Обратимость

- Почему бы не попробовать? Если они похитили отца с целью выведать новые имена этих чародеев, книжка – все, что им нужно.

- Чародеев, - неожиданно смеюсь. Откидываюсь в кресле и прикрываю руками лицо: черт, кажется, у меня истерика. – Сашааа.

- Что? – он тоже усмехается. – Ну, а как вас называть? Ведьмаки? Пойми меня правильно, я вот произнес «сверхлюди» и решил, что для вас это звучит уж слишком пафосно.

- А чародеи – значит нормально, да?

- Ну, уж точно лучше, чем кудесники.

Теперь мы смеемся вместе. Брат начинает так трястись, что вслед за ним трясется машина. Мы смотрим друг на друга, затем вновь улыбаемся, потом вновь смотрим, и вновь вытираем с глаз мокрые полосы. И мне кажется, что я уже никогда не успокоюсь, никогда не задышу нормально, однако через пять минут колики отступают. Выпрямлюсь, замечаю, как беззвучно выдыхает Саша и спрашиваю:

- Ты ведь не бросишь меня?

Брат ошеломленно оборачивается. Я тут же отвожу взгляд в сторону. Глупый вопрос, очень глупый.

- Почему я должен это сделать?

- Ты знаешь, почему.

- Эй, - Саша берет меня за руку и грустно шепчет, - я виноват, я не должен был отворачиваться и делать тебе больно. Однако знай, что я никогда бы тебя не бросил. Слышишь?

- Но…

- Аня. Мне плевать на то, что сказала Рита. Ты моя сестра. - Почему-то хочется разрыдаться. Ловлю взгляд брата, киваю и с силой прикусываю внутреннюю сторону щеки: не реви, не реви. – Меня можно не стесняться. – Видимо, он видит, как я разрываюсь на части. – Я пойму.

И тогда я все-таки даю волю чувствам. Тянусь к Саше, и он крепко прижимает меня к себе, словно маленького ребенка. И я бы хотела, чтобы эти объятия не размыкались, хотела бы навечно остаться в этом моменте, ведь никогда мы с ним еще не были так близки. Однако, к сожалению, все когда-то заканчивается. И как же прозаично то, что боль приносит лишь конец чего-то хорошего.

Как же приятно просыпаться дома. Я открываю глаза, вижу белый, родной потолок, сиреневые стены, широкое окно, цветы, шкаф, стол и спокойно выдыхаю. Удивительно, как люди начинают ценить вещи, только после их пропажи. Или после нависшей над ними угрозы. Странное чувство, присущее всем и каждому. Мы никогда так не будем бояться что-то потерять, пока, на самом деле, это не потеряем.

Я не помню, что мне снилось. Такое ощущение, словно я отрубилась, впала в кому, попросту отключилась и открыла глаза уже сейчас – утром. Лениво встаю, чувствую, как взывают все мышцы - вчерашний бег хорошенько отыгрался на ногах и прессе – и морщусь: интересно, когда я вновь смогу нормально двигаться? Шаркаю по комнате, выхожу в коридор, оглядываюсь – тихо. Наверно, Саша еще не проснулся. На кухне завариваю себе чай, вновь думаю об отце и совершенно случайно вспоминаю про маму: господи, знает ли она о случившемся? А что, если приплетут и ее? Вдруг решат допросить? Скажут вернуться? Спину обдает холодом. Хочется верить, что маму данная история никак не коснется, иначе проблем только прибавиться. Я съедаю кучу бутербродов с кабачковой икрой, допиваю чай и неожиданно понимаю, что хочу проверить комнату отца. Вдруг там и, правда, есть сейф? Толика здравого смысла запрещает мне даже рыпаться в сторону поселка, ведь венаторы могут еще быть там. И что мне делать, если они найдут меня и схватят? Но могу ли я сопротивляться упертому ощущению вины, ощущению обязанности? Я должна выведать все, что только в моих силах, должна разобраться, должна спасти папу! Плевать на дрожь во всем теле, плевать на то, что мои ноги еле удерживают его в вертикальном положении. Если есть шанс разузнать больше – я обязана им воспользоваться.

Первые несколько минут мне кажется, что я сошла с ума. Одеваюсь, даже не пытаясь взглянуть на себя в зеркало – уверена, там меня ждут лишь испуганные глаза, трясущийся подбородок и сгорбленные плечи. Однако затем тело охватывает странное чувство спокойствия, будто я делаю то, что должна делать, и это правильно. Выхода ведь нет. Я могу бояться сколько угодно, но ничто не изменит реальности. Поэтому стоит смириться и, наконец, предпринять то, что не просто подвергнет мою жизнь опасности, но еще и принесет пользу.

Я не бужу Сашу. Знаю, он меня одну не отпустит, а звать его с собой не сильно хочется: если и совершать безумные поступки, то в полном одиночестве. Расстраиваюсь, что когда-то отказалась получить права, и направлюсь к остановке пешком: да уж, передвигать ногами поразительно больно. Особенно ноют ягодицы. Надеюсь, это хоть как-то отразится на моем заду в будущем.

День сегодня не холодный. Серый, как всегда, однако теплый. Так что когда я вновь приезжаю в поселок, меня трясет отнюдь не от мороза. Решаю отвлечься, набрав номер Лили: почему-то мне кажется необходимым предупредить ее о моем намерение забить на институт на неопределенное количество времени. Бубнова отвечает тут же.

- Ты куда делась? – ее голос требовательный. Может, она даже волновалась. – Я звонила тебя раз сто.

- Прости, не услышала. Тут просто такое дело, - внимательно оглядываюсь, надеясь не наткнуться на венаторов, - я заболела. Сильно. Надо дома лежать.

- Я так и поняла. Чем хоть заболела?

- О, да кошмар. Все ноет, голова болит, постоянно есть хочется, спать, - удивительно: я даже не вру, - ощущение тревоги какой-то. Доктор говорит, это от переутомления.

- Доучилась.

- И не говори.

- Ты там не волнуйся. Я преподавателям скажу. Они уж точно поверят, зная, как ты относишься к пропускам.

- Спасибо. – Собираюсь положить трубку, как вдруг добавляю, - и скинь мне домашнее задание, хорошо?

Бубнова смеется.

- Кто б сомневался, что ты меня об этом попросишь.

Мы прощаемся, и я оказываюсь лицом к лицу со своим домом. Какие воспоминания может вызвать место, где ты провел детство? Я вот почему-то пытаюсь вспомнить, как копалась в саду, как бегала по газону, как рисовала на запотевших окнах закорючки, но не вспоминаю. Теперь я вижу лишь тот день, когда оставила папу на кухне и понеслась прочь отсюда, будто это не мой дом, а чужой. Будто здесь эпицентр опасности или ядро проблем. И внутри горит такое дико желание сменить ассоциацию, подумать о яблонях, о том, как они красивы в мае, но не выходит. Теперь я лишь вижу папины голубые глаза, лишь слышу свист пуль и лишь чувствую дикую пустоту где-то в сердце.

Двери с обеих сторон коттеджа опечатаны. Приходится залезть внутрь через разбитое окно. Я так сильно сжимаю зубы, что становится дико больно, но лучше уж так, чем, если бы мои непослушные ноги задели торчащие, безобразные осколки.

В зале жутко холодно. Я сильнее укутываюсь в пальто, которое додумалась надеть еще дома, и сразу же поднимаюсь в спальню отца. К чему тянуть? Вываливаю на пол одежду с полок, залажу под широкую кровать, проверяю тумбочки, стены, даже сдвигаю в сторону ковер. Тщетно. Никаких намеков на то, что у отца был тайник. Глупо сдаваться и уходить, поэтому я решаю проверить остальные комнаты. Сашины апартаменты сейчас завалены старой техникой и мебелью. Не понимаю, почему мою коморку отец даже пальцем не тронул. Может, он надеялся, что я вернусь? В носу опять колет. Прохожу к себе, осматриваю темно-коричневое одеяло и невольно дотрагиваюсь до него пальцами. Если раньше жизнь и была простой, то сейчас в ней катастрофическое количество сложностей. И мы так рьяно жалуемся на эту простоту, что даже не представляем себе, от чего отказываемся и что получаем взамен. Смотрю на светлый, огромный шкаф. Распахиваю его дверцы и достаю коробку из-под обуви. Такую смятую и старую, но такую ценную. Вновь нахожу в ней фотографию Никки, Андрея, и на этот раз не прячу обратно. Будет лучше, если с прошлым не бороться, а попытаться его принять. Именно по этой причине, я не выбрасываю фото, а кладу во внутренний карман пальто. Ближе к сердцу.

Спускаюсь на первый этаж. Нервно осматриваюсь и цокаю: неужели я ошиблась, и на самом деле те документы были настоящими? Неужели интуиция меня подвела? А затем я вижу ее: картинку. Огромную, широкую картинку над самодельным, кирпичным камином. На ней изображен папа и дядя Сережа. Два брата. Один несчастный случай. И толчок, сделавший из отца того, кем он стал.