Страница 18 из 83
Штрафники жили в землянках. Лагерная стража состояла из русских уголовников, которые, желая выслужиться перед начальством, даже по ночам выгоняли пленных на мороз и беспощадно муштровали. За попытку к побегу расстреливали каждого десятого. Однажды во время такой экзекуции начальник лагеря. отсчитывая смертников, ткнул кулаком в грудь
Тибора. Обычно охранники отводили несчастных к ближайшему сугробу и на глазах у военнопленных убивали. Вот и Тибора выволокли из строя. Один из охранников ужо занес было над ним приклад винтовки, но начальник, громко захохотав, крикнул:
— Оставь, я пошутил! Этот, с горящими глазами, — девятый!
Тибора с гиканьем прогнали на место. А через минуту снег обагрился кровью его друга. Где было взять силы, чтобы жить после этого? Но он жил. Жил и ждал. И дождался. Никогда не забудет он один студеный день.
К воротам лагеря подкатило несколько саней, запряженных тройками. А в санях — матросы с красными ленточками на бескозырках. Поднеся ко рту железный рупор, один из матросов крикнул так, чтобы его слышали пленные:
— Вся власть в стране перешла в руки Советов! Объявляю приказ губернского Совета: военнопленных освободить, лагерь ликвидировать, охранников предать суду революционного трибунала!
Начальник лагеря запретил открывать ворота и приказал стрелять в матросов. Но матросы повалили забор, застрелили начальника, а узников повели к саням. Тибор тоже шел вместе со всеми… Очнулся он в каком-то крестьянском доме. От чего он свалился: от тифа ли, от нервного истощения или от воспаления легких, так и не узнал. А когда впервые поднялся и, с трудом дотащившись в соседнюю комнату, взглянул на календарь, то увидел, что на дворе уже январь 1918 года.
Добрые хозяева уговаривали его подождать до весны. Но у Тибора хватило терпения лишь на три дня. На четвертый он собрал свои пожитки. Сердобольные крестьяне поняли, что им не уговорить упрямца, и подарили ему переходивший от отца к сыну повидавший виды, но еще довольно сносный тулуп.
С тех пор минуло три недели, а он все еще в пути. В городах и селах, через которые он проходил, Тибор видел много интересного, и в его блокноте оставалось все меньше и меньше чистых страниц.
Вольный ветер революции подхватил и закружил всех.
На башенках бывших барских Хоромов приветственно развевались красные флаги. Мужики, заросшие щетиной, выворачивали ломами кирпичи из фундаментов господских домов и строили себе жилье. В городах по извилистым улочкам с ревом проносились грузовики, и матросы разбрасывали листовки с первыми декретами Советской власти. Приходилось видеть и бывших аристократов. Один, стараясь приспособиться, ходили по улицам в армяках, подпоясанные пеньковой веревкой, другие испуганно озирались и жались к стенам домов. В комитетах бедноты за канцелярскими столами сидели молодые крестьянки и энергично расправлялись с делами. Попадались на глаза и бывшие офицеры-золотопогонники, утратившие ныне свой прежний блеск. Чеканили шаг по мостовым патрули вооруженных рабочих. На рукавах алели повязки, за плечами поблескивали вороненые грани штыков. В России все было перевернуто вверх дном."Хаос», — уныло сокрушались те, кто тосковал о прошлом. Может, по-своему они были правы. Но этот «хаос» в отличие от прежнего бессмысленного порядка имел свой великий, исторический смысл.
Тибор добрался до Петрограда. И хотя пробыл там недолго, понял, что никогда не забудет этого революционного города. Не забудет стены домов, заклеенные плакатами, декретами, лозунгами, не забудет красных полотнищ, перекинутых с одной стороны улицы на другую, трепещущих на ветру. Не забудет мокрого снега, тяжело падающего с неба на закутанные туманом улицы. Фонарей не было видно, но где-то высоко-высоко бродила полная луна, и туман принимал голубоватый оттенок. Пикеты из двенадцати человек то и дело вышагивали по улицам, четко и гулко звучали их шаги. Что-то отчаянно прогудело над ним — он поднял голову, но за туманом ничего не смог разглядеть, а через минуту вместе с мокрым снегом, кружась, стали опускаться на землю листовки…
Тибор разыскал Народный комиссариат внутренних дел, прошел к секретарю и спросил, где получить разрешение на выезд в Америку. Ему второпях ответили, что такое разрешение он может получить только в Комитете по делам военнопленных, а комитет находится в Москве. Отчаянно звонил телефон, подходили все новые и новые люди, много людей, они обращались к секретарю с вопросами, и тот еле успевал отвечать. Тибор понял, что сейчас здесь не до него — надо отправляться в Москву.
Что ж, снова в путь…
Тибор все еще сильно прихрамывал. От деревни к деревне, от города к городу добирался он на попутных санях. Сесть на поезд было не так-то просто.
Составы ходили редко и нерегулярна. На станциях торговцы и мешочники с огромными кошелками, сундуками, узлами осаждали набитые до отказа вагоны. Вагоны брали с бою, лезли через окна, располагались на крышах. Тибор, чувствуя себя слабым после болезни, не пытался и близко подходить к поездам.
Однажды — это было уже в середине февраля — он попал на железнодорожную станцию, где патрульную службу несли венгерские красногвардейцы. Тибор окликнул их.
— Куда следуете? — строго спросил старший патрульный, окинув Тибора с ног до головы подозрительным взглядом.
Тибор ответил, что держит путь на Москву, в Комитет военнопленных, что идет пешком от самой финляндской границы, побывал в революционном Петрограде.
Взгляд красногвардейца потеплел.
— Комитет разместился на Поварской, в бывшем особняке князя Лейхтенберга. А делами там управляет Ференц Янчик, — сказал красногвардеец, и Тибор невольно заметил за собой, с каким удовольствием слушает он родную речь.
— Один из руководителей венгерских металлистов? — живо спросил Тибор.
— Точно! — обрадовался красногвардеец и гордо добавил: — Участвовал в установлении Советской власти. Во время Московского вооруженного восстания возглавлял венгерских красногвардейцев из Иваново-Вознесенского лагеря. Так-то…
— Да ну? — У Тибора защемило сердце: ему не довелось сражаться на баррикадах! Разве не обидно: товарищи участвовали в боях, а он прозябал в штрафном лагере.
— Не веришь, дружище? — улыбаясь, спросил старший красногвардеец. — Мадьяры тоскуют по революции. В Москве военнопленных очень много. Съезжаются со всех концов России. Комитет держит связь с лагерями, ищет надежных людей. Венгры сражались в России за победу социалистической революции. О Бела Куне слышал? Бывший прапорщик, он еще в Томском лагере работал с большевиками. Сейчас в Петрограде редактирует венгерскую газету.
Слышал ли он о Куне? Еще бы… В Коложваре Кун возглавлял работу по социальному страхованию. Образованный социалист, прекрасный оратор, отлично владеет пером… В 1913 году Тибор встречался с Куном на съезде социал-демократической партии. Как жаль, что в Петрограде не повидались!
— Да, браток, за наших можно не краснеть. Многие потрудились для святого дела. Я записал тут несколько имен… — он вытащил из кармана потрепанный блокнот и полистал его. — Послушай-ка, в Томске, например, вместе с Куном действовали лейтенант доктор Ференц Мюнних и старший лейтенант Зайдлер. В Саратове — Келлнер, в Соликамске — капрал Самуэли, в Омске — прапорщик Лигети…
Тибор улыбнулся и хотел что-то сказать, но в этот момент в разговор вмешался второй красногвардеец.
— Да что ты с ним разоткровенничался? Или не видишь — переоделся в штатское и пробирается в Москву. Готов поклясться, что не комитет ему нужен, а черная биржа…
— Помолчи! — строго одернул старший. — О человеке не по одежде судят, — и обратился к Тибору: — Сейчас потесним мешочников, браток, и посадим тебя на поезд. Помни, мы верим тебе.
Так пришел конец его скитаниям. На следующий день утром он прибыл в Москву.
Ему повезло: в особняке на Поварской проходило собрание представителей подмосковных лагерей. Они съехались, чтобы обсудить первоочередные задачи организации.