Страница 94 из 97
Более трех тысяч пород деревьев растет в Синопе: пальмы, гигантские цветущие азалии и камелии. Поля роз и лимонных деревьев гармонически группируются чудесными ансамблями на фоне морской синевы и захватывают своей красотой. Однако в этом райском саду обитали ядовитые змеи, пауки, сколопендры и фаланги, в темноте ночи в горах по-кошачьи визжали шакалы.
Чем дольше я оставался там, тем яснее понимал, что душой не был связан со всем этим сказочным миром, прекрасным, но чуждым мне. Мне не хватало родных северных зорь, вечерних и утренних, не хватало красок, которые рождаются в лучах заходящего солнца, окрашивающих в желтый, фиолетовый и пурпурный цвета природу; я заскучал по просторным полям, по зеленым лужайкам, речушкам, по березовым рощам.
Любимый мной с детства Московский Кремль призывно манил назад, домой, где каждый домик, каждая мелькнувшая человеческая фигурка, каждая лошадка и даже трубный дым казались настолько родными, близкими и дорогими, что я затосковал по ним, с тех пор полюбив их навсегда и больше всего другого. Там, на юге, я понял с предельной ясностью, где мне искать свое счастье художника. Я почувствовал себя поистине счастливым от охватившего меня нового сознания, которое пробудилось так неожиданно и с такой разительной силой.
Вернувшись в Москву, окрыленный сильным душевным подъемом, я больше не сомневался в том, что мне необходимо делать и где искать нужные материалы. Этот год был для меня переломным, он открыл перед воображением далекие перспективы и совершенно новые задачи. Таким математическим методом – методом «от противного» я познал свой путь художника и никогда более не отходил от него.
Москва сыграла в моей художественной жизни большую роль. В Москве началась моя живопись; Москва вскормила во мне основные интересы и увлечения.
К этому городу я постоянно возвращался. В 1911 году мной была написана акварель «Москворецкий мост зимой (со стороны Балчуга)». Большое оживление на этом мосту, соединяющем Красную площадь с Замоскворечьем, наглядно выражает неизменно господствовавшие в московской уличной жизни неразбериху и людскую сутолоку. Картина написана на фоне Кремля и части Китайгородской стены; в ней передан серебристо-серый, жемчужный колорит московского зимнего дня. Эта большая акварель была издана книжной фирмой «Гроссман и Кнебель» и напечатана в Лейпциге в натуральную величину. Ее репродукция, висевшая во всех школах Германии, служила пособием по географии, показывающим облик русской столицы.
Моя работа на природе вне Москвы и систематические поездки в древние города русской провинции теснейшим образом были связаны с темой Москвы, являясь как бы ее продолжением.
Спустя некоторое время после моего возвращения с Кавказа меня потянуло в Нижний Новгород. В этом городе, изобилующем бесчисленными историко-художественными богатствами, я, к полному своему удовлетворению, нашел то, о чем затосковал на Кавказе.
Другие переживания, с такой же мощью охватившие все мое существо, связаны с Сергиевым Посадом, Троицкой лаврой (ныне г. Загорск). Сильно взволновали меня красочные архитектурные памятники этого сказочно-прекрасного городка, исключительного по ярко выраженной русской народной декоративности. Да и сама народная жизнь, оживлявшая это историческое место, потрясла мое воображение.
Московский дух, понимание красоты по-московски отражены в колоритных красках, в причудливых сочетаниях архитектурных форм построек лавры. Узнав Троицкую лавру, я стал еще лучше и глубже понимать все «московское».
Влияние московской народной культуры, в известной мере знаменовавшей единство самосознания русского народа, передалось не только Троицкой лавре, но и другим древним городам средней России, получив свое яркое выражение в их архитектуре.
Однако вместе с общим, связующим художественным единством вкусов и навыков отдельные города обладали особыми неповторимыми чертами, придававшими каждому из них свою уникальность. Таковы древние города: Ростов, Ярославль, Углич, Кострома, Владимир, Суздаль, Торжок, Тверь, Коломна, в которых мне удалось побывать. Несколько иные по архитектуре великие северные города – Новгород и Псков, однако и они объединены с Москвой общими корнями русской народности.
Моя работа в Москве в дооктябрьский период заключалась не только в изображении видов столицы, но также в изучении характера жилищ и особняков, ее торговых помещений и деловых дворов. Специфические черты Замоскворечья сравнительно с центральной частью Москвы, особый склад жизни, домоустройства и бытовой уклад, отличающие Таганский район от Арбатского, Сокольнический от Тверского или Хамовнического, требовали своего специального изучения для обретения историко-художественных знаний о Москве.
Основательное знание «внутренней» Москвы требовалось не только для создания картин, но и для осуществления театральных постановок: между дворянским особняком на Поварской и купеческим домом в Замоскворечье была большая разница, хотя в том и другом господствовал единый московский стиль и характер жизненного обихода.
Дооктябрьская жизнь Москвы и москвичей конца прошлого века была нашей живой современностью; она по времени как будто была далека от быта, нравов и привычных устоев русской жизни исторического прошлого. На самом же деле эта дистанция была не таких уже огромных размеров, что особенно касалось бытовой стороны жизни. Унаследованные от прошлого «устои жизни», выражавшиеся в народных традициях и в привычках, продолжали жить не только в дворянских и купеческих домах, но они бытовали и среди сельского населения, среди простого городского люда и городской интеллигенции в нетронутом виде. Переходя от поколения к поколению, эти устои казались нерушимыми. Четыре времени года делили его на части, в которых бытовая сторона домашней, семейной жизни определялась во многом церковными праздниками, накладывавшими свою печать на распорядок и характер домашних работ городского и сельского населения, на поведение и даже на одежды купечества, фабрикантов и ремесленников, интеллигенции и чиновничества. Здесь невольно вспоминается замечательное описание рождественских дней в «Евгении Онегине» Пушкина.
Жизнь и быт Москвы второй половины XIX века получили свое яркое выражение в произведениях Тургенева, Чехова, Достоевского и особенно Л. Толстого, например в его известном описании пасхальных дней в романе «Воскресение»; они замечательно воплощались в пьесах Островского. Показанная этими авторами современная жизнь глубоко уходит своими корнями в прошлое, с которым она была связана всеми своими привычками и предрассудками, всем укладом и бытом. Лишь Великая Октябрьская революция перестроила вековые жизненные устои, в значительной степени покоившиеся на основах религии и царизма.
С детства мне приходилось вращаться главным образом в кругу служащих, однако были знакомства, позволявшие мне еще в юные годы бывать в купеческих и дворянских семьях. Практически жизнь моя сложилась так, что в поле моих наблюдений оказались тогда люди, близкие героям пьес Островского.
Мне очень хорошо запомнилась специфика некоторых богатых купеческих домов Замоскворечья, большей частью двухэтажных, с антресолями. Просторные помещения в этих домах были поделены на пустовавшие парадные комнаты, которыми пользовались лишь в праздничные дни или во время приема гостей, и на интимную жилую часть, где проходила будничная жизнь ее обитателей.
При домах были уютные дворики, поросшие зеленой травкой, и более или менее обширные сады с беседками и цветочными клумбами. В парадных комнатах висели люстры и нередко портреты «предков» в золотых рамах, стояли горки с серебром – в подражание дворянским домам. Хорошо запомнились вместительные деревянные сени в виде хозяйственных пристроек к каменным домам, с чуланами, шкафами и сундуками, обладавшие всегда своим особым запахом.
Приходилось бывать и в более скромных купеческих домах, где неизбежно господствовал тот же хозяйственный уклад и быт, тот же распорядок и те же тенденции. Позднее эти впечатления моих юношеских лет обогащались в результате изучения торговых помещений, контор и складов самых разнообразных типов и видов, знание устройства которых мне требовалось как художнику для некоторых текущих театральных работ. Этими бесконечно разнообразными складами и конторами московского купечества и московских фабрикантов был густо застроен так называемый Китай-город: Зарядье – улички и переулки бывшей Варварки (ныне ул. Разина), бывшая Ильинка (ул. Куйбышева) и Никольская (ул. 25 Октября), примыкавшие к бывшим торговым рядам на Красной площади (ныне ГУМ). Весь этот тесный складской и торговый городок восходит к XVI–XVII векам и стоит на том же месте, где в те времена была сосредоточена московская торговая жизнь, от которой осталась та же сутолока и те же привычки торгового дела. Живые впечатления, полученные мной в юности от обстановки домашнего быта и торговых дел московского купечества, явились обильным и очень нужным материалом для моих иллюстрационных и театральных работ. Я много пользовался им для постановок пьес Островского в Малом театре, где они до последнего времени не сходят со сцены. Для художественного оформления этих спектаклей необходимо было хорошо знать не только купеческое Замоскворечье, но и другие районы Москвы. Действие «московских пьес» Островского происходило не только в домашней обстановке, но и в ресторанах и увеселительных садах Петровского парка; в московских трактирах, у ворот древних монастырей, в подвальных помещениях купеческих домов, в особняках московских вельмож и в дворянских домах. Пьесы Островского заставляли меня расширять свой опыт и углублять знания о Москве, собирать о ней материалы, интересоваться, как и чем она живет, каковы особенности не только дворянских, купеческих домов, но и жилищ чиновников, интеллигенции, студентов, мещан, рабочих и других слоев и классов московского населения. Очень важно было изучить и самих типических представителей этих слоев и классов, их характер, психологию, их взаимоотношения, образ жизни, одежду и т. п. Диапазон нужных и содержательных материалов для творческой художественной работы простирался от богатейших особняков до ночлежных домов, от крупнейших богатеев до беднейших людей.