Страница 16 из 83
Глазки Циммермана сузились, он выхватил из кармана библию и, послюнив палец, принялся нервно ее листать. Острым ногтем он подчеркнул одну строку, ткнул библию Тибору:
— Читай! «Клеветник срывает покров с тайны, а преданный душою хранит в тайне содеянное». То, что вы, социалисты, обнажаете, я сокрываю верой!
Старик вскочил, круто повернулся на каблуке и, гордо закинув голову, пошел прочь.
Однако вскоре неприятности из-за учителя показались сущей безделицей по сравнению с тем, что обрушилось на кружок социалистов.
О том, что случилось, они узнали в самый разгар лета. Был полдень. Пленные нежились на солнце возле сваленных, но еще не распиленных деревьев. Члены лагерного революционного комитета, как обычно, собрались на опушке леса обсудить план работы на следующую неделю. Взглянув вниз, Тибор увидел на дороге всадника. Он скакал по извилистой тропинке к месту порубки, и Тибор, к удивлению своему, узнал большевика Мусу. «Что привело его в этот неурочный час?» — с беспокойством подумал Тибор.
Лицо Мусы, покрытое густым слоем пыли, изборожденное струйками лота, выражало тревогу. Соскочив с коня, он быстро заговорил:
— Из столицы пришли дурные вести! В Петрограде состоялась мощная демонстрация против правительства Керенского. «Революционное» правительство приказало расстрелять демонстрантов. Партия большевиков запрещена и ушла в подполье. Я прискакал предупредить вас, — четко, по-военному, словно докладывая об исполнении приказа, говорил Муса. — Будьте осторожны! Я к вам больше приезжать не буду. Так решила городская организация…
Он назвал фамилию солдата из охраны, через которого поддерживалась связь с партийной организацией, ушедшей в подполье.
— Ничего, все к лучшему, — в заключение сказал Муса. Теперь люди поняли, кто такой Керенский и его шайка-лейка. Ну, прощайте, други! До встречи после победы пролетарской революции!
Тотчас же созвали собрание кружка. Пригласили и Винермана. Все понимали, что, находясь в лагере, они не могут уйти в подполье. Не сегодня-завтра их арестуют или раскидают по другим лагерям. Нужно позаботиться о том, чтобы товарищи продолжали работу.
Винерман слушал товарищей с искривившимся, словно от боли, лицом. Потом встал, повернулся вполоборота к собравшимся и категорически произнес:
— Вижу, вы на меня рассчитываете. Не могу я! Простите… Да, я за революцию. Дома отдам за свои убеждения все силы! И здесь готов выступить против наших офицеров. А с русским начальством связываться не стану! Вы меня знаете, я за что ни возьмусь, останавливаться не стану на полпути, шкуры своей не пожалею… Думайте обо мне что хотите, но я должен попасть домой! Не хочу рисковать… Лучше будет, если я закрою глаза и заткну уши.
Наступила гнетущая тишина. Винерман поднялся и, тяжело ступая, зашагал к лесу. Товарищи провожали его грустными, укоризненными взглядами. Он скрылся за деревьями. И тогда ефрейтор, не сдержавшись, в порыве ярости ударил себя кулаком по колену.
Но, как говорится, время не ждет. Нужно было действовать. Немедленно действовать. Они не знали, известно ли лагерному начальству об изменившейся ситуации, и потому надо было торопиться. Отобрали десять человек наиболее надежных товарищей, долго разговаривали с ними, объясняли, как поступать в случае ареста руководителей организации.
Вечером в лагере созвали солдат на собрание. Пусть люди узнают о петроградских событиях правду в ее истинном свете, а не в искаженном, от людей вроде Циммермана.
— Разногласия между Временным правительством и большевиками возникли по вопросу о мире, — говорил ефрейтор. — Большевики требуют немедленного заключения мира, а это значит, товарищи, — скорое освобождение военнопленных и возвращение на родину!..
Гул одобрения прошел по толпе. Когда курчавобородый заговорил о борьбе правительства Керенского с большевиками, подпевалы Циммермана затянули псалом, заглушая слова оратора. Курчавобородый стукнул по ящику кулаком, и нестройный хор смолк. Учитель воздел руки к небу, собираясь предать солдат анафеме. И тут Винерман с перекошенным от злобы лицом, расталкивая всех, пробился через толпу и схватил Циммермана за плащ. Солдаты зашумели, закричали.
— Ты еще смеешь грозить! — Винерман выругался. — «Не дай им, господи, вернуться на родину»?! — шепеляво передразнил он старика. — Как тресну об этот столб твою башку — только мокрое пятно останется!
В это время на пороге сарая появился новый начальник лагеря, молодой русский поручик. Его сопровождали четыре вооруженных охранника. Поручик махнул рукой в белой перчатке и, указав на сидящих в президиуме, коротко приказал:
— Марш в толпу!
Затем он бесстрастным голосом произнес короткую речь:
— Отныне военнопленным разрешается одно — работать, чтобы оправдать еду, которую они получают от своего противника. Норма дневной выработки устанавливается лагерным начальством. Телесные наказания военнопленных отменяются, но тот, кто не выполнит норму, лишается на этот день еды. Бывшие солдаты вражеской армии не могут пользоваться правами русских граждан. Кто осмелится создать политическую организацию или подстрекать солдат к бунту против начальства, будет предан военно-полевому суду. Собрания запрещаются. А теперь — разойтись! Кто через пять минут не будет стоять с котелком возле кухни, останется без ужина.
Сарай мгновенно опустел.
Пристроившись на бревне возле барака, Тибор с ожесточением поглощал свой ужин. Возле него, нервно двигая челюстями, жевал курчавобородый. «Ловко они разделались с нами! Но не рано ли торжествуют?» — думал Тибор. Ефрейтор первый покончил с едой и, бросив в котелок горсть песку, пошел его мыть. Едва он скрылся за углом, к Тибору подбежал Циммерман и елейно запричитал:
— Я счастлив, сын мой… Господь явил свою милость к тебе. Это он вдохнул в душу русского начальника терпимость и милосердие, чтобы он закрыл глаза на прежние твои дела. Ты прогневил и наших господ офицеров, ибо ты — мозг злодеев. Но господа офицеры готовы простить тебя. Я молюсь, чтобы ты заслужил их прощение. Отступись от злодеев…
Тибор, даже не взглянув на старика, проглотил последний кусок, свернул цигарку, прикурил и спокойно сказал:
— Что бы пи произошло, старому миру приходит конец… — И, с треском переломив спичку, добавил: — Нам с вами не о чем разговаривать.
Циммерман схватил его за руку и, наклонившись, зашептал в самое ухо.
— Не можешь жить без революции — поддавай жару под русский котел. У тебя среди охранников есть свои люди. По-русски ты говоришь, словно родился тут. Ты можешь в любой момент покинуть это проклятое место. Ну и ступай! Только оставь в покое наших людей, не вноси заразу в их головы! Вернемся домой — тебе и там скажут: «Мы закрываем глаза на все, что ты делал. Живи и здравствуй по милости божьей».
Тибор брезгливо высвободил руку и внимательно, словно впервые видел его, посмотрел на учителя.
— Теперь мне ясно, от кого исходит дурман, которым вы отравляете людей. Ну что ж, передайте господам офицерам: солдаты привезут домой революцию! И тогда посмотрим, кому придется закрывать глаза.
Лицо учителя побагровело, в уголках рта выступила пена.
— Антихрист! — взвизгнул он и бросился бежать, смешно, по-козлиному выбрасывая вперед ноги. За его спиной словно крылья летучей мыши развевались полы плаща. Добежав до ворот офицерского лагеря, он обернулся и крикнул: — Растопчите антихриста!
Солдаты — одни в замешательстве, другие посмеиваясь — глядели вслед обезумевшему старику. А Тибор как ни в чем не бывало пошел к крану сполоснуть свой котелок и столкнулся там с курчавобородым.
— Что будем делать? — спросил ефрейтор.
— Придется все начинать сначала. А тут еще вклиниваются между баррикадами Циммерманы, Винерманы… Вместо того чтобы идти с нами в ногу… Сколько развелось таких путающихся…
С горечью смотрели друзья на встревоженные лица солдат. Сегодня все в лагере старались пораньше лечь, русский начальник предупредил: с завтрашнего дня снова работать как следует. Значит, отдыхом надо дорожить!