Обратимость

Собираюсь вновь ответить что-то невразумительное, но неожиданно чувствую рядом чье-то присутствие. Оборачиваюсь. К нам движется Рита. Она высоко держит подбородок, рассекает длинными руками воздух. Думаю, если бы Саша сейчас не был так озабочен исчезновением отца, он бы определенно отметил ее красоту. Пусть грубую. Зато необычную.

- Рувер осмотрелся, - остановившись в нескольких сантиметрах от моего лица, сообщает шатенка и облизывает губы, - пусто. На заднем дворе чьи-то следы. Он думает, твоего отца увезли насильно.

- Но что, если следы оставила я, когда убегала?

- Надеюсь, у тебя не сорок третий размер обуви.

- Извини, - неожиданно вставляет Саша и, махнув рукой, привлекает внимание Риты. – Ты наш детектив?

- Что?

- Расследуешь дело нашего отца.

- Нет.

- Не удивительно. Слишком молода для этого.

Рита закатывает глаза, и это не предвещает ничего хорошего. Поэтому я тут же подпрыгиваю к брату и отрезаю:

- Она спасла меня. Помнишь? Оттолкнула в сторону, когда машина едва не проехалась по моим конечностям.

- И как вы встретились вновь? Тебя опять пытались…

- Да. Господи. Слишком долго вы тяните резину, - неожиданно вспыхивает Рита, вплотную подлетает к Саше и отрезает, - твою сестру ищут. Точнее мою сестру, но это неважно. У нас нет времени на разговоры. Хочешь знать, кто именно ей угрожает? Венаторы. Кто же это – спросишь ты. Это охотники за теми людьми, чьи способности выходят за рамки обыденности. Конкретно Аня может ускорять частички времени, и я думаю, как раз-таки это сыграло роль позапрошлой весной, когда ее обнаружили. Если тебе интересно, твой отец что-то скрывал. Именно поэтому его оставили в живых и увезли, а не убили. Прямо здесь. Если мы поторопимся, то успеем скрыться до того, как кто-то из венаторов вновь придет сюда для зачистки. И как мне кажется, это здравая мысль, ведь ты не хочешь, чтобы от твоего дома не осталось и того, что сейчас держится на честном слове. Правда?

Саша молчит. Он хорошо держится, смотрит Рите прямо в глаза, не отрывается. И сначала я думаю, что таким образом он бросает ей вызов, мол: что еще расскажешь? Но затем я понимаю, что он попросту дико растерян, и единственное, что сейчас еле-еле держит его на ногах, так это странные, широкие глаза смуглой незнакомки.

Наконец, он восклицает:

- Что?!

Это «что» наверно слышит весь поселок. Я хватаю брата за руку и крепко ее сжимаю. Говорю:

- Все хорошо. Не кричи, пожалуйста.

- Ты ей поверила?!

- Пришлось.

- Что значит пришлось? Она больная!

- Но это правда, - настаиваю я и дергаю Сашу на себя. Теперь мы стоим достаточно близко, чтобы огородиться от людей, от шума, от их глаз. От реальности. Вновь сжимаю руку брата и шепчу, - это сложно понять, но я действительно умею делать странные вещи. И папа знал об этом. Я не просто так оказалась в вашем доме, не просто так стала частью вашей семьи. Он принял меня. Знал, что я не такая, но принял. И ты тоже должен смириться.

- С чем? – его голос дергается. – С чем смириться?

- С тем, во что верил отец!

- Он бы никогда не повелся на эту чушь. Папа мог отличить реальность от больной фантазии. И это, поверь мне, это именно отклонение. Психическое! Если не полное!

- А как ты объяснишь документы этой девушки в его приюте? Как ты объяснишь то, что мы родные сестры? А что ты скажешь на счет того, что папа хранит в шкафу с кастрюлями огромное ружье? И знаешь, такое чувство, будто он действительно не в первый раз им пользовался. А историю про дядю Сережу? Оказывается, папа посвятил всю свою жизнь приюту именно из-за того, что случилось тогда, восемнадцать лет назад.

- Это бред, Аня. Люди не могут управлять временем.

- Могут. – Облизываю засохшие губы и придвигаюсь к брату еще ближе. Чувствую, исходящий от него, запах моторного масла, мяты, и повторяю. – Могут, и я это видела.

- Ты не знаешь, что видела.

- С чего вдруг?

- Просто потому что это нереально!

- Мне не зачем тебе лгать! Я волнуюсь за папу не меньше твоего.

- Да? Именно поэтому ты сбежала, оставив его?

Отстраняюсь, словно Саша только что ударил меня по лицу. Я так хочу заорать, так хочу сказать, что он ошибается, но в глубине души, в самых ее недрах, я понимаю – он прав. А правда бьет еще больней. Стискиваю зубы и изо всех сил приказываю себе держаться, не сломится под напором чувств. Но вина такая дикая. Она прожигает меня, проходит через все мое тело, и уже через несколько секунд не остается ничего, кроме беззащитной, повинной девушки.

Срываюсь с места и бегу. Не знаю куда. Наверно, просто подальше отсюда. Слова брата вертятся в голове, всплывают перед глазами, и я с таким рвением пытаюсь избавиться от них, что только сильнее в них тону. Как в зыбучий песках. Оказываюсь в лесу. Непроизвольно. Если бы разум хотя бы немного соображал, ноги бы ни за что не привели меня туда, где воспоминаний гораздо больше, чем в любом другом месте. И, тем не менее, я здесь. Вокруг эти высокие сосны. Орут птицы. И я бы с удовольствием зажала уши, абстрагировалась от всего вокруг, но у меня даже не получается подумать об этом. Я просто тупо иду вперед. Ничего не вижу. Ничего не слышу. Сильно царапаю ладонь о какую-то острую ветку, и не обращаю на это никакого внимания. Просто брежу о папе, представляю перед собой его светло-голубые глаза и упорно сдерживаю слезы.

- Так и продолжаешь самоубиваться?

Его голос доходит прежде, чем я чувствую запах сигарет. Останавливаюсь. Оборачиваюсь. И ничуть не удивляюсь, увидев в нескольких метрах от себя Рувера. Одна рука в кармане, другая – держит сигарету. Если бы я сейчас не старалась выкинуть из головы все мысли о брате, я бы непременно сравнила их манеру вести себя вальяжно и безответственно.

- Что тебе нужно?

- Ничего. Просто увидел, как ты устраиваешь концерт и решил не пропустить его развязку.

Покачиваю головой:

- Хорошо. А теперь уходи.

- Аня.

- Я серьезно! – мой голос звонкий, свирепый. - Уходи.

Рувер откидывает в сторону сигарету. Поднимает на меня взгляд и медленно выдыхает.

- Ты сделала то, что должна была.

- О! Будешь меня успокаивать?

- Хватит себя жалеть – ты гораздо выше этого. Да, в словах твоего брата есть определенный смысл, однако глупо упрекать человека в том, что сам бы ни за что не сделал.

- Да, я не злюсь на Сашу, понимаешь? – Глубоко втягиваю воздух в легкие и непроизвольно закрываю глаза. – Я злюсь на себя.

Слышу, как свистит ветер, и тут же вспоминаю свист пуль. Я бросила папу тогда, когда он во мне нуждался. Но что бы я смогла сделать? Как бы я смогла ему помочь? Я ведь ребенок, я ничего не умею. Не драться, не дать отпор. Ни физически, ни морально я бы не выдержала такую бойню, а только бы принесла проблемы. И да, возможно, это лишь оправдания. Но ведь в них есть смысл! Папа сказал бежать – и я убежала. И не потому что я труслива, не потому что он мне не дорог, а потому что это было единственным здравым решением, которое я могла принять в тот момент.

Все мое существо горит. Столько слов вертится в голове. Столько этих слов пытается меня оправдать. И всего три подрывают целую систему – ты просто струсила.

Вдруг чувствую, как что-то теплое касается моей руки. Открываю глаза и вижу, что Рувер прикладывает пальцы к небольшой ранке на моей ладони. Вблизи этот парень совсем другой, и почему-то он кажется мне до боли знакомым. Он полностью закрывает меня своим телом, плечами. И выглядит спокойным, отнюдь не зазнавшимся идиотом. Лицо слегка загоревшее, ресницы такие же черные, как и вьющиеся волосы. Наши глаза непроизвольно встречаются в тот самый момент, когда тепло на моей ладони превращается в колики, и порез магическим образом стягиваться.

Я ошеломленно вскидываю брови. Смотрю сначала на крошечную, белую полоску, затем на Рувера, и вдруг вижу, как уголки его губ предательски дергаются.

- Так это ты, - шепчу я и замираю. – Это ты залечил мою рану, и… Шарф. Тогда на остановке. Ты поднял его.