Страница 3 из 83
Знал Тибор и другого «добряка». Этот, правда, не рассказывал анекдоты. Однажды, накануне выборов, он потехи ради превратил свой служебный кабинет в судилище. Подобрал дружков-собутыльников и устроил потешный суд, повелев доставить десятка три самых строптивых мужиков из тех, что собирались голосовать за депутата «оппозиции». Не успели «обвиняемые» опомниться, как суд вынес им смертный приговор.
Крестьяне перепугались. Да и кому могло прийти в голову, что это — лишь невинное развлечение? Ведь всё было, как в настоящем суде: жандармы, наручники, на столе стояли зажженные свечи и распятие — священные регалии правосудия. Развлечение достигло апогея, когда осужденных доставили в камеру смертников, где лежала заранее заготовленная бумага, в которой говорилось, что каждый из приговоренных обязуется отдать свой голос за представителя правительственной партии. И тогда смертная казнь будет отменена. Подпиши бумагу — и правительство отпустит с миром домой.
В своих статьях Тибор не раз срывал лицемерную маску с подобных джентри. Он верил, что настанет время — и люди поймут: этот кичащийся своим либерализмом буржуазно-помещичий строй, с его показным прогрессом и «невиданными» гражданскими свободами — всего лишь дымовая завеса, обман, а, по сути, жизнь идет такая же, как и столетие назад.
Да. он боролся с иллюзиями, а сам оказался у них в плену. Через несколько месяцев после окончания гимназии (еще до того, как он устроился на работу в Надьвараде) газета «Непсава» напечатала его заметку о мастере-жестянщике, который так жестоко обращался со своими учениками, что трое из них убежали, а четвертый покончил с собой. Жестянщик обвинил Тибора в клевете и привлек к суду. По ходу следствия судья потребовал предъявить доказательства, подтверждающие, что именно жестокость мастера послужила причиной самоубийства. Кончилось тем, что Тибора обвинили в нарушении закона о печати. Сначала его удивила слепота судей: «Неужели они не видят прямую связь между преступлением и его следствием?» Потом он понял: власть, а значит, и суд — на стороне жестянщика, ведь он, хоть и маленький, но буржуа. Вот и выходит, что марксизм, который четко говорит об этом, — отнюдь не абстрактная теория. Значит, надо серьезно и глубоко взяться за его изучение! И он взялся.
Тибор вырос в состоятельной семье, и казалось бы, что ему марксистское учение, отстаивавшее интересы пролетариата? Но в душе юноши зрел протест против несправедливости, для семян уже готова была благодатная почва.
Он вступил в социал-демократическую партию. В ту пору его суждения мало чем отличались от рас-суждений других. «Статьями, а если потребуется, забастовками и демонстрациями мы добьемся у правительства избирательных прав для рабочих, — думал Тибор. — Парламент станет нашим. Правительство тоже будет социал-демократическим. Мы постепенно вытесним капитал со всех ключевых позиции и отбросим его, как выбрасывают червивую сердцевину спелого яблока».
Он верил, что избранный путь, хоть и не самый быстрый, но самый верный.
Социал-демократические лидеры, гордые сознанием своей высокой миссии, готовились чинно п благородно приступить к переустройству мира. В модных цилиндрах и белых перчатках собирались они вести битву со злом. Но зло в цилиндрах не щеголяло, в его гардеробе было сорок миллионов касок. Социал-демократы пребывали в царстве гроз, а над миром нависла беда. «Войны не будет, — упрямо твердили они, собравшись в Базеле. — Вот протоколы и решения! Глядите, люди, необходимые меры приняты!»
Тогда Тибор еще верил в магическую силу речей и уж, конечно, — печатного слова. Но грянула война, н правда предстала перед его взором во всей своей неприглядной наготе. Социал-демократические лидеры, кричавшие о рабочей солидарности, послушно слизывали кровь с рук империализма.
…Сдвинув развешанные над головой вонючие портянки, Тибор закурил. Что говорить, невеселые мысли одолевали его сегодня…
Задумавшись, он не заметил, как рядом с ним на нары опустился Тира.
— Послушайте, — сказал фельдфебель, хлопнув Тибора здоровенной лапищей по плечу. — Мы уже, можно сказать, фронтовая часть, и порядки тут не те, что в тыловых подразделениях… Ни к чему нам строго придерживаться всяких там предписаний. Вот, к примеру: по уставу иметь адъютанта положено только господину полковому командиру. А на фронте командир взвода может назначить любого солдата своим адъютантом. Я тоже не прочь. И хочу назначить вас. Согласны будете?
Тибор нарочито небрежно стряхнул пепел, и он упал на ботинок фельдфебеля, потом помолчал, закинув ногу на ногу, и, наконец, сказал, зло усмехнувшись:
— Социалисты сеют смуту! А здесь разлагать нельзя… Чьи это слова, Андраш Тира?.. Так что вряд ли я смогу быть вам полезен.
— Черт-те что… — с досадой пробормотал Тира и примирительно добавил: — Неужели это я сказал? Забудьте! Договорились?
Он выжидающе смотрел на Тибора. А Тибор молчал, размышляя. Конечно, Тира груб, как и все остальные унтер-офицеры. Но Тибор чувствовал, что за этой грубостью глубоко запрятанные под фельдфебельской серебряной лычкой теплятся человеческие чувства. Да и дураком Тиру не назовешь. Так, может, согласиться? Новая должность много хлопот не потребует, к тому же меньше времени останется на тягостные раздумья.
И окинув быстрым взглядом морщинистый лоб фельдфебеля, его грубые, узловатые руки и серые обеспокоенные глаза, Тибор кивнул головой:
— Ладно, согласен!
Прикарпатье встретило новобранцев необычно теплой для этой поры погодой. В полях, застланных голубоватой дымкой, то тут, то там, проглядывала из-под снега робкая первая травка. По обочинам дорог валялись раздувшиеся конские трупы, а над ними роились тучи мелких мушек.
Эти трупы — было первое, что зримо возвещало солдатам о приближении к полю боя. Взвод тяжело шагал по раскисшей дороге, хлюпали по грязи сапоги, изнывали плечи под тяжестью ранцев, скаток, винтовок. Всего лишь день назад здесь шли жаркие бои, а теперь царил покой, журчали весенние ручейки, мерно постукивал дятел где-то на опушке синего леса.
И усталые солдаты на минуту поверили, что нет в мире ничего, кроме этого яркого, доброго солнца, заливающего все вокруг ослепительным светом. Но вот докатился гул далекой канонады, и вдали, на самом горизонте, поплыли по бледно-голубому небу мелкие клубочки порохового дыма.
— Шрапнель, — с видом знатока пояснил сержант Новак. Серые от усталости лица новобранцев стали еще серее.
Дорога шла через поле, изрытое траншеями и окопами. Вдруг справа, в редком кустарнике, они заметили солдат, прижавшихся к стенке развороченного снарядом окопа. Один менял обойму, другой, вытянув вперед правую руку, указывал куда-то, третий, повернувшись лицом к дороге, уселся в ногах у товарищей, вроде бы собираясь закурить.
Страх, волнение, тревожные предчувствия у каждого проявляются по-разному. Имре Балог, например, когда волновался, готов был оказать услугу первому встречному. Заметив, что солдат все еще держит сигарету незажженной, он крикнул:
— Эй, дружище, может, у тебя нет спичек?
Не дожидаясь ответа, он выбежал из колонны п. на бегу роясь в кармане, прямиком через поле помчался к окопу. Но, не пробежав и половины пути, вдруг остановился как вкопанный. Хриплый вопль вырвался из его груди. Мгновение — и весь взвод бросился на крик.
Теперь люди отчетливо увидели три закоченевших трупа, прошитых внезапной пулеметной очередью. Возле черных, зиявших пустотой ртов роились такие же мушки, что и над трупами лошадей…
Уже час шли солдаты по местам недавних боев, все чаще и чаще попадались трупы. Кружилась голова, многих тошнило, они зажимали платками носы, завязывали рты, только бы не ощущать тлетворного, сладковатого запаха мертвечины.
Доброволец Новак, пришепетывая, грозил кому-то:
— Мы им покажем! За все отомстим! Они испытают гнев нашего венгерского бога!
— А куда он смотрел, твой венгерский бог, когда этих несчастных ухлопали? — буркнул Имре Балог в спину Новаку.