Двадцать отражений лжи

— Что тебе? — щурюсь от уже по-настоящему весеннего солнца, жарко припекающего непокрытую голову.

— Там такая рыбина, ну такая… Капитан! Она светится! Как вы! Можно, я ее с собой заберу?… — синие глазенки горят неподдельным энтузиазмом, маленькие пальчики от избытка чувств возбужденно теребят мою штанину.

— Разрешай, капитан, иначе он вытрясет из тебя душу. Из меня уже вытряс, — темноволосый мужчина, выбирающийся из глубинного разведчика, на миг останавливается, чтобы оттереть пот со лба. — Твоя мать настолько гиперактивной даже в глубоком детстве не была…

— Так мы и воспитывать начинаем с первого месяцы беременности, а не после родов, когда вообще поздно что-то делать, — я пожимаю плечами и прикрываю глаза, возвращаясь к принятию солнечной ванны. — Что там еще за рыба?

— Вот, — Тан ныряет обратно в разведчик, через минуту выгружая на палубу маленький садок. — Калирийская солнечная — я посмотрел по справочнику.

— Она же не светится, — скептически рассматриваю невзрачную рыбешку длиной в палец, флегматично повисшую посреди садка.

— Светится, только в темноте, — он задумчиво смотрит на обескураженное таким вниманием животное. — По крайней мере, так утверждает Кит. Возьмем с собой?

— Ага.

С тяжелым вздохом выбираюсь из двухметровой бухты каната, в которой устроила себе дивный шезлонг, и начинаю перелопачивать многочисленные карманы. Точно помню, кислородные таблетки были, штук десять, не меньше… Естественно, они находятся в самом глубоком, да еще и за подкладкой. Через минуту садок надлежащим образом закупорен, на дне бодро бурлят голубые шарики, а Кит уносится с ценным грузом на кубрик.

Свежий ветерок треплет легкую рубаху-безрукавку и обрезанные до колен штаны. Потягиваюсь, хрустя всеми суставами и, усевшись на перила глиссера, смотрю вниз, на безмятежную и кристально чистую воду. По морскому дну ползает неповоротливый рокан, поднимая фонтанчики мелкого песка и распугивая стайки ярких, как праздничные лоскутки, рыбок.

— Капитан! Капитан! — неугомонный Кит бодро бежит по поскрипывающей палубе, подпрыгивая от нетерпения. — А можно еще посмотреть, как вы светитесь? Ну по-жа-луй-ста! А то я никак не могу понять, кто светильнее — вы или рыба…

Громкий и совершенно неприличный хохот служит ответом обескураженному ребенку. Тан, вытирая слезы и едва отдышавшись от смеха, нагло заявляет:

— Все, капитан, ты попалась! Доказывай теперь, что ничем не хуже несчастной тушки с плавниками.

Он мерзко хихикает и получает по лицу мокрыми перьями. И это — серьезный ученый, практически старец, убеленный сединами и отягощенный внуками! Знаю, знаю, что никаких богов наверху нет, но почему именно мне этот тип достался в качестве ближайшего доступного родственника?!

У меня вообще есть стойкое подозрение, что кочевал с места на место Тан не просто так — просто выносить его долго невозможно, а я, дурочка, еще и ввязалась в такой объем совместных проектов, что до сих пор страшно.

Бабушка, видимо, была святая…

— Ой, вы будете летать? — Кит сияет не хуже начищенной сковородки, едва завидев покрывшие мои предплечья сизые перья. — А меня покатаете? Ну пожалуйста! Пожалуйста!

Тан продолжает хихикать, успешно отплевавшись от морской воды, и прежде, чем я успеваю заткнуть ему рот чем-нибудь посущественнее, ехидно интересуется:

— Ну и кто «светильнее», а, Китар?

— Да одинаково. Только рыба светится как солнышко золотым, а капитан — как небо синим.

Хохот возобновляется с новой силой. Подхватываю ребенка подмышки и гордо удаляюсь, стряхивая остатки тающих перьев. Кит продолжает ныть, нещадно терзая мои уши, но не объяснять же шестилетнему ребенку, что полноценно летать я не смогу еще лет пять?

Сила моя восстановилась давно, а вот измененный на физическом уровне организм приводить к изначальному виду придется еще долго. Тан как минимум два раза в неделю заставляет проходить малопонятные даже мне процедуры и обследования, но дело движется медленно.

Впрочем, какая разница. У меня много времени — целая вечность.

— Капитан, это нечестна-а-ааа! — тянет на одной ноте Кит, пытаясь достать ножками до земли. — Завтра же улетаем, я так ничего и не уви-и-ижу-у-у!

— А море? Кто еще из твоих друзей видел когда-нибудь настоящее море?

На мгновение лоб мальчика собирается в сосредоточенные складки, но уже через секунду он радостно кивает, и, вырвавшись-таки из моих объятий, убегает к борту.

Провожаю его взглядом, качая головой. Кит родом со станции первопоселенцев засушливой Теи, и море действительно видит в первый раз.

— Хороший мальчуган, — Тан, оказывается, идет за мной.

— Да. Жаль только, так и не увидит мира как следует.

— Да ну, — он легкомысленно взмахивает рукой. — Станайя не крепость. И уже тем более не монастырь. Вот, помню, когда мы с Рэа, дайте Создатели покой его душе, после той истории с Распадом откачивали Неро… — он замолкает и, тихо вздохнув, прислоняется спиной к борту.

Об этом мы не говорим. Никогда.

Не о Рэйа — его Тан вспоминает часто, перебирая воспоминания, как драгоценные камни в ларце, и считает, что друга ближе у него не будет уже никогда. Скучает страшно, и каждый месяц ездит на Станайю навещать Кетту — утверждает, что та очень похожа на отца. Я видела даже его голографию — один раз, и могу сказать, что на него похожа не только Кетта…

Когда-то давно, целую вечность назад, мужчина с все понимающими черными глазами сказал мне: «Это ваша жизнь. Твоя и его — а никак не моя. Вам было и решать, что с ней делать, как и почему. Виноваты вы оба, но я всегда буду на твоей стороне… что бы ты не решила». И я решила. Хватит просто выживать, прятать голову в песок и бесконечно чего-то ждать. Пора исправлять свои ошибки. Те, что еще можно исправить…

Налетает порыв холодного ветра, окатывая облаком из мелких капель. Горизонт начинает затягиваться легкой сероватой дымкой.

— Думаю, пора возвращаться.

— И побыстрее, — вслед за мной осмотрев приближающуюся линию дождя, Тан согласно кивает и уходит в рубку.

Я подхожу к Киту и упираюсь руками в борт по обе стороны от него. Легкий глиссер начинает плавно маневрировать, а мальчик — вертеться во все стороны, как пусковой маховик.

Китар — сирота. Мы подобрали его на внешнем рейде, когда вместо ремонтной базы и ожидающего нас груза топлива обнаружили развалины. И трупы крайне неприятного вида. Говорят, из-за Южной Зоны Отчуждения пару лет назад начала приходить какая-то дрянь. Сейчас ей даже дали название — «т, хоры», и добыли пару экземпляров в качестве образца. Вроде бы даже как-то борются.

Мы тоже добыли — как раз возле мальчика, которому в последствии аккуратно подтерли память. Результат набега этой пакости нам с дедом не понравился, посему я законопослушно сдала полученный экземпляр союзной Академии для исследований. Инкогнито, разумеется.

У Кита же единственным родственником остался двоюродный брат на Станайе, и я решила, что особых убытков мы не понесем, прихватив мальчугана с собой.

Тан сказал, что у меня проснулся материнский инстинкт.

Я вытолкала его в пустыню на час без защитного костюма.

— Капитан, а можно… — голосок Кита тонет в сверкании белых стержней на горизонте. — Ух ты! Гроза! Настоящая гроза!

— Гроза. Первая… — я задираю голову и глупо улыбаюсь навстречу так и не скрывшемуся солнцу, не двигаясь, даже когда первые редкие капли начинают дробно стучать по палубе. Солнце светит все так же ярко, и дождь сверкает тысячами драгоценных камней.

Глиссер сбрасывает ход, подходя к причалу, Тан глушит двигатель и спешно закрепляет швартовы. А потом мы пестрой, стремительно промокающей толпой бежим по усыпанной песком дорожке к крыльцу, подсматривая через плечо за растущей над островом радугой.

Едва переступив порог дома, Кит уносится устраивать Рыбу в своем почти уже собранном стараниями робота-домработника чемодане, Тан тоже уходит собираться — сегодняшнее плавание было последней вылазкой на природу перед отъездом, а значит — последней на ближайший сезон, а то и два. Жаль. Летом здесь хорошо.