«Кондор» оставляет следы

Такова была прелюдия выстрела, сразившего человека, которого называли «голосом, тех, кто голоса лишен». Ведь в Сальвадоре, где хунта норовит заткнуть рот любому инакомыслящему, у главы местной католической церкви было больше, чем у кого-либо, возможностей говорить властям правду в глаза, и он использовал эти возможности, обличая с амвона репрессии, нарушения прав человека, а также помощь Соединенных Штатов местным правителям. Он вновь и вновь повторял, что причина народных волнений коренится в социальной несправедливости, — кому-кому, а ему, сыну бедного телеграфиста из маленького городка Барриос, это было хорошо понятно.

Здесь, видимо, нужно сделать небольшое отступление и напомнить читателям о таком явлении, как «мятежная церковь Латинской Америки». В Западном полушарии клерикализм долгие годы был — да остается и поныне — главной идейной опорой буржуазно-помещичьей олигархии. Однако в последние годы под влиянием роста освободительного движения народов континента в недрах католицизма зародились отдельные прогрессивные течения, которые и принято называть «мятежной церковью». «Подъем борьбы против эксплуатации и нищеты широких масс, против империалистического гнета приводит к тому, что на прогрессивные чаяния откликается и передовая часть религиозных кругов», — отмечается в документе международного Совещания коммунистических и рабочих партий 1969 г.{30}

Архиепископ Оскар Арнульфо Ромеро — типичный представитель «мятежной церкви», «больная совесть Сальвадора», как его еще называли. Он не раз говорил властям: «Земля, политая кровью, не приносит плодов». Он не раз говорил богачам: «Снимите кольца с пальцев — иначе потеряете всю руку».

В феврале, за месяц до описываемых событий, «Болетин интернасьональ», издаваемый одной из оппозиционных организаций Сальвадора, писал о Ромеро, что его обличения преступлений хунты, жертвами которых является народ, контрастируют с позицией других иерархов сальвадорской церкви.

А в апреле, через две недели после описываемых событий, испанский журнал «Калье» напишет о Ромеро:

«Католическая иерархия оставила его в одиночестве. Консервативная сальвадорская церковь осторожно держалась на расстоянии от своего пастыря, не следуя за ним, но и не критикуя открыто, что было бы рискованно в обстановке, когда архиепископу внимала массовая народная аудитория. Нунций Эманеле Джерада ни разу не поощрил его хотя бы словом. А высший клир больше беспокоили, похоже, идеи прелата, чем обличаемые им несправедливости».

Но вернемся в двадцать четвертое марта 1980 г.

Место действия — северо-западная окраина Сан-Сальвадора, район, или, как говорят столичные жители, «колония» Мирамонте, где с некоторых пор монсеньор Ромеро обитал в более чем скромных апартаментах при госпитале раковых больных. Церковный сановник сменил свой дворец, расположенный в центре города, на эти апартаменты из соображений безопасности: в больнице всегда многолюдно, в отличие от пустынных архиепископских покоев. А у Ромеро, как мы увидим далее, были основания опасаться за свою жизнь.

В тот вечер прелат служил мессу в госпитальной часовне Святого провидения. Часовня небольшая, выглядящая вполне современно: под сводчатым потолком — простая люстра, рядами вытянулись деревянные скамьи, вдоль стен вазы с цветами, никаких статуй святых, лишь распятие над скромным алтарем. Глава сальвадорской церкви был в белой сутане. За стеклами очков в простой оправе — добрые глаза. Лицо выразительное, с чуть выпирающим вперед энергичным подбородком.

Месса была посвящена памяти одной общественной деятельницы, и это дало прелату повод коснуться в своей проповеди вопроса о борьбе за лучшее, более справедливое общество. Говоря о необходимости «дать народу справедливость и мир», Оскар Арнульфо Ромеро поднял вверх дароносицу, молящиеся, как это полагается в такой момент, опустили глаза, и тут убийца, стоявший в дверях часовни, неожиданным и метким выстрелом сразил прогрессивного священнослужителя. На улице преступника ожидала машина.

Пуля прошла рядом с сердцем, застряла в левом легком. Архиепископ упал. В сторону отлетели очки. Крик ужаса пронесся в толпе вскочивших с мест прихожан.

Люди бросились к раненому. Подняли его. Понесли к выходу.

Кто-то остановил проезжавший мимо часовни пикап. Вызывать машину «скорой помощи» некогда. Дорога была каждая минута. Прелат потерял сознание, но еще дышал.

Откинули заднюю дверцу пикапа и положили монсеньора Ромеро прямо на железное днище.

По дороге в больницу он скончался.

Одним из первых откликов на его смерть стало следующее заявление:

«Коммунистическая партия Сальвадора с великим возмущением и энергией осуждает убийство монсеньора Оскара Арнульфо Ромеро, выражает свою солидарность с прогрессивным духовенством и в этот трудный час разделяет с сальвадорским народом его боль.

Монсеньор Ромеро самым активным образом отстаивал интересы народа все те недолгие годы, в течение которых он был архиепископом. Он боролся вместе с ним и отдал за него свою жизнь. Его жертва не будет напрасной, его жизнь и смерть стали для сальвадорского народа одним из самых сильных источников вдохновения, и народ — победит!»{31}

Смерть архиепископа потрясла Сальвадор. Но все же надо сказать, что она не была такой уж большой неожиданностью.

Всем было известно — ему не раз угрожали, обвиняя его в том, что он «коммунистический агент», что он «разжигает классовую ненависть». В интервью колумбийской радиостанции «Радио кадена насьональ» он сказал незадолго до смерти: «Мне сообщили, что я значусь в списке подлежащих физическому уничтожению». Угрозы его не пугали. «Меня могут убить, — говорил он, — но пусть знают, что голос справедливости уже никто не в силах заставить умолкнуть». Еще он говорил так: «Я бы солгал, сказав, что лишен инстинкта самосохранения. Однако этот инстинкт перевешивается следующим соображением: преследования, которым я подвергаюсь, свидетельствуют — я иду по правильному пути».

В середине февраля была взорвана столичная радиостанция «Вос панамерикана», которая на всю страну регулярно передавала пастырские послания Ромеро, прочитанные в церквах. «Послания слушают по радио все — крестьяне, трудящиеся, политики, предприниматели и даже само правительство», — писала в те дни венесуэльская газета «Насиональ». Взрыв организовали, согласно официальному сообщению, некие «вооруженные люди в штатском». Что это было? Предупреждение народному трибуну в сутане? Угроза уже не на словах, а на деле?

24 марта, за несколько часов до убийства, в городе появились листовки, написанные в угрожающем тоне и содержавшие оскорбления в адрес Ромеро. В этих «подметных письмах» его называли «клеветником, лжецом, человеком подлых мыслей».

Так от кого же исходили все эти угрозы и кто их в конце концов привел в исполнение?

Вот мнение правящей тогда хунты. Устами полковника Хайме Гутьерреса она фарисейски заявила: «Преступление могло быть задумано и осуществлено лишь субъектами, чья неуравновешенность порождена необузданной ненавистью к таким духовным ценностям, как мир и гармония, — ценностям, которые гнездятся в сердцах всех добрых сальвадорцев».

Туманно, не правда ли? Нет, видимо, ответ на поставленный выше вопрос надо искать не в правительственных заявлениях.

Пускаясь на поиски ответа, сделаем следующее пояснение. В испанском языке — а именно на этом языке говорят сальвадорцы — есть выражение, которое в дословном переводе звучит так: «Интеллектуальные и материальные авторы преступления». «Интеллектуальные» — те, что преступление замыслили. «Материальные» — те, что его исполнили.

Чтобы определить «интеллектуальных авторов» убийства, нужно посмотреть, кому мешала деятельность Оскара Арнульфо Ромеро.

Она мешала, во-первых, правящим кругам Соединенных Штатов. Большой резонанс в Сальвадоре, во всей Латинской Америке и в США вызвало, например, письмо архиепископа президенту Картеру, написанное незадолго до убийства и доставившее, надо думать, немало неприятных минут вашингтонской администрации.