Страница 88 из 117
Далманов последние дни почти не спал. Лицо посерело, глаза ввалились. Но успевал он всюду — проверял упаковку оборудования, доставал сверх норм трубы, с кем-то договаривался о, бочках цемента, о мотках проволоки, правдами и неправдами находил дефицитные запчасти, спорил, доказывал, уговаривал, подбадривал, приказывал, подписывал документы, носился по району от одной организации к другой, договаривался, обменивал, выпрашивал, покупал, получал по нарядам. А в голове стояло лишь одно: не упустить бы чего-нибудь, не забыть, не проглядеть…
— Начальник, телеграмма!
К Далманову спешил почтальон — старый друг Алексей, инвалид, потерявший на фронте глаз и руку.
— Срочная, начальник. Приказано лично в руки доставить адресату. Так что с тебя причитается.
— Ты, Алексей, пожалуйста, вперед не говори и не загадывай. Мы же с тобой как условились? Если хорошие вести, то с меня магарыч, если плохие — с тебя. Верно?
— Не, так не пойдет! — Алексей широко улыбался и жмурил единственный глаз. — В Сибири у нас уговор один: принесшему вести наливай полные двести!
Почтальон подал телеграмму и бланк:
— Поставь свою закорючку и укажи время… Сколько на твоих серебряных?
— Не спеши, дорогой, дай посмотреть содержание.
Раскрыв телеграмму, Далманов ахнул. Он снова ее перечел, не спеша, по буквам, словно не верил своим глазам. Телеграмма была краткой: воздержаться с отправкой, а начальнику партии немедленно прибыть в управление. Подпись — Казаминов.
— Что, начальник, насупился? — полюбопытствовал почтальон. — Плохие вести принес?
— Почему плохие? Совсем даже не плохие, — ответил машинально Далманов, соображая, что же теперь делать. Он повернул голову и посмотрел долгим взглядом на загруженные баржи, на хлопотавших людей.
— Тогда магарыч с тебя, начальник.
— Не возражаю! С меня. Большой магарыч, — Далманов сложил аккуратно телеграмму и протянул ее Алексею. — Возьми, пожалуйста.
— Зачем? — единственный глаз почтальона округлился от удивления.
— Обратно возьми.
— Ты что, товарищ начальник? Открыл, прочитал, а теперь вертаешь? Не положено так. — Алексей был при исполнении своих обязанностей и потому решителен. — Ставь сюда свою роспись — и дело с концом.
— Подожди, не горячись! Давай по-хорошему, — начал мягко Далманов. — Ты меня знаешь?
— Ну, знаю, — ответил почтальон, не понимая толком, куда тот клонит.
— Уважаешь? Как человека уважаешь?
— Ну, уважаю, — и тут же добавил. — Но нарушений допускать не позволю.
— Я же тебе сказал, подожди и не горячись! Никаких нарушений делать не собираюсь. Разве я законы не знаю? Конечно, знаю. Все знаю!. — Далманов положил ладонь на плечо инвалида. — Давай по-человечески. По-хорошему. У меня свое дело, у тебя свое. Верно?
— Ну, так. У каждого свое место.
— Ты отвечаешь за телеграммы, а я за вышку, за людей. Мне был приказ сняться с места, погрузиться на баржи. Дали нам две недели, а мы за десять дней управились. Перевыполнили план. Как, по-твоему, хорошо это?
— Ясное дело, очень даже хорошо. Нам тоже за перевыполнение благодарность объявляют.
— А теперь вот пришел приказ, чтобы задержаться. Как задержаться, когда все уже на баржах, люди свои квартиры оставили, вещи перетащили, подготовились к дороге? Нельзя задерживаться. Начальство далеко, ему не видно, что здесь, делается. Так что ты, Алексей, должен выручить. Не меня выручить, меня совсем не надо, а всех тех, которые на баржи уже погрузились.
— Муторно что-то ты говоришь, не поймешь сразу.
— Как не поймешь? Все очень ясно, — Далманов приблизился к почтальону и сказал, понизив голос: — Ты меня не видел, я тебя не видел!
— А телеграмма?
— Раз мы не виделись, значит, я ее не получал. А магарыч за мной!
— Что ж, ее обратно отправлять? Не, так не пойдет. Не хочу я за твои дела, начальник, на свой лоб шишки получать, не хочу, понимаешь.
— Не надо обратно! Зачем обратно? — Далманов дружески улыбался, словно речь идет о каком-то пустяке. — Пошли ее вперед!
— Как вперед? — недоумевал Алексей.
— Очень просто. Когда человек переезжает на другую улицу, почтальон ставит крест на старый адрес и пишет новый. Так бывает?
— Очень даже бывает.
— Ну и ты меня не видел, меня уже здесь нету.. Уехал! — Далманов выразительно развел руками. — А где я? Плыву по реке. Вот и пошли эту телеграмму на мое имя в порт. Они там меня быстро найдут. Теперь понятно?
— Понять-то понятно. Да толк какой?
— Очень даже, большой! — Далманов стал загибать пальцы. — Пока я в область смотаюсь, пока с начальством поговорю, пока вернусь… Сколько дней пройдет! И все время люди будут торчать здесь на пристани, ждать на барже и ругать начальство. Это же мучение! Так пусть лучше они плывут. А я за эти дни побуду в Сибирске и все улажу… Договорились, друг Алеша?
Почтальон ничего не ответил. Он перехватил озабоченный взгляд Далманова и тоже повернул голову на пристань, хмуро посмотрел своим единственным глазом на осевшие под тяжестью груза старые баржи, на запаренных мужчин, таскавших домашний скарб, на снующих с узлами и чемоданами женщин, на детей. Потом, решившись, сунул телеграмму в свою потертую сумку и молча зашагал прочь…
Через два дня юркий катер, пронзительно выдав прощальный гудок, сноровисто замолотил винтами и потянул баржи вниз по течению. Ленивые волны широко разбегались в обе стороны, и с высокого берега они были похожи на длинные тараканьи усы. С барж прощально махали кепками и платками. Женщины всхлипывали, утирая глаза. Что там ни говори, а этот невзрачный таежный поселок, ничем не примечательный, вдруг стал родным до щемящей боли в груди. Здесь было все знакомо и привычно, и жизнь текла почти так же, как и везде в России. А что ждет в глухомани Усть-Югана, который называют Мертвыми землями?..
Катерина не вышла на палубу, не взмахнула на прощанье рукой. Она сидела среди чемоданов и корзин в шкиперской каюте и смотрела в открытый иллюминатор на удаляющийся берег с поселком. Здесь жизнь текла в серости, некуда было выйти в приличной одежде, а там, в тайге… Сын носился по барже, счастливый и неугомонный, постреливая из жестяного пистолетика бумажными пистонами.
Отправив баржи, Далманов в тот же день выехал в Сибирск. И когда схлынуло напряжение прошедших дней, он в одиночестве вдруг явственно ощутил глухую обреченность своих действий. Начальство шутить не любит и юмора не признает. Никакие доводы не помогут. Кто станет слушать оправдания, если налицо невыполнение приказа? Он постепенно в пути к Сибирску свыкался с мыслью, что теперь-то никуда не денешься и придется держать ответ. Тут уж действительно «элементы анархии» в чистом виде. А за такое не милуют.
Крупное кирпичное здание геологического управления наводило тоску. Далманов поднялся по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой, на второй этаж. Он обреченно нес самого себя в кабинет Казаминова.
А начальство встретило улыбкой, оно ничего не знало. Георгий Петрович вышел навстречу, энергично пожал руку, пригласил сесть в кожаное кресло и сам расположился рядом. Поинтересовался здоровьем жены, ребенка. Пожурил и самого Фармана, покачал головой:
— Так, дружище, не пойдет! Круги темные под глазами… Осунулся… Переутомление, факт! Ты что, а? Днем и ночью работал?
— Приходилось и ночами, — признался Далманов. — Хотелось поскорее кончить. И доложить вам.
— Ну, рассказывай.
— Все в порядке, Георгий Петрович! — Фарман набрал в грудь воздуху и лихо выпалил: — Кончили!
— Что кончили? — Казаминова насторожил бодрый тон.
— Как в приказе значилось. Все демонтировали, упаковали, погрузили на баржи…
— Похвально! Работать вы умеете, раньше срока управились. Молодцы! А у нас тут планы переменились, пришло указание свыше, — Казаминов многозначительно показал пальцем на потолок. — Так что, дорогой Фарман Курбанович, ситуация несколько изменилась. Сам понимаешь. Настоятельно рекомендуют нам разбурить местность под Борисовкой. Район перспективный! Вот и будем туда перебрасывать вашу партию.