Обратимость

- Потому что.

Не хочу оправдываться. Скидываю с плеч пальто, кидаю его на пустое место рядом с Ритой и уверенно выпрямляюсь: впервые мне не кажется, что я сглупила. Поездка домой была правильным решением, и им не удастся меня переубедить.

- Все в порядке? – перевожу взгляд на Риту. Наверно, она пытается реабилитироваться и поэтому не нападает на меня с обвинительными лозунгами.

- Да. Мне не посчастливилось встретить венаторов, и я благополучно нашла то, что искала.

- И что ты искала?

Слышу грохот. Оборачиваюсь и вижу на кофейном столике сваленные друг на друга документы папиных подопечных. Рядом Рувер. Я поражена его физической выносливостью: как он донес все эти стопки? Как он разом кинул их на стол? Как он вообще передвигается с дырой в плече? Резко щипаю себя за кожу на запястье и морщусь. Не отвлекайся.

- Что это? – Саша встает с дивана. Он берет несколько папок в руки и начинает увлеченно их разглядывать. – Досье?

- Документы на каждого, кто числился у отца в приюте. Здесь должны быть имена из записной книжки.

- О. - Брат сосредоточенно листает страницы одного из дел, а затем поднимает на меня озадаченный взгляд. – Как ты о них узнала?

- Догадалась.

- Хотел бы я так легко обо всем догадываться.

- Саша предложил, как можно спасти отца, - теперь я обращаюсь к удивительно молчаливой Рите. Неужели до нее, наконец, дошло, что молчание – не признак слабости, а показатель ума. Не всегда болтливый человек – человек мудрый. Чаще всего много говорит лишь тот, кто попросту не умеет слушать. – Мы можем обменять жизнь отца на данные, которые указаны в его записанной книжке.

- И тебя абсолютно не волнует, что ты продашь людей?

Оборачиваюсь. Рувер талантливо задает вопросы лишь тогда, когда мне меньше всего хочется на них отвечать.

- Речь идет о моем отце.

Парень молчит, но мне и одного его черного, лукавого взгляда достаточно. Он определенно издевается, будто ждет, когда я сломаюсь, или наблюдает, как далеко я смогу зайти. Но я, действительно, зайду далеко, если дело касается родных или близких. А как же иначе? Почему мне должно быть за это стыдно?

- В списке около сотни имен, - шатенка поднимается с дивана и тяжело выдыхает, - ты уверена, что готова пойти на такой шаг?

- У меня нет выбора. Даже если мы узнаем, где клан держит папу – сможем ли мы оттуда его вызволить? Нам трудно справиться и с десятком венаторов. Стоит ли надеяться на то, что мы избавимся от сотен? Или сколько их? Тысячи? Надо действовать радикально.

- А потом не спать по ночам.

- Это наш выбор, - вступает Саша. Он подходит ко мне и идентично вскидывает подбородок. – Какими бы ни были ваши доводы, они бессмысленны. Мы не оставим папу. И если есть хотя бы мизерная возможность его спасти – мы ею воспользуемся.

Мир перевернулся. С какой стати мы с братом выступаем за оправданную жестокость, а Рита с Рувером – за справедливое милосердие? Это сбивает с толку. Смотрю на шатенку, и не могу сдержать в груди странного трепета. Мысль о том, что отец вновь будет рядом, не просто успокаивает меня, она придает мне сил, придает мне уверенности в том, что мне есть за что бороться, есть ради чего жить. Так почему же в ее взгляде я вижу лишь недоверие?

- Мы сделаем, как ты скажешь, - отмирает Рита. Она подходит ко мне и снисходительно пожимает плечами. – Я знаю, как сложно терять близких, и поэтому не позволю тебе пережить нечто подобное.

- Поверь, я должна это сделать, - будто сейчас самое время начать оправдываться. – Он мой отец. Он пожертвовал собой. У меня попросту нет выхода.

Неожиданно чувствую покалывание в шее. Собираюсь обернуться, но не успеваю. Ощущаю тепло, ощущаю чье-то присутствие, а затем слышу:

- Пути назад не будет. Если ты не хочешь стать такой же, как мы – остановись.

Все-таки оборачиваюсь, но рядом уже никого не вижу. Лишь замечаю, как чья-то тень скрывается за поворотом, и непроизвольно задерживаю дыхание: ну, почему, почему Рувер так на меня влияет? Прикрываю глаза и пытаюсь восстановить сердцебиение: успокойся, просто успокойся. Но не выходит. Его голос в моей голове, он отдается эхом по всему телу. Он такой знакомый, такой важный, и я абсолютно не понимаю, почему вообще тянусь к нему? Почему пытаюсь ему довериться, ведь это всего лишь чей-то голос! Это всего лишь Рувер.

- Я поддержу тебя в любом случае, - отмираю и поворачиваюсь лицом к Рите. Я рада, что она не пытается меня отговорить. Это греет что-то внутри. – Но надо продумать каждую деталь. Например, каким именно образом мы планируем связаться с венаторами и передать им послание? И что именно мы скажем? Вдруг они не согласятся? Какой у нас путь отступления?

- Я займусь этим, - неожиданно предлагает Саша. Мы с шатенкой одновременно вскидываем брови. – Что? Это моя идея, и я смогу учесть все погрешности. – Хочу воспротивиться, но не успеваю. - Хватит, Ань. Я, может, забиваю на институт или не гожусь тебе в спасители – раз ты сама уходишь, ничего мне не сказав – но я способен шевелить извилинами. К тому же, у меня есть неплохой стимул, как считаешь?

Даже дураку понятно, что он не сможет учесть всего. Как человек, только узнавший о новом мире, способен обвести его вокруг пальца? Тут два варианта: или Саше повезет, или все мы умрем, а мне, как ни странно, совсем не хочется рассчитывать лишь на удачу. Но как ему об этом сказать? Я не хочу задевать брата.

- У тебя есть пару часов, чтобы придумать нечто стоящее, - вмешивается Рита со свойственными ей назидательными нотками. – Затем покажешь план мне. Я проверю.

К моему удивлению Саша не спорит. Он кивает, рассеянно осматривается и уходит, словно вдалеке от этой комнаты его мысли примут нужное направление.

В зале остаемся лишь мы вдвоем: я и Рита. Напряжение вспыхивает между нами тут же, будто лампочка. Нервно чешу стонущую ранку на шее, поджимаю губы и случайно ловлю изучающий меня взгляд шатенки.

- Тебе больно, - скорее утверждает, чем спрашивает она.

- Нет. Все нормально.

- Рувер залечит.

- Не стоит, - почему-то вновь вспоминаю об огромной дыре на его плече и озадачено хмурюсь: почему он не захотел, чтобы я ему помогла? – Ты действительно думаешь, что нам удастся вернуть моего папу?

- Надо попробовать. Мало что осталось невозможным в нашем мире. – Мы скованно улыбаемся друг другу. Странная ситуация. Почему в зале вдруг становится так жарко? Подхожу к окну и открываю его настежь, будто проблема действительно в том, что здесь жутко душно. – Я попросила у него прощения.

- Что? – недоуменно оборачиваюсь

Рита присаживается, откидывает назад спутанные волосы и усмехается:

- Сложно извиняться, когда действительно чувствуешь себя виноватым. Как просто сказать «прости», если за плечами нет никаких грешков, и как же сложно сказать это «прости», когда причины и, вправду, существуют.

- Ты про Сашу?

- Именно. Порой, я специально делаю людям больно. Это привычка. – Она нервно пожимает плечами и выглядит так уязвимо, что у меня внутри все сжимается. – Когда избегаешь близости, ненароком начинаешь привыкать к одиночеству, становишься черствым, другим. Понимаешь? Я забыла, как это бывает.

- Что бывает?

- Семья. Мы с Рувером определенно связаны, но в нас столько же милосердия, сколько в тебе жестокости. – Хочу поспорить, однако не успеваю. Рита продолжает. – Ты и Саша, и ваш порыв спасти отца – это именно то, что стерлось у меня из памяти. И я всеми силами держусь за тебя, правда. Но этого мало.

Сажусь напротив шатенки. Изучаю ее огромные, изумрудные глаза, широкие скулы, волосы и неожиданно спрашиваю:

- Какой она была?

Рита тут же понимает, о ком идет речь. Она робко улыбается, наклоняется ко мне чушь ближе, будто собирается раскрыть самый сокровенный секрет, и шепчет:

- Красивой.

Я забываю, как дышать. С одной стороны, грудь сжимает горячее чувство стыда, словно расспрашивать Риту о своей настоящей матери – тяжелейшее преступление. Однако с другой стороны – нет ничего более естественного, чем этот вопрос. Мое желание стать немного ближе к шатенке, ощутить принадлежность к ее семье – это нечто интуитивное, врожденное, необходимое мне, как кислород. И я не могу сопротивляться. И я хочу знать больше.