричную гиперестезию среди многих левых:
«…Их мыслительные процессы являются спазматическими и яростно эмоциональными. Они одержимы некоей навязчивой идеей, которая проистекает из эмоций, а не из разума. Этот тип ума был предметом большого обширного наблюдения и исследования, особенно в связи с религиозными формами истерии. Никто из тех, кто посетил много большевистских митингов, или познакомился со многими из людей, к которым больше всего взывает большевизм, не станет всерьез ставить под сомнение то заявление, что поразительно много тех, кто утверждает, что является большевиком, представляют собой поразительное сходство с крайними религиозными фанатиками, не только в способе проявления их энтузиазма, но также и в их методах изображения и аргументов. Так же, как в религиозной истерии один единственный текст становится целым кредо, исключая любой другой текст, и вместо того, чтобы самому стать объектом разумной проверки, оказывается единственным тестом для рациональности всего остального, так и в случае среднего большевика этого типа единственная фраза, попавшая в его ум в эмоциональной судороге, никогда не проверяемая обычными критериями разума, становится не только самой сущностью правды, но также и стандартом, по которому должны определяться правда или неправда всего остального. У большинства проповедников, которые становятся пробольшевицкими, как раз этот тип».
Несмотря на интеллект, которым мог бы обладать левый фанатик, расстройство в форме истеричной гиперестезии означает, что политические идеи были инициированы эмоционализмом, и не склонны к изменению под воздействием доказательств противоположного. «Они очень легко становятся жертвами религиозной истерии и всех форм пропаганды и возбуждения, в которых присутствуют главные черты истерии». Спарго отметил другие черты истеричной гиперестезии, «сильно выделяющиеся среди средних большевиков» и других «социалистов»: