Завоеватель

После первого курултая, созванного Чингисханом, их было так мало, что почти никаких традиций не сложилось. У городских ворот разбили большой шатер; там и спешился Гуюк, едва солнце поднялось над восточными горами, и передал вожжи слуге. Когда он занял место у шелкового шатра, приблизилась первая группа. Если не лопнет мочевой пузырь, в шатер он не войдет и не присядет, как бы нещадно ни палило солнце. Народ собрался посмотреть, как он станет ханом.

В первой группе внимание привлекали Байдур, Мункэ, а еще Сорхахтани с Хубилаем и другими сыновьями. Здесь было почти четыреста человек, главы знатнейших семейств, в кои веки разлученные с помощниками, слугами и рабами. В зависимости от отношения к происходящему кто нарядился в яркие шелка, кто – в самую простую одежду. Никаких родовых тугов – человек смиренно приближается к Гуюку, преклоняет колени и клянется.

Даже в той группе существовала иерархия: первой подошла Дорегене, за ней – Сорхахтани. Эти женщины правили народом в одиночку, хранили его после смерти Угэдэй-хана. В лице матери, преклонившей колени, Гуюк увидел лишь удовлетворение. Он едва позволил Дорегене опуститься на землю – тотчас поднял и прижал к себе.

Сорхахтани так легко не отделалась. Клятва – гарант ее верности, но Гуюк не одобрял женщин-правительниц. Он решил со временем передать ее полномочия Мункэ, отец поступил бы именно так. Сорхахтани уцелела – значит, удачлива; но женщины слишком переменчивы, слишком склонны к досадным ошибкам. А вот Мункэ в опрометчивости не заподозришь. Гуюк полюбовался своим боевым товарищем: тот приблизился вслед за Сорхахтани и повторил клятву, которую уже давал в далекой земле. Так зародился поток, воды которого принесли их сюда.

Следующим подошел Хубилай, и Гуюка потряс ум, сквозивший в глазах молодого человека, который говорил о юртах, конях, соли и крови. Со временем и Хубилаю нужно пожаловать какой-нибудь высокий чин. Гуюк упивался своими планами: наконец он может думать как хан, а не просто мечтать.

На смену утру пришел день, а Гуюку уже казалось, что все гости на одно лицо. Главы семей, правители далеких земель, к шатру они подходили тысячами. У иных уже просматривались иноземные черты: так, старшие дети Чулгетая смахивали на корейцев. «Надо приказать им, чтобы плодились как должно, не то кровь наших вассалов захлестнет монгольскую», – подумал Гуюк. От возможности отдавать такие приказы голова кружилась, точно от архи,[6] сердце бешено стучало. Уже завтра его слово станет законом для миллионов и миллионов им подчиненных. Государство-то разрослось до пределов, о которых Чингисхан и не мечтал.

С наступлением вечера Гуюк объехал большие лагеря. Став ханом, он не тратил времени на ликование. Вместо этого заглядывал то в один лагерь, то в другой, чтобы люди преклоняли колени и клялись ему в верности. Гуюка сопровождали стражники, готовые обрушиться на любого, кто откажется, но опасения оказались напрасны. Сгустились сумерки, зажглись фонари. Гуюк поел и вернулся во дворец переодеться и справить нужду. Еще до рассвета он снова пустился в путь – отправился к самым бедным и простым своим подданным, к работникам из других народов. Те рыдали от восторга, получив единственный неповторимый шанс увидеть лик хана, силились навсегда запомнить его черты в первых лучах солнца. Гуюк грелся и нежился в его лучах. Он теперь хан, подданные уже готовятся к многодневному пиршеству. Не слишком огорчали даже мысли о Бату, окопавшемуся в покоренных урусских землях. Сегодня день его, Гуюка, – он наконец властитель. Грядущее празднование радовало его все больше. Дворец станет центром красоты и молодости – центром нового поколения, которое развеет прах прошлого.

Глава 5

Дорегене опустилась на скамью в садовой беседке, чувствуя возле себя дух мужа. Лето задержалось, и город раскалился. Грозы месяцами собирались среди редкостной жары, которая на пару дней сменялась дождевой прохладой, потом все начиналось снова. Воздух в эту пору был тяжелым, напоенным влагой предстоящих ливней. Собаки, тяжело дыша, валялись на углах улиц; каждое утро начиналось с уборки одного или двух трупов и с женского плача. Дорегене уже не хватало власти. Пока Гуюк не был ханом, она могла послать дневную стражу, чтобы выбить признания из десятка свидетелей или вышвырнуть из города воровскую шайку. За одну ночь она потеряла возможность командовать и теперь могла лишь обращаться к сыну с просьбами на общих правах.

Сейчас Дорегене сидела среди вороха листьев, ища умиротворения, но не могла найти его даже в обществе Сорхахтани.

– Только не говори, что рада отъезду из города, – сказала вдова Тулуя.

Дорегене похлопала по скамье рядом с собой, но свояченица садиться не хотела.

– Мать не должна следить за каждым шагом, каждой ошибкой молодого хана. Старость должна уступить место молодости. – Дорегене говорила неохотно, фактически повторяя напыщенную речь, которую Гуюк произнес тем самым утром. – По смерти Угэдэя мне остался прекрасный дворец, так что мне будет удобно. Да я и впрямь стара. Порой с ног валюсь от усталости.

– Он от тебя избавляется, – проговорила Сорхахтани и подняла с дорожки нетонкую ветку. Наверняка та упала утром, не то цзиньские садовники уже убрали бы ее. У Сорхахтани в руках ветка гнулась не хуже прутика. – Сыну следует уважать твои заслуги – именно ты спасла ханство, стоявшее на грани раскола.

– Даже если и так, Гуюк – хан. Я годами этого добивалась – и добилась. Мне ли теперь жаловаться? Не глупо ли это с моей стороны?

– Не глупо, а по-матерински, – поправила Сорхахтани. – С родными сыновьями мы все глупы. Моем их, кормим грудью, а в ответ ждем благодарности до скончания их дней. – Сорхахтани хмыкнула: настроение вмиг изменилось. Дорегене тоже улыбнулась, хотя в действительности приказы сына ее обидели.

– Тебя, Сорхахтани, он из города не высылал, – заметила она.

– Не высылал, потому что Мункэ до сих пор в центре его внимания. Орлок ханского войска – о таком мой сын не помышлял. Никогда.

– Знаю. В кои веки Гуюк внял моему совету. Мункэ – потомок Чингисхана. Тумены за ним пойдут. Мой сын полностью ему доверяет, Сорхахтани. Это важно.

Вдова Тулуя промолчала. Как она и предсказывала, первый сезон правления Гуюка принес Мункэ много пользы. А вот Хубилай командовать войском Гуюка не стал бы никогда. Почему-то и он, и новый хан сразу не сошлись характерами. Уже дважды Сорхахтани усылала Хубилая из города якобы по поручению, чтобы сын в присутствии Гуюка не наделал чудовищных ошибок. Они злились друг на друга, как коты, чему ни Хубилай, ни сама Сорхахтани не могли подобрать внятного объяснения. Порою ей хотелось, чтобы Гуюк отправил ее на родину, подальше от городской жары, вони и толчеи, подальше от политики, которая не дает спокойно прожить и дня. Но ее не отсылали, и даже это вызывало подозрения. Вряд ли Гуюк ценил ее как советчицу, а одно воспоминание о его отце до сих пор тревожило Сорхахтани. Много лет назад Угэдэй просил ее выйти замуж за его сына. При мысли об этом женщина до сих пор содрогалась. Порядочный Угэдэй не стал ее неволить, а Гуюк куда менее щепетилен. При нынешнем раскладе после ее смерти родные земли Чингисхана унаследует Мункэ или другой из ее сыновей, если она напишет завещание и если ее волю выполнят. Сорхахтани оставалось лишь надеяться, что Гуюк согласится править двумя отдельными ханствами, только навряд ли у него были такие планы. Наоборот, Сорхахтани он казался жадным глупцом, которому лишь бы урвать побольше. Как досадно, что у молодого красивого мужчины столько внутренних изъянов. Некоторых людей власть раскрывает с лучшей стороны, но у Гуюка подобных изменений не наблюдалось.

Существовала еще одна проблема, которую нельзя обсуждать с Дорегене. Сорхахтани не вправе указывать ей на недостатки Гуюка. Неделю назад тот отказался встречаться с корейскими царевичами, вместо этого ускакав со свитой на охоту. Сорхахтани невольно поморщилась, вспомнив напряженную встречу с гостями. Словами и дарами пыталась она сгладить оскорбительное отсутствие хана, но заметила и злость, и безмолвные взгляды, которыми обменивались корейцы. Гуюк вернулся через несколько дней и отправил Яо Шу, своего советника, выслушать их просьбы. Сорхахтани могла сделать это и сама, надели ее Гуюк полномочиями.

6

Архи – в Монголии крепкий алкогольный напиток, производимый из молока.