Страница 86 из 105
Все эти доводы казались ему особенно убедительными, когда он находился в конторе, обложенный розовыми и зелеными папками с документами. Но в ее присутствии весы правосудия пугающе перевешивали в другую сторону, напоминая о том, чего он может лишиться. Ее прекрасные ноги, которые она не стеснялась показывать, ее стройные округлые руки, нежный лоб и щеки, шея и грудь, сияющие голубые глаза и длинные белокурые волосы. Как несправедливо, что ее природные прелести до такой степени способны были нарушить осмысленное, спокойное течение его жизни.
Со вторника он не обедал дома, а в пятницу явился домой, явно показывая, что голоден, и Она зажарила ему кусок свинины и подала несколько сортов сыра. Как и завтраки, обед проходил в полном молчании, нарушаемом лишь звяканьем посуды. После обеда он сел у камина с сигарой и стаканом портвейна, а она занялась мытьем посуды. Вернувшись в гостиную, она заметила, что он читает «Боксерские новости», купленные ею сегодня. Он поднял голову, заметил ее взгляд и смущенно проговорил:
— Они высоко отзываются о Брауне, или о Воспере, они о нем высоко отзываются в этой вашей газете. Значит, поражение не причинило ему большого вреда. Он должен быть благодарен — получил возможность выдвинуться.
Она ответила, повторяя Годфри:
— Сломанный нос, восемь швов на щеках, два на лбу, сотрясение мозга, только и всего. За это, несомненно, стоит благодарить.
Энджелл уронил газету на пол и отпил глоток портвейна. Он упустил из виду, что ему не следует касаться этой темы чем дольше, тем лучше. Говори о чем угодно. Хвали ее платье, ее кулинарные способности, ее прическу. Он не должен рисковать своим будущим. Но теперь тема была затронута, вскрыта, словно вена. Теперь слабый аргумент Энджелла грозил перейти в сильное кровотечение.
— Я с ним вчера виделась, — сказала она.
Страх и ненависть душили его, но он упрятал их поглубже, чтобы они не обнаружились.
— Он в больнице Бетнал-Грин, — продолжала она.
— Этого следовало ожидать.
— Чего?
— Того, что вы к нему пойдете.
Она налила себе портвейна. Она не любила портвейн, слишком сладкое, приторное вино — символ обеспеченного существования.
— Ему все известно. О вашей договоренности с Джудом Дэвисом.
Стало так тихо, что было слышно, как в ванной пробили десять старинные французские часы из золоченой бронзы.
— Ничего не понимаю. Вы все придумываете. Что вы ему сказали?
— Ничего. Сделала вид, что ничего не понимаю. Но он все знает или догадывается, как и я. Он сказал, что рассчитается с вами обоими.
Энджелл поставил стакан на стол. Его сигара тлела в пепельнице.
— Я никогда не встречался с Дэвисом, не знаю даже, как он выглядит. Просто Браун страдает манией преследования. К тому же, как это он может с нами рассчитаться? Так вы, кажется, выразились?
— Мне кажется, тем же способом, что и вы с ним, — с издевкой заметила Перл.
Лицо Энджелла побледнело. Словно кровь вдруг схлынула в другое место, где в ней была большая нужда. Он застыл на своем стуле.
— Что за абсурд, — храбро заявил он. — Мы живем в цивилизованном обществе.
— Неужели?
— Человека могут отдать под суд за одни лишь угрозы. В некоторых случаях за угрозы могут даже отправить в тюрьму. Брауну следует выражаться поосторожней.
— Я ему так и сказала.
— Сказали, чтобы он был поосторожней?
— Да.
— И что он ответил?
— Не обратил никакого внимания. Абсолютно никакого.
Снова наступило молчание, часы в гостиной тоже пробили десять. Новая, внезапно возникшая опасность связала ему язык. Ему самому, а не его собственности угрожает физическая опасность. Что-то невероятное.
— Разумеется, это ерунда, — уверенно сказал он. — Пустые слова.
— Я тоже так думаю.
— Но и в пустых словах видна его зверская натура.
— А разве мы все не звери? — спросила Перл.
У них были билеты на концерт в Альберт-Холл в воскресенье, но она отказалась идти. За полчаса до концерта он отправился туда и попытался продать билеты. Это ему не удалось, и он сам пошел на концерт, Чтобы хотя бы не терять один билет. Когда концерт окончился, на улице уже стемнело, и он взял такси и поехал домой. Он не знал, давно ли Годфри вышел из больницы. Но понимал, что теперь ему, видимо, долгое время придется ездить домой на такси.
В понедельник утром он на час опоздал в контору, но, придя, тут же позвонил Винсенту Бирману. Бирмана он не застал, но тот сам позвонил ему в двенадцать, и они условились вместе пообедать.
Узнав, как развиваются события, Бирман сказал:
— Что касается меня, то я был нем как рыба. Вы меня знаете. Я не из болтливых. А Джуд Дэвис, как вы понимаете, не проговорится. Он рискует лицензией. Браун может только догадываться, а как он догадался, это уж не мое дело. Откуда вам известно, что он вас обвиняет?
— До меня дошли слухи. Он угрожает отомстить.
— Вам? Или вашему клиенту?
Энджелл кусал губы.
— Видимо, мне. Хотя я был всего-навсего посредником.
— Как и я. Мне кажется, он видел меня раз в вашей конторе. Может, отсюда все и пошло. Но не стоит принимать это всерьез. Чего там, какой-то жалкий, сломленный духом боксеришка. Ни связей, ни денег. И никаких доказательств. Ну что он может сделать?
— Еще супа. И принесите тертого сыра, — приказал Энджелл официанту. Он платил за обед в недорогом кафетерии на Флит-стрит. — Никто не знает, до чего может додуматься такой вот бешеный субъект, если станет раздувать обиду… Вы сказали — сломленный духом?
— Нет, спасибо, — сказал Бирман официанту, наблюдая, как Энджелл глотает суп. — Ему ведь сильно досталось.
— Вы там были? — Уилфред испугался.
— Да, старина, пришлось пойти. Я условился передать вторую тысячу в тот же вечер. Таков был уговор.
Чтобы скрыть досаду, Уилфред разломил булочку и положил кусок в рот.
— Дэвиса там не оказалось, — продолжал Бирман. — Он заболел или прикинулся больным, так что пришлось поехать к нему домой на такси, — кстати, еще десять шиллингов за ваш счет.
Энджелл сказал:
— Мой клиент, наверное, выжил из ума, что тратит такие суммы. Брауна, конечно, избили сильно, и все-таки… Помимо внешних повреждений… — Он доел остатки супа и с надеждой поглядел на Бирмана.
— Помимо этого разве можно обещать что-то определенное? — сказал Бирман. — Бокс — странная игра. Боксер идет на ринг, распустив хвост. Это, так сказать, психологическая сторона дела. Когда же ему подрежут крылышки, как подрезали вашему во вторник, с ним что-то происходит. Раны заживут — хотя и тут потребуется время: такого страшного удара правой, как у Кио, я, пожалуй, ни разу не видал. Это уже физическая сторона дела. Но и мозг тоже должен залечить раны. До этого он всегда выходил на ринг уверенный в победе. И побеждал, а если и проигрывал из-за подбитого глаза, то приписывал это невезению или убеждал себя, что судья ошибся в очках. Никто из них никогда не признается в поражении, у них всегда находится оговорка, только так они держатся на ринге. Но когда тебя вот так излупят, как вашего во вторник, тут уж не придумаешь оговорок. Начинаешь понимать, что есть кулаки покрепче, потяжелее, чем у тебя, и может случиться, что навсегда лишишься своего боевого задора. И тогда начинается закат. Закат может начаться и в двадцать три года. Одним словом, если говорить о Годфри Воспере — все дело случая. Поживем — увидим.
— А тем временем…
— А тем временем, надеюсь, ваш клиент остался доволен.
— А тем временем я получаю угрозы…
— Ах, угрозы. Забудьте о них, старина. Это его оговорка, поймите. Он внушает себе, что его обманули, что бой был нечестный. Это помогает ему залечить раны. Ну, а что касается мести… Ему ведь карман не позволит нанять подонков, чтобы с вами разделаться. Так стоит ли обращать внимание на угрозы какого-то побитого боксеришки…
Это вполне соответствовало здравым рассуждениям Энджелла, но одних здравых рассуждений мало.