Завоеватель

– Я жду верности! – заорал Гуюк и с силой ударил кувшином Очира по лицу.

У того аж голова в сторону дернулась. На лбу заалела ссадина, потекла кровь; защищаясь, раненый поднял ладонь. Гуюк с ногами залез на низкое сиденье, оседлал своего гостя и снова ударил его кувшином. На сей раз каменная посудина треснула, а Очир позвал на помощь.

– Гуюк! – в ужасе крикнул один из присутствующих в зале.

Все вскочили на ноги, но вмешиваться не решались. Тем временем на мягком сиденье кипела драка. Очир схватил Гуюка за шею. Только разве скользкими от крови пальцами ухватишь как следует? Снова и снова кувшин рушился Очиру на голову – и вдруг раскололся. В руках у Гуюка осталась овальная ручка, зазубренная и жесткая. Задыхаясь от возбуждения, свободной рукой он вытер кровь со щеки.

Лицо Очира превратилось в кровавое месиво, уцелел только один глаз. Он попытался снова дотянуться до горла двоюродного брата, но безуспешно. Гуюк отбился легко, со смехом.

– Я сын хана, – напомнил он. – Скажи, что поддержишь меня. Громко скажи!

Говорить Очир не мог. Он давился собственной кровью, его тело сотрясали судороги. Лишь бульканье слетело с разбитых губ.

– Не скажешь? Даже это не скажешь? Тогда всё, Очир, ты мне больше не нужен.

На глазах у потрясенных помощников Гуюк ударил несчастного зазубренной рукоятью. Бульканье стихло. Ханский сын встал и уронил рукоять на каменные осколки. Осмотрел себя с отвращением, внезапно осознав, что весь в крови: в волосах брызги, на дэли большое пятно.

Взгляд Гуюка вновь стал осмысленным. Он увидел разинутые рты своих помощников. Трое стояли истуканами, и лишь один, судя по задумчивому выражению лица, рассмотрел за убийством спор. Этот задумчивый и привлек внимание Гуюка. Гансух, высокий молодой воин, считался самым метким лучником в свите Гуюка. Именно он заговорил первым, буквально источая спокойствие:

– Господин, Очира хватятся. Позвольте унести отсюда тело, пока еще темно. Если бросить его в проулке, семья Очира решит, что на него напал вор.

– Пусть лучше его вообще не найдут, – отозвался Гуюк и стер кровавые пятна с лица. Злость и раздражение исчезли без следа, сменившись умиротворением.

– Как пожелаете, господин. В южной части города роют новые ямы для сточных вод…

Гуюк жестом велел ему замолчать.

– Не желаю об этом слышать. Избавься от тела, Гансух, и я в долгу не останусь. – Посмотрел на остальных. – Ну, так что, справится Гансух в одиночку? Кто-то из вас должен отпустить с ним слуг. Если спросят, скажете, что Очир уехал чуть раньше. – Гуюк улыбнулся, забыв о чужой крови на лице. – Еще скажете, что на курултае он обещал поддержать меня, что принес клятву. Раз этот дурак не помог мне живым, пусть хоть мертвым поможет.

Свита зашевелилась, и Гуюк зашагал прочь от них к купальне, в которую мог попасть, не пересекая основной коридор. Без помощи слуг он не мылся уже больше года, но кожа зудела, нестерпимо хотелось смыть чужую кровь. Недавних тревог как не бывало – Гуюк словно на крыльях летел в купальню. Вода ненагретая, но он с детства купался в ледяных реках. Студеная вода стягивала кожу и бодрила, напоминая, что он жив.

Гуюк стоял нагим в цзиньской чугунной ванне с драконами, извивающимися по краю. Он опрокинул на себя деревянное ведро с водой, поэтому не слышал, как отворилась дверь. От сквозняка перехватило дыхание: царевич содрогнулся, пенис его сморщился. Он открыл глаза и подскочил: в купальне стояла мать. Гуюк покосился на кучу грязной одежды: она уже намокла, и по деревянному полу потекли красноватые ручьи.

Гуюк аккуратно опустил ведро. Дорегене – женщина крупная. Казалось, маленькую купальню она занимает целиком.

– Мама, если ты желаешь меня видеть, я быстро домоюсь и оденусь.

Взгляд Дорегене упал на кровавые потеки на полу, Гуюк заметил это и потупился. Затем взял ведро и наполнил его красноватой водой из ванны. У дворца собственная дренажная система. Цзиньские умельцы сделали ее из особых огнестойких плит. Стоит вытащить пробку, и уличающая Гуюка вода тайно от всех смешается с экскрементами и кухонными помоями. Около Каракорума есть канал; в него, по мнению ханского сына, и выходил дренаж. Ну, или в яму какую-нибудь… Подробности Гуюк не знал и знать не хотел.

– Что ты наделал? – воскликнула Дорегене. Мертвенно-бледная, она нагнулась и подняла грязную, мятую рубаху сына.

– То, что должен был сделать, – ответил Гуюк; он замерз и совершенно не желал отвечать на вопросы. – Тебя это не касается. Грязную одежду сожгут. – Поднял ведро, но потом решил: хватит с него материнского внимания. Ополоснулся и вышел из ванны. – Я велел приготовить мне чистую одежду. Она уже должна лежать в зале для собраний. Если ты не намерена весь день стоять здесь и глазеть на меня, может, принесешь мне одежду?

Дорегене не шевельнулась.

– Ты мой сын, Гуюк. Я старалась защитить тебя, окружить союзниками. Сегодня ночью львиная доля моих стараний пошла насмарку, верно? Думаешь, я не знаю, что сюда приглашали Очира? И что никто не видел, как он выходит из дворца? Неужели ты так глуп, Гуюк?

– Так ты за мной следила, – проговорил ее сын. Хотелось казаться самоуверенным и беззаботным, но он дрожал все сильнее.

– Меня касается все происходящее в Каракоруме. Я должна знать о каждом соглашении, каждом споре, каждой ошибке вроде той, что ты сегодня совершил.

Гуюк бросил притворяться: надменное неодобрение матери раздражало неимоверно.

– Мама, Очир ни за что не поддержал бы меня. Он для нас небольшая потеря, а его исчезновение может со временем и пользу принести.

– Ты вправду так думаешь? – осведомилась Дорегене. – Считаешь, что ты помог мне? Неужели я вырастила глупца? Его семья и друзья непременно прознают, что Очир пришел к тебе безоружным и исчез.

– Тело не найдут, и они подумают…

– Подумают – и поймут правду, Гуюк! Что тебе нельзя доверять. Что даже для представителей нашего народа статус гостя не гарантирует безопасность. Что ты дикарь, способный убить человека, который пил чай в твоем доме.

Разгневанная Дорегене вышла из купальни. Гуюк едва успел обдумать слова матери, а она уже вернулась, сунула ему сухие вещи и продолжила:

– Два с лишним года я ежедневно обхаживала твоих вероятных союзников. Тех, для кого важно, что ты старший сын хана, поэтому и должен править народом. Гуюк, я подкупала их землей, лошадьми, рабами и золотом. Я грозила раскрыть их секреты, если на курултае не получу их голоса. Старалась я из уважения к твоему отцу и его деяниям. Народом должны править его потомки, а не дети Сорхахтани, Бату или другие царевичи.

Гуюк быстро оделся, кое-как запахнул дэли поверх рубахи и завязал пояс.

– Ждешь благодарности? – спросил он. – Твои планы и интриги ханом меня еще не сделали. А даже если бы сделали, сам я вряд ли получил бы возможность управлять самостоятельно… Думаешь, я согласен ждать вечно?

– Я не предполагала, что ты убьешь достойного человека в доме своего отца. Сегодня ты не помог мне, сын мой, а ведь я почти у цели. Не знаю, какой вред ты уже причинил, но если убийство откроется…

– Не откроется.

– Если оно откроется, это сыграет на руку другим претендентам. Они скажут, что у тебя не больше прав жить в этом городе и в этом дворце, чем у Бату.

Гуюк зло сжал кулаки.

– Бату, везде Бату! Каждый день слышу это имя… Жаль, его сегодня здесь не было. Я бы убрал этот камень со своей дороги.

– К тебе, Гуюк, Бату безоружным не пришел бы. То, что ты сделал или сказал ему по пути домой, сильно мешает мне передать тебе наследство.

– Ничего я не сделал, и наследство это не мое! – рявкнул Гуюк. – Сколько проблем решилось бы, упомяни меня отец в завещании… Отсюда все наши беды! А он бросил меня драться за него с другими. Мы, как свора голодных псов, за кусок мяса рвем друг другу глотки. Не стань ты регентом, жить бы мне в юрте и с завистью взирать на город своего отца. Ты еще чтишь его память. Я же – старший сын хана, а должен хитростью добиваться того, что принадлежит мне по праву… Будь отец наполовину таким, каким ты его считаешь, он позаботился бы об этом при жизни. Ему хватило бы времени включить меня в свои планы…