Остановка

- Простите. Вы же не любитель чужих секретов. Наверно, это хорошо. Своего рода защитная реакция...

"Сейчас про улитку в раковине вспомнит..." Но обошлось без расхожего сравнения.

- Вы удачно адаптировались к жизни. А вот Вадим не может. Что же ему делать?

"Да что это она? Зачем?"

- Боюсь, что это разные вещи - чужие секреты и адаптация к жизни.

- Для вас. А для меня и Вадима... - Она не закончила. - Нам трудно жить.

- Я вижу.

- Все видят. И хотят, чтобы я его бросила.

Я не стал уточнять, что значит - все.

- А вы нет?

- Нет. Хотя вы правы, конечно. Он трудный человек. Но лучше стерпеть, чем предать.

"Кто же из них терпит? И кто предает? Или предавал?"

- Может быть, он просто ревнует вас?

Лена отпустила ремень и сделала недоуменный жест.

- Ревнует? Меня? Откуда вы взяли? Какая ерунда!

"Что там сказал Лев Толстой? Кажется, кто сумасшедший - они или я?.."

- Извините.

- Но откуда вы взяли? Вы же не могли это сказать случайно.

- Мне показалось, что Вадим не очень... доброжелательно относился к Сергею Ильичу.

- Господи!

Она воскликнула и остановилась, видимо, не зная, как продолжить.

- Простите. Я думала, вы просто избегали. А вы и в самом деле... Вам никто не говорил? Ни Вадим? Ни Полина Антоновна? Ни... Сергей Ильич?

Мне оставалось в ответ только головой повести.

- Но вы же сказали: и раньше не все несли ответственность?

- Да. Это же общая фраза.

- А я думала...

- Скажите, пожалуйста, что вы думали?

Я не спросил, а попросил, готовый в случае отказа действительно сойти на ближайшей остановке.

Лена, однако, колебалась.

Но недолго.

- Ах!.. Может быть, это и к лучшему. Вы ведь к маме едете. Должна же она когда-нибудь узнать, что я знаю... А вы правда не...

- Правда, Лена, правда.

- Ну, так узнайте чужой секрет. От жизни не укроешься. Я же не укрылась. И не нужно. Они должны были сказать мне вовремя. В свое время. Когда я выросла. Неужели они думали, что я могу изменить отношение к Олегу Филипповичу? Странно. Почему люди не понимают друг друга?

Я не ответил. Я ждал ее ответа.

- Мой настоящий отец Сергей Ильич. Неужели вы не подозревали?

Подозревал я многое. Но такое?

- Вы мне ошеломили.

"Она спрашивала, не говорил ли мне сам Сергей? Да он и себе говорить такое не решался!"

Я вспомнил дневник: "Она согласилась встретиться".

Строчка без комментариев и продолжения. Так я думал. А вся прожитая жизнь Сергея была продолжением этой строчки. В одно мгновенье жизнь эта предстала передо мной в ином свете. То есть просто осветилась, потому что раньше я ее не видел, не понимал по-настоящему.

- Он сам сказал вам?

- К сожалению, нет.

- И вы осуждаете его?

- Вы сами говорили об ответственности.

Мне захотелось вступиться.

- Я говорил не о Сергее. Это не такой человек. Бывает, что и женщины поступают своенравно, неразумно. Случайная вспышка, ссора. Они расстаются. Она уезжает, ничего не открыв. Возникают новые обстоятельства, другой человек. Он становится мужем, и говорить уже поздно и не нужно...

Звучало это довольно сумбурно, и Лена остановила меня короткими словами:

- Он знал.

"Конечно, знал, конечно". Но по инерции я спросил:

- Вы уверены?

- Еще бы! Вы бы видели, как он смотрел на меня. Как старался помочь. Он готов был написать за меня диссертацию. До последней строчки. Он смотрел... виноватыми глазами.

- Но сейчас... Неужели вы и сейчас осуждаете?

- Не знаю. Вы говорите о ссоре, о вспышке. О случайных обстоятельствах. Но ребенок для женщины - это самое главное. Я знаю маму. Если мама уехала, это не блажь. Наверно, он оскорбил ее. Мама очень самолюбивая, хотя и мягкая.

- Вы сказали - наверно. Значит, и мама не объяснила, почему они расстались?

- Мама ничего мне не сказала, как и Сергей Ильич. И этого я тоже не могу понять. Я говорила, она чтит Олега Филипповича... Но ведь правда есть правда. И я не все могу понять. Я давно не девочка. Лучше отца, чем Олег Филиппович, не может быть на свете. Не понимаю, почему они смалодушничали. По-моему, это умолчание только оскорбило нас всех.

Дважды она произнесла глагол "оскорблять". Она мучилась. Может быть, потому, что кто-то вторгся в душу с такой болезненно-личной тайной. Посторонний?

- Откуда же вы узнали?

Лена рывком раскрыла сумочку и выхватила оттуда паспорт.

- Это написано черным по белому. Посмотрите на дату моего рождения.

Я посмотрел, но, признаться, прямого вывода сделать не смог.

- Такая дата у каждого в паспорте.

- Вы же должны знать, что за полгода до этой даты мама еще училась вместе с вами и не была знакома с Олегом Филипповичем. Не помните?

Я мог и не помнить, когда уехала Наташа, но я помнил. Она уехала после смерти Михаила, а это число мы с Сергеем не забывали никогда, если даже он и допустил в волнении описку в дневнике, ошибся числом.

- Да, так.

Я хорошо запомнил Наташу на похоронах. Она держала на руках ребенка Михаила, когда жена его подходила к гробу прощаться.

- Вот вам и вся тайна.

Лена взяла у меня из рук паспорт и спрятала в сумку.

- Вы сопоставили даты.

Она подняла голову, мельком глянула в окно.

- Мы уже приехали!

Да, сельская местность давно закончилась. Теперь за окном был виден большой завод с целым частоколом высоких труб, старые кирпичные цехи соседствовали с новыми, бетонными, обильно остекленными. Между ними тянулись рельсы узкоколейки. Миновав завод, электропоезд прошел под путепроводом и остановился у вокзала, построенного в пятидесятых годах на месте разрушенного при отступлении немцами. Здание было типичным для своего времейи, с колоннадой и капителями. Под арками колоннады по-южному говорливый народ толпился у вынесенного на воздух буфета с мороженым.

- Девчонками мы бегали сюда покупать мороженое из города. На вокзал привозили, а в городе не было, - сказала Лена.

Разговор, который так взволновал меня, прервался. Я бы с удовольствием сел на скамейку под колоннадой и тоже съел мороженое, чтобы отдалить его продолжение. Ведь предстояла встреча с Наташей, и о чем бы мы ни заговорили, для меня главным останется то, что я только что услышал.

Лена понимала, наверное, мое состояние.

- Хотите, пойдем пешком? Это не так далеко, если по набережной.

- Да, да, конечно, - обрадовался я.

Мы молча прошли пару привокзальных кварталов и вышли к реке. Когда-то она несла воды у самой каменной стенки, и тогда набережная называлась набережной по праву, то есть находилась на берегу. Теперь положение изменилось. Река ушла, обмелела или сменила русло, оставив у стенки обширное песчаное пространство, недавно засаженное молодыми деревцами. В осенний день они смотрелись приятно, с золотым отливом. "Когда они подрастут, здесь будет обыкновенная парковая аллея, которую по привычке еще долго будут величать набережной", - думал я, отвлекаясь от мыслей о предстоящей встрече. Отвлекался, конечно, неправомерно, потому что следовало посоветоваться, как себя вести, распределить роли, ведь она просила меня сказать о смерти Сергея. Тогда просьба не показалась мне сложной, теперь дело выглядело иначе.

- Вы по-прежнему хотите, чтобы именно я сообщил о смерти Сергея Ильича?

- Я хочу больше, - сказала Лена и остановилась.

Мне тоже пришлось остановиться. Вдали между деревьями поблескивала полоска ушедшей от нас сузившейся реки.

- Да, пожалуйста, - отозвался я, вспоминаю поговорку о грузде, попавшем в кузов.

- Если можете... Я прошу вас. Зайдите один.

- А вы?

- Тут рядом автовокзал. Я уеду. Назад.

Невольно я улыбнулся. Мы, кажется, поменялись ролями. Недавно я собирался покинуть ее приблизительно таким же образом.