Чекистка

Потом мелодия меняется, выравнивается и течет широкая, вольная, как река в половодье:

Сергей поет, полузакрыв глаза. По лицу его пробегают тени, и высокий лоб бороздят страдальческие морщинки. Младший брат смотрит на него влюбленными глазами и тихонько подпевает:

— Знаем мы эти славянофильские штучки, — неожиданно захохотал Нефедов и с размаху поставил бокал. — Песенки русские, а карабины французские! А что французишки взамен-то потребуют? Не догадываетесь? А я догадываюсь: рублики и «родны-е поля и лес-а», как поется в вашей песенке. Так чего ради вы кривляетесь, Сергей, и пускаете слезу, распевая творения русского мужика?

— Вы же пьяны, Нефедов, — сказал Сергей. — Ступайте спать.

Поручик был действительно пьян, и гипнотизирующие взгляды Сергея на него уже не действовали. Он решил, видимо, отплатить за свое недавнее унижение и продолжал разглагольствовать:

— Пусть я пьян. Но зато я не притворяюсь, что люблю мужика и все это свинство! Я их откровенно презираю, как мыслящее существо и как дворянин!

— Напрасно, Нефедов, напрасно, — спокойно сказал Сергей и покачал головой. — Я думал, вы умнее. Дворянством теперь кичатся только дураки.

— Это почему же? — вскинулся поручик, не заметив даже, что Сергей ловко перевел разговор на менее скользкую тему.

— Если вы способны меня выслушать, я объясню. Дело в том, Нефедов, что чистотой крови не могут похвастаться даже великие князья. И вот почему: у вас было двое родителей — отец и мать. Не так ли? А у ваших отца и матери было уже четыре родителя: два у отца и два у матери. Четыре же ваших деда и бабки насчитывали восемь человек, которым они были обязаны своим появлением на свет. У ваших прадедов и прабабок было шестнадцать родителей… И так далее. За тринадцать поколений, Нефедов, вы накопили… минуточку — прикину… Так вот, вы накопили шестнадцать тысяч триста восемьдесят четыре предка. Какая это прогрессия?

— Арифметическая, — рассеянно пробормотал поручик, и гости опять расхохотались.

— У вас плохая память, Нефедов, — усмехнулся Сердобольский. — Но разрешите мне продолжить. Вы уверены, что среди этих шестнадцати тысяч ваших предков не было крепостных, стрельцов, прачек, публичных девок, мещан, купцов, цыганок и кабачных ярыжек? Уверены вы в этом? Ах, не уверены! А ведь мы копнули только тринадцать поколений, всего-навсего тринадцать! Так чем же вам кичиться, любезный господин поручик? И зачем кричать о своем презрении к мужику, за счет которого вы живете?

Сердобольский встал и вплотную подошел к Нефедову:

— Отправляйтесь немедленно спать. А завтра, когда у вас будет трезвая голова, мы поговорим в другом месте.

— Но, Сергей, ведь я ничего такого…

Сердобольский, не дослушав, круто повернулся на каблуках в сторону гостей.

Незадолго до встречи с приват-доцентом Вера Петровна узнала некоторые странные вещи. Жители одного из маленьких переулков Поповой горы стали замечать таинственные огни в бывшем купеческом особняке, давно брошенном хозяевами. Появлялись они изредка, и всегда по ночам, как правило в верхнем этаже. По переулку поползли слухи о привидениях. Милиции, попытавшейся было разобраться в этом загадочном явлении, ничего узнать не удалось. Губисполком поручил чека заняться особняком.

Осмотр особняка не дал новых сведений. Однако путем обследования чекисты установили, что ночные посетители могли появляться только со стороны церковного двора, к которому он примыкал.

О том, что в особняке хозяйничают не духи, свидетельствовали окурки папирос и огарки свечей. После посещения особняка чекистами «привидения» исчезли.

Вера Петровна была разочарована «решением духов» не появляться больше в особняке.

Сейчас она снова вспомнила о заброшенном особняке: ведь он граничит с церковным двором, с поповским домом. Она интуитивно почувствовала какую-то связь между происходившими в нем явлениями и месторасположением особняка.

Нужно еще раз все проверить и выяснить фамилию попа, решила Вера Петровна. После разговора с Сименовским, посоветовавшись с Олькеницким, она отправилась на Черногрязскую улицу.

Был тот сумеречный, послезакатный час, когда у домов ложатся дремотные тени, когда спать еще рано и обыватели ведут ленивую беседу, сидя на лавочках и перемывая косточки ближних.

Свернув в переулок, Вера Петровна пошла медленнее. Когда она почти миновала ворота бывшего купеческого особняка, ее взгляд вдруг задержался на человеке, выглядывавшем со двора. Человек, по-видимому, высматривал что-то, стараясь быть незамеченным. Его лицо и плотная длиннорукая фигура показались Вере Петровне знакомыми. Она замедлила шаги и решительно свернула во двор, не снимая опущенной в карман руки с шершавой и горячей рукоятки браунинга. Человек вздрогнул от неожиданности и весь подобрался. Но его напряженное лицо сразу же смягчилось, а зеленые кошачьи глаза расширились от удивления. Сделав шаг вперед, он неуверенно спросил:

— Вера?

Теперь и Вера Петровна узнала его. В голове мелькнуло воспоминание: бидон с керосином, который передает ей этот человек, горящее дядюшкино имение и…

А потом… Архангельская пересыльная тюрьма. Широкий двор и готовый к отправке этап. Правый эсер — боевик Алешка Мотков гремит кандалами и матерно ругает конвой.

Почему он здесь, в городе, во дворе этого особняка? От кого он прячется?

— Вот как довелось встретиться, — заговорил Мотков, настороженно заглядывая в глаза Веры Петровны. — Вы, кажется, местная, казанская?

— Почти казанская. А вы, Алексей, какими ветрами?

— Заездом из Галиции, с фронта. Приятель затащил: вместе в окопах вшей кормили. Он тоже казанский. Может, слыхали — Сердобольский Сергей, священника сын.

«От кого же он все-таки прячется? — снова подумала Вера Петровна. — Похоже, Мотков — офицер». А вслух спросила:

— Москву проезжали?

— Был проездом.

— Как там дела?

— Картина, знаете ли, повсеместно одинакова и всюду безотрадная: разруха, голод, тиф, дороговизна.

— Да-а, — неопределенно сказала Вера Петровна. — И надолго вы к нам пожаловали?

— День-другой пробуду. А сейчас, извините, тороплюсь.

— До свидания, Алексей. Может, еще свидимся. — Вера Петровна протянула руку.

— Конечно! Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Вернувшись в чека, Вера Петровна приказала вызвать Сименовского. А пока следовало решить: какой именно вопрос лучше прежде всего задать приват-доценту. В какую форму облечь, как преподнести этот вопрос, чтобы по выражению лица Сименовского, по его поведению определить правильность своих предположений. Рассчитывать на добровольное признание не приходилось.

Сименовский вошел и, усевшись без приглашения, низко опустил голову. Вера Петровна долго молчала. Приват-доцент беспокойно заерзал на стуле и украдкой взглянул на следователя. Перехватив его взгляд, Вера Петровна тихо, но раздельно сказала:

— Сер-до-больский.

Это слово прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Вера Петровна устремила на Сименовского пристальный взгляд.

— Да. — Скорее догадалась, чем услышала Вера Петровна. — Да, — громче повторил Сименовский и побледнел. — Это он сообщил мне о подготовке к мятежу. Как вам удалось узнать?

— Вас это совершенно не касается, — устало сказала Вера Петровна. — Во всяком случае, не благодаря вам…

Сименовский облегченно вздохнул. Не он первый назвал фамилию Сердобольского. Его спросили — он ответил правду. Не может же лгать интеллигентный человек. Его совесть должна быть чистой…