Остановка

На другой странице была одна короткая запись.

"Как случается такое? Живет человек, любит, надеется. И вдруг на него обрушивается..."

Видимо, он собирался продолжать, но раздумал или помешало что-то. Фраза оборвалась, и ничего больше написано не было. Музыка, какая-то современно-нелепая, вдруг громыхнула за окном, во дворе, и тут же, к счастью, приемник или магнитофон прикрутили.

Мы посмотрели на Полину Антоновну.

- Он не убивал его.

- Расскажите, - попросил Мазин.

Она отодвинула от себя чашку.

- Не думала, что придется, не хотела... Ведь вся жизнь его исковеркалась. Ну, да теперь что...

- Я и представлял... - начал было я, но тут же заметил, что сказал "представлял" вместо "не представлял", и умолк. Вовремя. Нельзя было ей мешать.

- Он любил Наталью. А она его нет. Что поделаешь? Сердцу не прикажешь. Но он очень любил. И вдруг узнал, что она любит Михаила. И не только любит. Ребенок будет. Произошло объяснение. Здесь. Но что и как, я не слышала. В кабинете говорили. Да я и не подозревала, о чем. Потом вышли все втроем... Третий Женька Перепахин. Он и узнал, что Михаил к Наталье ходит, и сказал Сергею.

- Сказал... Он сказал.

- Понятно. И они ушли?

- Недалеко. Только во двор спустились... Вдруг возвращается Сережа. Очень быстро. И лица на нем нет. "Что с тобой?" - "Тетя, я ударил его. Сильно ударил". - "Кого?" - "Михаила". - "Как? Почему?" - "Он подлец. Он мне такое говорил... Про Наташу. Он так назвал ее... Я ударил его палкой. Он упал, кажется..."

Полина Антоновна прервалась:

- Сейчас я...

Она покинула нас на минуту и возвратилась с палкой. Я сразу узнал эту палку. Она досталась Сергею от деда, вишневого дерева палка с тяжелой металлической ручкой. Он пользовался ею долго, а потом перестал. Говорил, что с ногой стало лучше. Теперь я вспомнил, что произошло это после смерти Михаила.

- Вот! - Полина Антоновна положила палку на стол. - Сергей ударил, тот перехватил палку, поскользнулся, упал. Так я поняла со слов Сережи. Я набросила платок, побежала во двор. Все-таки ударил, упал... Мало ли что... Но честью и совестью клянусь, Михаила я не видела. Во дворе его не было. Только эта палка валялась. Я подобрала ее...

Полина Антоновна остановилась, чтобы передохнуть.

- Не волнуйтесь, - сказал Мазин. - Мы вам верим.

- Не вру я. Какой смысл? Особенно теперь. Да разве одним ударом такого парня убьешь! Он вырвал палку у Сергея, бросил ее и пошел... Я вернулась, говорю: "Успокойся, Сережа, нет его во дворе. Ушел Михаил. Расскажи все толком". Сергей рассказал. "Если так, - я сказала, - пусть не возвращается". И он не вернулся. Через час шум во дворе, милиция приехала, мертвого нашли в подворотне. Но погиб он не от руки Сергея.

Мазин ощупал металлическую ручку.

- Да. Смертельный удар был нанесен другим предметом.

- Спасибо, - наклонила голову Полина Антоновна. - Но промучился Сергей всю жизнь. И моя вина тут есть. Я ему рассказывать запретила. "Не смей из-за подлеца жизнь губить!" Не его вина.

А он писал иначе.

- Вы думаете, он вас послушался? - уточнил Мазин.

- Ее он не хотел впутывать, вот что тут роль сыграло.

Полина Антоновна сказала все.

Но как ни потрясло меня прочитанное и услышанное, суть дела осталась прежней. Убил Михаила все-таки случайный подонок, и винить в его смерти Сергея, Полину Антоновну или самого погибшего, оказавшегося совсем не тем человеком, каким виделся нам в юные, во многом наивные годы, можно было лишь чисто житейски, отдаваясь чувствам, вины юридической ни на ком, разумеется, не было. Так я размышлял, упустив при этом нечто очевидное и существенное, чего не мог, конечно, упустить Мазин.

- Был еще Перепахин.

- Женька? Нет, его не было.

- Вы говорили, что они вышли втроем.

- Вышли вместе, это верно, но только спустились вместе. В дворе, когда ссора снова вспыхнула, Женька сказал: "Ну, разбирайтесь сами". И ушел.

Наверно, мы с Мазиным одновременно подумали об одном - Перепахин мог считать Сергея убийцей. Но Полина Антоновна будто подслушала нас.

- Потом Сергей все рассказал ему. Женька поверил, это так. Он любил Сергея. Всю жизнь от него не отставал.

Что ж, и тут был резон. Вряд ли Перепахин так тянулся всегда к убийце. Скорее бы отошел. Умолк, хотя бы из нежелания в суде фигурировать, и отошел. Забыть бы постарался.

- Вот вам и все, - заключила Полина Антоновна. - Не хотела я говорить, а теперь вроде даже полегчало. Лучше правду не таить. И что бы вы ни сказали, я Сергея не виню. Как он мог поступить иначе? Парень, мужчина. И его оскорбили, и девушку предали. Должен был ударить, я считаю. А дальше все пошло по случайности. Если и есть вина, то на мне. Вяжите старуху. Раз закон требует.

- Закон, Полина Антоновна, не мертвая машина. Он тоже кое-что понимает. Не такая уж слепая Фемида, хоть и с завязанными глазами. Если бы косила слепо, наверно, люди бы с этим не смирились.

Мазин встал, глянув на часы.

- Спасибо вам. Вам легче, и нам тоже. Мы к вам не из праздного любопытства, поверьте.

- Верю, - проронила она.

- Ужасная история! - сказал я Мазину, садясь в машину. Но он думал о своем и на мои эмоции не откликнулся. Тогда я пустил пробный шар иного рода: - Я понимаю, тебе это мало что дало. Но я потрясен.

- А мне предаваться воспоминаниям некогда. Я должен дело довести. То, которое я проиграл когда-то.

- Каким образом? В сущности, что было, то и осталось. Кто убийца по закону? Тот, кто нанес смертельный удар. А его все равно не найти. Помнишь вывороченные карманы? Что в них было? Он же бедный студент. Две-три старых десятки в лучшем случае. Ни фамильных перстней, ни именных часов, ни портсигара с монограммой, никаких обличительных предметов. Мразь, преступник наткнулся случайно и убил, воспользовавшись грошами. Если он жив, его уже никогда не уличишь. А скорее всего сгнил где-нибудь или дружки прирезали.

- Все может быть, - вздохнул Мазин. - Но все-таки нужно поговорить с Перепахиным.

- Сейчас?

- Потом можем не успеть. Он ведь ходячая развалина. Был. А сейчас лежачая. После этой встряски у него все обострилось - и печень, и сердце...

- Неужели так плохо?

- Медицине виднее. Но я одно знаю, к черте он сам вышел, а вот за черту его подтолкнули, во всяком случае, подтолкнуть пытались.

Иногда такая настойчивость не убеждает меня, а вызывает даже противодействие.

- Но почему ты категорически отвергаешь попытку самоубийства? Ведь была надпись в членском билете?

- Надпись - пьяная выходка. Ему не дали работу в реставрационных мастерских. Это мы установили. Вот он и намарал в знак протеста.

- Так просто ларчик открывался?

- Непросто. Этот ларчик один из многих, как содержимое сундука, в котором Кащеева смерть хранилась. Не ларчик, одна из матрешек.

Машина бежала по людным улицам, мимо домов, магазинов, стеклянных витрин, деревьев, по-осеннему одетых людей в плащах, с зонтами, предусмотрительно подготовившихся к непогоде, а осень, прохладная, все еще радовала ясным небом, солнцем, добродушно светившимся где-то за высокими зданиями. Было хорошо, и хотелось, чтобы никто из этих поспешающих или, наоборот, медлительных прохожих никогда не испытал боли и горечи, жил достойно и честно и не знал и не подозревал, почему мы едем мимо в машине.

Пышные, но увядающие уже цветы покрывали просторную площадку перед больницей. Мы вышли, поднялись к главврачу.

- Как? - спросил Мазин, и я понял, что он здесь уже не в первый раз.

Врач потрогал переносицу коротким пальцем.

- Боюсь обнадеживать. Если хотите, вообще удивительно, что он жив.

- Но он же еще не старый, - не выдержал я.

- У алкоголиков время течет иначе, - ответил врач.