Страница 17 из 105
Он вдруг возник рядом, тяжело дыша. Он то ли смеялся, то ли ругался. Она не могла понять, что с ним происходит: казалось, они просто играют в прятки, если бы не ее уверенность в серьезности происходящего. Насилуя ее, он бы, вероятно, тоже смеялся. Он стоял теперь где-то совсем рядом и прислушивался. Она прикрыла рот рукой, стараясь дышать беззвучно.
— Устричка, — осторожно позвал он: голос его раздался так близко, что ее передернуло от страха — неужели он заметил? — Я знаю, ты здесь, довольно упрямиться, давай помиримся. Я до тебя пальцем не дотронусь, только скажи. Тут же отвезу тебя домой. Слово Годфри. Ну пошутили, и хватит, верно ведь? А теперь поехали.
В ответ — молчание.
— Пошутили, и хватит, понимаешь. Ну а если ты заставишь меня тут торчать, я могу рассердиться. Выходи сейчас же. Ты ничего не добьешься. Я тут хоть всю ночь простою.
Перл не была по-настоящему религиозной, но, когда попадаешь в безвыходное положение, слова молитвы приходят на ум сами собой.
— Боже милостивый… — Тут она остановилась, ей показалось, что Годфри словно похитил свое имя и она молится ему. — Господи, помоги мне. Иисус Христос, помоги мне. — Ибо если позднее она и сможет рассуждать разумнее, то в это мгновение внутреннее безошибочное чутье подсказывало ей, что если он ее поймает, то обязательно изнасилует. А если она окажет сопротивление, все равно ее придушит.
Он отошел чуть в сторону. У него, очевидно, не было с собой фонарика, иначе он бы ее тут же обнаружил. Но машина была не так уж далеко — свет фар почти достигал сюда. Фары, правда, не будут гореть вечно; если он вскоре не вернется к машине, то у него сядет аккумулятор.
Он споткнулся обо что-то и ругнулся и, должно быть, вспугнул какую-то птицу — поднялся птичий переполох.
— Устричка! — позвал он и стал возвращаться. — Я ведь знаю, ты где-то рядом. Я могу и подождать. Мне спешить некуда. Я еще до тебя доберусь.
Стоит глазам привыкнуть к темноте, и он ее увидит; пальто у нее темное, но лицо-то белое, и одна нога тоже белая, неприкрытая, и она не осмеливалась двинуть ею, поджать под себя.
Он снова стал удаляться. То есть шаги его стали удаляться, но ступал он по мягкой земле, и поэтому они вскоре замерли, далеко ли он отошел, определить было невозможно. Полная тишина. Она лежала, не шевелясь, в том же положении, как упала, плечом упираясь в какой-то сук. Что-то поползло по голому колену. Улитка. Перл нащупала раковину, схватила ее и еле оторвала от колена, улитка крепко присосалась к коже. Она отбросила улитку в сторону, и раковина зашуршала среди веток.
— Это ты, Устричка? — спросил он: голос где-то поблизости.
Еще одна птичка вспорхнула и улетела. Он прошел совсем рядом.
— Ну, давай выходи, цыпленок, хватит, довольно. Мне надоело. Не выйдешь сию минуту, придется тебе пешком до дому шагать, а это пять миль, не меньше — я свертываю удочки, мне спать захотелось. К черту, неужели думаешь, ты мне сейчас нужна? Я об этом и думать позабыл, точно тебе говорю! Ты мне не нужна. Да лучше я пересплю с любой шлюхой.
Удаляясь в том направлении, откуда пришел, он все что-то говорил, пока голос его не замер вдали. Раздался шум мотора, а затем вроде прекратился. Но она не была точно уверена и еще долго, после того как машина уехала, пролежала на том же месте, лишь отодвинув плечо от царапавшего ее сука.
Перл начала считать. Как дойду до тысячи, так и встану. И пойду. Я буду в безопасности. Остановлю машину на шоссе, и… только вот досчитаю до тысячи. Но на это требовалось время, а она совсем закоченела. На 241 она сбилась и перескочила сразу на 750. Ей казалось, что она не в силах больше лежать в этой канаве ни одной минуты.
И вдруг совсем рядом раздался его голос:
— Ну хорошо, цыпленок, желаю тебе сгнить в твоей канаве и заработать воспаление легких. Но помни, мы еще встретимся. Не волнуйся, я твой адрес знаю. До встречи!
Раздался хруст кустарника, и она услышала, как он зашагал прочь. Она тут же выбралась из канавы на сухую землю и, поднимаясь с колен, прислушалась. И на этот раз она ясно различила звук включенного мотора и увидела огни фар, когда он дал задний ход, а затем развернул машину. Когда машина отъехала, она встала и проследила за тем, как огни прочертили проселочную дорогу, свернули на шоссе и, в последний раз вспыхнув, исчезли. Она побежала через поле в обратную сторону, отыскивая другую дорогу.
Глава 4
Никто из родных не заметил, как она вернулась домой. Очутившись на шоссе у перекрестка, Перл решилась поднять руку. Машина остановилась, сидевшая в ней пожилая пара сочувственно отнеслась к сочиненной ею истории и подвезла ее до самого дома.
Но на следующий день она совсем разболелась. Похоже на грипп: был самый разгар эпидемии и многие болели; а может, причиной ее недомогания явилось то, что она так долго пролежала в канаве. Она сказала Рэйчел, что у нее побаливает горло, но скрыла от нее ободранный локоть, синяки на руках, три царапины на ноге с внутренней стороны. Маленький Божок. От воспоминаний о нем ее тошнило, чуть ли не рвало. Все его вызывающее поведение казалось ей оскорбительным. Она презирала и себя за то, что поддалась на такую дешевую приманку — шикарная (одолженная или украденная) машина и все прочее — просто отвратительно, как она дошла до подобного положения. Дешевая девица какого-то боксера, наверное, вполне заслуживала такого обращения — словно кусок мяса, предназначенный для того, чтобы удовлетворить его аппетит. Она дрожала от омерзения, ежилась в постели и ненавидела его, да и себя заодно. Ну и наивная же она дурочка, что позволила завлечь себя в такую историю: худшего унижения не придумаешь.
Наступило утро, и ее уверенность в том, что он хотел ее изнасиловать, оказалась несколько поколебленной. Девушка, обыкновенная порядочная девушка, воспитанная в Англии, рассматривает себя как личность, которую нельзя осквернить, которую охраняет общество и которая сознает свои права. Каковы ее моральные качества, не имеет в данном случае никакого значения; она все равно «охраняется», если так можно выразиться, пока сама не выберет кого захочет. Перл читала множество сообщений в газетах о «Нападении на медицинскую сестру в поезде» и т. д. и даже получала удовольствие от чтения этих статеек — это вносило в новости какое-то разнообразие, но она не представляла, что подобное может случиться с ней самой. Теперь, при свете дня, она принялась раздумывать над тем, уж не слишком ли она забила себе голову всякими газетными происшествиями, может быть, зря поддалась панике, без надобности поставила себя в глупое положение.
Но сомнения не давали ей покоя. Ее невозмутимость как рукой сняло. Жизнь за какие-то полчаса показалась ей грязной и таящей множество опасностей. И за это короткое время она утратила не только уверенность в своей безопасности, но и в какой-то мере уверенность в себе.
Бог, или Маленький Божок, или Всемогущий Бог, как бы он себя ни именовал, не выходил у нее из головы, и она ничего не могла с этим поделать. Его красивая голова, глубоко сидящие темные глаза — жадные, полные огня, дикие глаза, — его прекрасное тело, в котором так все гармонично и слаженно, покрытые мягкими волосами ноги, гладкая смуглая кожа. И руки, пальцы, сильные, хищные, бесстыдные пальцы, ощупывающие ее тело, с молниеносной быстротой расстегивающие ее одежду, ласкающие ее грудь, сжимающие ей горло.
Твердые, как железо, пальцы опаснее во сто крат, чем железо, потому что они не только наносят рану телу, они ранят нечто и в душе.
Рэйчел была всегда слишком занята домом, слишком погрязла в быте, слишком неорганизованна и слишком привязана к своим детям, чтобы уделять внимание Перл, но вечером пришел с работы отец, посмотрел на дочь и послал за доктором Спуром, который явился часа через два и сказал, что у Перл высокая температура и воспаленное горло, и предписал ей два дня лежать в постели. Это была катастрофа, потому что следовать предписанию врача — значило сорвать полет в Женеву ранним утренним рейсом в субботу.