Страница 9 из 12
— Сказал! Нешто псы хохочут.
— А может, баловался кто.
— Постой, как будто опять.
Все прислушались, но ничего не было слышно.
— Так что-нибудь.
Зажгли костры.
Андрюшка и Коробов пошли поглядеть на развалины усадьбы.
Вдалеке чернела темная масса, но вспыхивающего огонька не было видно.
— Пропал огонек-то… Может ушел он из этих мест.
— Очевидно, — успокоительно сказал Коробов, а сам подумал:
„Трубку-то мы у него забрали, вот и нет огня… Зажигать нечего“.
Но этого соображения не высказал.
Легли спать.
IX. ЗАГАДКА
(продолжение)
Пионер Тимов пошел на деревню и по дороге искупался в речке.
Купался он недалеко от досчатого мосточка, перекинутого через речку.
Вдруг увидал он, как по мосточку быстро пронеслась мохнатая черная собака вроде пуделя. А следом за нею бежала, низко опустив голову, с опущенным хвостом худая гладкошерстая рыжая собака со странным выражением глаз. Беловатая пена стекала по ее оскаленной морде.
„Бешеная“, — подумал Тимов и с перепугу с головою нырнул. Он знал, что бешеные собаки больше всего боятся воды.
Когда он высунул голову, отплевываясь и фыркая, он уже не увидал собаки, но со стороны леса донеслась какая-то бешеная грызня и какой-то лающий вой, такой страшный, что Тимов, не успевший еще отдышаться, снова нырнул и на этот раз едва не задохся.
Он очень обрадовался, когда вынырнув снова, увидал Ерша, шедшего по мосточку.
— Дядя Ерш! — крикнул он. Тот удивился.
— Ишь ты, водяной какой… А я вижу — пионерская амуниция, а пионера нету… Ну, думаю, не утоп ли кто из товарищей.
— Там бешеная собака…
— Где, где?
— А вон там…
С жалобным визгом неслась по полю черная собака. Одна ее нога болталась, как плеть, на шее краснела рана.
— Да это Жук. Наша собака. Она не бешеная.
— Другая бешеная.
Тимов вылез из воды, отряхнулся, оделся и показал на опушку.
Там на скошенной траве желтел какой-то предмет.
— Дохлый пес это! — сказал Ерш.
Они оба подошли.
Собака, которую только что видел Тимов, валялась с перекушенным горлом и почти разорванная пополам.
— Кто ж это ее так разделал? — сказал Ерш. — Много собак, что ли, было.
— Да нет один только Жук.
— Жук бы так не расправился… Только не трожь ее, как бы зараза не пристала. А где Жук? Жук! Жук!
В ответ издалека послышался жалобный визг.
— Сейчас надо за заступом бежать, да зарыть эту, а то как бы ребята не стали ее тормошить… Заразятся.
Тимов пошел с Ершом.
Жук следовал за ними на почтительном расстоянии.
Взяв заступ, Ерш о чем-то призадумался, потом поманил Жука.
— Ведь вот какая неприятность, — пробормотал он сам с собою, потом посвистел: — Жук, Жук ф-ф-ю!
Жук подбежал на трех ногах с изуродованной шеей.
Ерш вдруг взмахнул заступом и одним ударом раскроил Жуку голову.
— Ерш, что ты!
— Нельзя иначе, — взволнованно ответил Ерш, — сбесилась бы, людей бы перекусала… Жалко, а нельзя иначе… Ну, идем, что ли.
Они пошли туда, где лежала дохлая собака.
— Где ж она?
— А вон там… Да это не то место… и нешто это пес?
Они подошли в недоумении.
Шагах в десяти от этого места, где прежде лежала собака, за деревьями валялись начисто обглоданные собачьи кости. Кое-где к ним еще пристали куски рыжей шерсти.
— Это что ж такое? — изумился Ерш. — Что-то… того… Я в толк не возьму.
— Собаки сожрали.
— Бешеную-то. Они, паря, бешеную собаку за версту чуют.
— Волк.
— Волков у нас нет.
Затем он все-таки вырыл яму и закопал кости.
В этот вечер Ерш и другие два крестьянина вечерком пришли в лагерь. Они долго толковали о странном происшествии.
Все старались дать свое объяснение, но ни одно объяснение не удовлетворяло.
Пионерка Катя Мотова высказала предположение, что собаку съели мухи.
Конечно, над нею посмеялись.
— Ты, Мотова, еще в профессора не годишься.
Крестьяне ушли поздно.
Ночью, когда уже лагерь затих и половина пионеров спала крепким сном, где-то далеко, далеко начался странный воющий хохот. Он вдруг сделался очень громким, а потом затих, перейдя в какой-то жалобный стон.
— Слышали?
— Слышали.
Сердца у всех усиленно забились.
Но потом, как ни слушали — ничего не слыхали, кроме далекого лая собак на деревне, да еще гармошки, упрямо выводившей за рекою одну и ту же песню: „Эх ты береза, ты моя береза“.
X. ФАБРИЧНЫЙ АРТЕЛЬЩИК ФОКИН
Прошло несколько дней.
За обычной работой пионеры позабыли об удивительном случае с собакой.
Разразилась сильная гроза, и на водяной мельнице снесло плотину.
Выдалась славная работа — помогать ставить плотину. С утра до вечера копошились пионеры возле взрослых рабочих.
Те сначала их шугали, а потом похвалили; не всех, а некоторых: хорошие, мол, будут работники.
Ставить плотину дело трудное и интересное.
Через три дня только все снова наладили. Мельничиха испекла пионерам пирогов, да таких вкусных, что они никогда таких не ели. А особенно было приятно, что пироги эти они заслужили.
Андрюша, Коробов и Тимов возвращались в лагерь.
Они отстали от других пионеров, залюбовавшись пестрой сойкой, которая в дубовой рощице клевала жолуди.
Уж вечерело, над рекой поднялся туман. Далеко на фабричных часах пробило девять раз.
Вдруг по дороге раздался бешеный лошадиный топот и крики.
С невероятной скоростью мчалась лошадь, по-видимому на смерть перепуганная, таща и швыряя из стороны в сторону двухместный шарабанчик, в котором сидели двое мужчин.
Один из них откинулся назад и что было силы сдерживал обезумевшую лошадь, другой тонким голосом кричал „тпру“, но все это нисколько не останавливало бешеную скачку.
Шарабан пронесся мимо пионеров, затем послышался треск, и все полетело кувырком: и лошадь, и экипаж, и люди.
Наступила тишина, лишь лошадь хрипела и билась.
— Это фабричный артельщик Фокин, — воскликнул Коробов, — Надо помочь ему.
Они подбежали, но оба седока уже встали и осматривали лошадь.
— Две ноги сломала, — воскликнул Фокин с досадой. — Ах ты, чорт эдакий! — Затем, видя, что лошадь страдает, он вынул из кобуры наган, приложил ей к уху и выпалил.
Словно сотни выстрелов прокатились по лесу и заглохли где-то далеко за рекою.
Лошадь вытянулась и замерла на месте.
— Готово! — произнес Фокин. — Ведь вот оказия.
— Ребята, — произнес его спутник, — вы пионеры что ли?
— Пионеры.
— Лагерь далеко?
— Вон там — рукой подать.
Они вытащили из шарабана два чемодана.
— Чорт его знает! — ругался Фокин, — опоздали на пятичасовой, гнали во-всю чтоб засветло добраться и вот, пожалуйте. А ведь до фабрики еще три версты.
— А с чего она понесла-то? — спросил Коробов, с жалостью глядя на красивую кобылу.
— А кто ж ее знает вдруг зафыркала, захрипела, словно лешего почуяла, и драла… Никаким способом нельзя было удержать… Знаете что (он переглянулся со спутником), мы у вас в лагере заночуем. А то… у нас тут поклажа. А завтра на рассвете вы нам раздобудете телегу. Идет?
— Идет.
— Экая ведь досада. Чудная лошадь. Бедняга! Обе передние ноги. Тьфу… Хорошо еще револьвер при себе. А то бы мученья сколько было. Это все через тебя… С тобой, Лукьянов, всегда казус. Двадцать два несчастья.
Спутник усмехнулся.
— Глупое суеверие, простительное бабам.
Фокин был плотный человек с усами, в кожанной куртке и блестящих сапогах.
Его спутник был, напротив, худ и тщедушен, но вид он имел весьма добродушный. Он все время пощипывал свою жиденькую бороденку.
— Так примете в лагерь-то?
— А то как же! Гости.