Обратимость

Мне снится, как отец хватает меня за плечи, встряхивает и орет: почему ты до сих пор не помыла голову? Становится жутко стыдно, я начинаю плакать, вырываюсь, тогда он отрезает, мол, я слишком слабая, чтобы справиться со всеми проблемами самостоятельно, и уходит. Я кричу, что это не так, что я помою голову, раз он так сильно этого хочет. Однако папа не оборачивается. Удаляется от меня все дальше и дальше, пока и вовсе не исчезает, поглощенный безликой темнотой.

Я просыпаюсь со странным чувством того, что если я, действительно, помою голову, отец меня простит. Идиотские мысли. Я бы лично придушила себя за подобную чушь, но через пару секунд решаю, что придушить меня желает и так много человек, и поэтому успокаиваюсь. Достаю из шкафчика чистые вещи, зеваю и послушно направляюсь в ванну.

Дома тихо. В коридоре стоит крепкий запах чего-то горелого: видимо, ужин Риты превратился в нечто несъедобное, и она отправилась на поиски нормальной, человеческой еды. Но не слишком ли опрометчиво с ее стороны покидать квартиру? Вдруг венаторы терпеливо поджидают нас на лавочке, болтая о жизни с бодрыми, коммуникабельными старухами?

По-моему, я все-таки успела удариться головой.

Захожу в ванну, включаю горячую воду, и комнату тут же клочьями заполняет пар. Вздыхаю и вновь думаю о папе: как он? Что с ним? Вдруг его пытают, вдруг его уже…

Нервно прикусываю губу. Нет. Он жив. Он точно жив! Облокачиваюсь руками о раковину и зажмуриваюсь так крепко, что на глазах проступают слезы. Если с папой что-то случится, я никогда себе этого не прощу, никогда не смогу с этим смириться. Но что я могу поделать? Что в моих силах? Во сне отец был прав: я не в состоянии справиться с проблемами. Ни самостоятельно, ни с чьей-либо помощью. Мы лишь подростки, которые обладают сверхспособностями, но совершенно не умеют ими пользоваться. Выиграть в лотерею? Пожалуйста. Остановить время? С легкостью. Превратить человека в пыль? Без вопросов. Но по части спасения жизней – Я, Рита и Рувер полные аутсайдеры.

Залажу в ванну, резко задергиваю шторку и выдыхаю так громко, что меня, наверно, слышат соседи. Нужно срочно обсудить Сашин план, нужно что-то делать! Мы и так слишком долго топчемся на месте. Возможно, у папы не осталось времени. Вдруг он ранен, вдруг ему больно, вдруг он умирает, а я только и знаю, что думаю, думаю, думаю, и безрезультатно. Пора принимать решения, пора сдвигаться с мертвой точки! Но как это сделать, когда я понятия не имею, что предпринять? Голова пульсирует, словно один гигантский нерв. Хватаюсь за нее руками, сдавливаю виски и вновь зажмуриваюсь. Почему? Почему все именно так? Я не хочу жаловаться. Не хочу сетовать. Но ведь это несправедливо! За что венаторы похитили моего отца? Зачем им все эти люди? Что мы такого сделали? Я тут же вспоминаю про Андрея, про личное дело Рувера, но упрямо отказываюсь принимать эти факты за причины. Возможно, мы навредили людям из безысходности, от неумения! Никто не хотел специально лишать кого-то жизни! Это же вздор! Ну, или хорошо, ладно, я виновата. Да. Смерть Андрея на моих плечах. Так и забрали бы меня! Почему венаторы не стреляли? Чего они ждали, чего медлили? Почему отпустили? Почему позволили мне уйти?

Вода достигает моих прижатых к груди колен, и тогда я устало откидываюсь назад, закрываю глаза и погружаюсь на самое дно. В бездну. Представляю, как сливаюсь с водой, становлюсь такой же прозрачной, невидимой. Мои нервы дрожат на пределе, губы стиснуты, дыхание задержано, и, оказывается, что прибывать в таком состоянии гораздо приятнее, чем быть на поверхности и думать, чувствовать, понимать. Может, Рувер был прав? Может, действительно, стоит просто отключиться, просто стать тем, кому невозможно причинить боль. И пусть у этого есть свои минусы. Везде так. Нет ничего идеального. Так чем же плох его метод?

Возможно, лишь тем, что этот метод – полное притворство.

Приподнимаюсь как раз в тот момент, когда в дверь ванной комнаты стучат. Испуганно вскидываю брови:

- Да?

- Хвостик, ты чай с сахаром пьешь?

Непроизвольно сжимаюсь, прикрывая руками тело, и рявкаю:

- Я сама себе сделаю.

- Что?

- Я сама себе сделаю.

- Тебя не слышно.

Пару раз глубоко вздыхаю. Ну, что ему нужно? Я же моюсь. Пусть уйдет! Откуда у Рувера этот встроенный радар? Почему он обращается ко мне именно тогда, когда я не хочу ему отвечать. Сдавшись, протираю руками лицо, понимая, что проще согласиться.

- Две ложки. – Вздыхаю. Так и ответ короче.

- Три?

- Две.

- Сколько?

- Господи, Рувер, мне две ложки сахара!

- Понятно. - Внезапно дверь открывается, и я, наверно, дико верещу, потому что парень усмехается, - ты чего?

- С ума сошел? - Смущенно прилипаю к задней стенке ванны, прижимаю к себе ноги и разъяренно хмурю лоб: клянусь, еще чуть-чуть и я навеки-вечные избавлюсь от этого человека. – Уходи!

- Я руки помыть.

- Помой на кухне!

- Зачем?

- Затем!

- Что ты бесишься? Не привыкла находиться в мужском обществе?

Я вспыхиваю, словно новогодняя елка. Краснею, багровею, синею и сквозь стиснутые зубы, отрезаю:

- Уходи.

- Так сколько тебе сахара? – Рувера явно забавляет данная ситуация. Даже сквозь шторку, я чувствую, как от него исходят волны сарказма и тонны излишней самоуверенности, будто то, что он делает безумно круто и жутко классно. – Ну, так что?

- Ты ведь услышал мой ответ.

- Допустим.

- Допустим, я не понимаю, что тобой движет. – Обижено прикусываю губу и горблюсь: зачем он так? Почему постоянно пытается выставить меня идиоткой? Если он не в курсе, я и так считаю себя последней предательницей, слабачкой и трусихой. Так что же ему нужно? Чего ему не хватает? – Ты еще здесь?

- А ты еще не передумала на счет записной книжки?

Удивляюсь странной смене разговора, разглядываю свое искаженное отражение в прозрачной воде и тихо отвечаю:

- Нет.

- Почему? – голос парня становится серьезным. Это вновь сбивает с толку.

- Потому что у меня нет выбора. Я должна спасти папу.

- Он сам остался, а не ты его оставила. Вы могли сбежать вместе, но твой отец решил иначе. Так с какой стати теперь тебе отвечать за его поступки?

Неожиданно для себя усмехаюсь:

- У тебя странное мнение, Рувер.

- Оно обычное.

- В том, что моему папе сейчас грозит опасность, ты винишь его самого. И поверь, это уж очень странно, учитывая обстоятельства, приведшие к этому.

- Он сам решил рискнуть.

- Рискнуть ради меня.

- Ну, в этом уж точно не твоя заслуга, а заслуга его чувств. И уж, тем более, в этом нет никакой вины тех людей, чьи имена написаны в книжке.

Удивленно вскидываю брови. Меня переполняют поразительно антонимичные чувства. С одной стороны, я понимаю, насколько Рувер не прав, насколько он груб и бесчувственен. Бросить отца? Сослаться на то, что его чувства ко мне – его же проблемы? Но, с другой стороны, слышать от «немецкой речки» слова в защиту тех, кого он даже и не знает – как это понимать? Неужели в человеке могут смешаться настолько разные черты характера: милосердие и жестокость, доброта и злоба, забота и равнодушие. Может, Рувер сам еще не понимает – какой он, что ему ближе. Иначе как объяснить эти странные закономерности, которые он выдает день ото дня. Сначала нападает, потом пытается утешить. Сначала говорит, что я слабая, потом - что я способна на большее. Сначала пытается быть равнодушным, а затем, причиняет себе же боль, чтобы убедиться в обратном. Ну, и как же не запутаться? Как его понять?

- О чем ты думаешь? – вопрос сам срывается с моих губ.

Я растеряно моргаю, собираюсь забрать свои слова назад, как вдруг он говорит:

- О тебе.

Непроизвольно придвигаюсь ближе к бортику. Ответ парня настолько сильно сбивает меня с толку, что я покрываюсь гусиной кожей, напрягаюсь и ощущаю в груди горячее покалывание, будто чьи-то кулаки начинают усиленно биться о мои ребра.