Страница 14 из 83
Кружковцы-социалисты созвали солдатский митинг. И таково уж было благотворное влияние революционного ветра, что им даже в голову не пришло спросить на это разрешение у начальства.
В сарае поставили длинный ящик, покрыли его неизвестно откуда появившимся куском красной бумаги. Председательствовал курчавобородый ефрейтор. Он гордо восседал за импровизированным столом, с трудом управляя разбушевавшейся солдатской стихией.
Вопросы сыпались со всех сторон. Острые, наболевшие вопросы.
— У русских нет царя… А у нас?
— А мы все еще связаны присягой с дряхлым Йошкой? (Так презрительно называли солдаты императора Франца-Иосифа.)
— Да его уже давно и в живых-то нет. Вместо него какой-то Карл.
— Не присягали мы этому Карлу!
— Я так скажу: раз бога по боку, то какая тут, к дьяволу, присяга! Может, кто не согласен? — прокричал председатель.
Порывистый ледяной ветер с воем врывался в сарай. Солдаты набрасывали на себя одеяла, подпрыгивали, чтобы хоть немного согреться, дышали на озябшие руки, но никто не уходил. Сквозь густые клубы морозного пара глядели на председателя полные любопытства и надежды глаза. Люди громко кричали, свистели и так бурно выражали свою радость, что кое-кто тревожно поглядывал на старые, почерневшие стропила, опасаясь, как бы не рухнула крыша.
Тибор заметил, что несколько солдат отделились от всех и, отойдя в сторону, словно посторонние, наблюдали за происходящим, недоверчиво покачивали головами. Видно, трудно простому солдату вот так, сразу перестроиться и все, что еще вчера считалось плохим, сегодня признать хорошим, а то, что привыкли уважать, перед чем вчера трепетали и преклонялись, сегодня порицать и отвергать. «Нет, не прав ефрейтор! Нельзя сложные социальные явления истолковывать так упрощенно. Нельзя навязывать людям повое, не разъяснив обстоятельно его сути», — подумал Тибор и громко сказал курчавобородому:
— Так нельзя, товарищ! Мол, бога по боку — и нет ничего святого! Этак кое-кто решит, что собственная жена — отныне ему не жена.
Ефрейтор смутился.
— А как им ответить? — сердито спросил он. — Давай объясняй сам. А то я охрип совсем…
— Братья по оружию! — заговорил Тибор, и шум немного улегся. — Присяга, которую мы дали по принуждению, отменяется! В России восторжествовала справедливость: народ стал всем, а царь — ничем. Если наш народ захочет, той же «божьей милостью» будет низложен и наш деспот!
— Только бы домой попасть — и мы своего турнем! — выкрикнул Винерман. Разгоряченный, взволнованный, он протиснулся к президиуму и гулко стукнул кулачищем по ящику.
— Чурба-аны! — раздался откуда-то из угла надтреснутый голос Циммермана. Град насмешек посыпался в ответ на его жалкий вопль, и седоволосый учитель, ругаясь и расталкивая острыми локтями солдат, стал пробираться к выходу.
Уже три часа длился митинг. Курчавобородый хотел было закруглять собрание, как снова хлынул поток вопросов. Большинство солдат интересовались не событиями в далеком Петрограде, а тем, что непосредственно могло повлиять на их судьбу.
— Почему русские солдаты разговаривают с офицерами как равные? — требовал объяснить один. — А наши нас за людей не считают. До каких пор терпеть такое?
— Крестьяне на ограде нашего лагеря написали мелом: «Требуем мира!» Значит, русские еще воюют? — спрашивал другой.
— Кто теперь наш враг? — кричал третий.
— Выходит, не русские, а венгерский король! Так, что ли?
Гул усилился. Из толпы стали раздаваться ответы, причем самые разноречивые:
— Ну конечно, а как же иначе!
— Ерунда, не может венгр стать врагом венгра!
— А чем десятники-венгры лучше русских охранников?
Крик поднялся такой, что нельзя было уже разобрать ни слова.
— Тише, братцы! Говорите по-одному! — хрипел председатель и за неимением звонка стучал ногой по ящику.
Митинг напоминал клокочущий котел. «Кажется, началось», — с волнением думал Тибор, глядя на разбушевавшихся людей. Пусть их речи еще путанны, противоречивы, но ведь каждый говорит по своему разумению, — то, что думает. Такого еще никогда не бывало. Надо только помочь им отсеять зерно от половы, выхватить нить из спутанного клубка…
Чем дольше шел митинг, тем все громче и громче начинали звучать разумные голоса. Теперь уже солдаты сами давали отпор демагогам. Чего только не наслушался Тибор в этот вечер!
— Долой поваров! Они все жулики, спалить их вместе с кухней!
— Что, позавидовал теплому местечку?!
— Раз революция — все дозволено, делай что хочешь!
— А мы хотим, чтобы ты заткнулся, скотина!
Возле стола президиума стоял табурет для ораторов. Но до сих пор никто им не пользовался — все кричали с мест. Вдруг дюжий, опрятно одетый человек ловко вскочил на табурет. Под раскрытым воротником его шинели блестел значок штабного офицера. Перед изумленными солдатами стоял не кто-нибудь, а сам подполковник венгерской королевской армии. Справа и слева от него застыли по стойке «смирно» два молодых подпоручика. Солдаты впервые видели в споем лагере офицера в столь высоком чине. Тишина воцарилась в сарае, стало слышно, как отчаянно завывает под крышей ветер.
Солдаты растерянно переглядывались. Их изумление возросло, когда подполковник почтительно попросил слова у председателя собрания.
— Глянь-ка, и паши господа с нами заговорили, как русские! — послышался насмешливый шепот.
Ефрейтор опустил глаза, сухо кивнув, разрешил подполковнику говорить.
Тот высоко вскинул голову, словно обращаясь к кому-то невидимому, кто сидел в дальнем углу, под крышей.
— Русский царь отрекся, — начал подполковник. — И тем самым освободил русских солдат от присяги. Наша присяга остается в силе.
— Мы тут спорим, а господам уже, выходит, все известно, — пронеслось по толпе.
Подполковник, не меняя позы, невозмутимо продолжал:
— Призываю венгерских солдат соблюдать спокойствие и порядок. Русские совершили ошибку. Она будет исправлена. Да! Царь был деспотом. Всех, кто хотел добра своему народу, ссылал в Сибирь, и его свергли. У нас все по-другому. Русский «трюк» не может служить нам примером. Особенно сейчас, когда революция вконец подорвала русские тылы и моральный дух действующей армии. Слава богу, победа центральных держав обеспечена!
— Это что еще за «центральные державы»? — прервал его чей-то хриплый голос. — Кто такие?
— Как?! Не знаете? — изумился подполковник и впервые взглянул на стоявших вокруг него людей.
На его лице мелькнула ироническая улыбка сострадания.
— Так знайте, это мы! Австро-венгерская монархия и немцы… Мы победим, понятно? Вернемся домой и счастливо заживем в нашей разбогатевшей стране!
— Знаем мы это счастье! — ворчали солдаты, покачивая головами. При мысли о том, что дома все останется по-прежнему, люди приуныли, примолкли.
Тибор смотрел на них и думал: «Неужели это они каких-нибудь несколько минут назад так волновались, спорили, радовались? Вот во что превратил их самоуверенный, начальственный тон офицера». В этот момент Винерман подался вперед.
— Я хотел бы спросить господина подполковника, — громко сказал он, — где умер национальный герой Венгрии Лайош Кошут?
Подполковник растерянно пожал плечами.
— Не понимаю, при чем тут это?
Он и в самом деле не понимал, какое отношение имеет смерть Лайоша Кошута к тому, что происходит сегодня.
Но солдаты хорошо знали, что Кошут умер в изгнании. Раздался свист, шум, над подполковником смеялись, Винерману устроили овацию.
Подполковник в замешательстве обмахивался носовым платком, словно отгоняя клубы пара, вырывавшиеся из солдатских глоток. Обернувшись к председателю, он спросил, стараясь казаться спокойным и безразличным:
— Позвольте, что все это значит?
— Вам задали вопрос! И если вы на него ответите по правде, то получится, что и в России и у нас одинаково поступают с теми, кто желает народу добра, — сказал курчавобородый, сверкнув оскалом белоснежных зубов. — Вот ребята и развеселились.