Чекистка

— Понимаю. Буду держаться.

— Вот-вот, молодец. Так надо. Когда пройдешь тюремную науку, появится опыт — тогда легче будет. Не верь, если тебе скажут, что товарищи выдали тебя. Остерегайся людей, которые лезут в душу. Это либо предатели, либо болтуны.

Женщина замолчала и посмотрела на дверь: в двери повернулся глазок, затем открылась кормушка, и чей-то густой бас сказал:

— Булич, на допрос!

Вера встала и молча вышла в коридор.

Допрашивают в тюремной конторе. Там за большим канцелярским столом сидит немолодой жандармский офицер. Лицо у него худое, а кожа вокруг глаз со множеством мелких морщинок напоминает печеное яблоко. Голову жандарма украшает круглая лысина и редкие волосы над узким лбом. Увидев Веру, он принимает горестное выражение.

— Не хорошо-с, мадемуазель, — говорит жандарм с укоризной в голосе. — Я убежден, что вы уже раскаиваетесь в своих поступках. Ах молодежь, молодежь! Мы понимаем: причина — хитрые люди. Они запутали вас, мадемуазель. Это враги престола, отечества, враги ваши и ваших родителей. Ведь у вас нет ничего общего с этой голытьбой. А свобода хороша! Что может быть сладостней, прекрасней свободы? Подумайте, взвесьте все. Ваши подруги гуляют, наслаждаются природой, вкушают радости жизни, а вы в это время сидите взаперти.

Взглянув в Верочкины глаза, жандарм запнулся. Уж очень они были тверды и не по возрасту непроницаемы.

Вера умышленно молчит. Демонстративно отвернув голову, она глядит в окно, которое выходит в тюремный двор. Это для нее первый экзамен. Она не вправе, не должна, не может провалить его. Ответить, заговорить сейчас — это равносильно отступлению, сдаче позиций.

Следует неловкое молчание, и наконец жандарм выдавливает из себя:

— Вас, вероятно, огорчил обыск? Но на это, право, не следует обращать внимания.

«Обыск, — подумала Вера и презрительно усмехнулась. — Полиция, называется, сыщики… Олухи, ничего не нашли, а найти-то можно было…»

— Вот наказание божье! Вы будете наконец отвечать? — Офицер начинает нервничать, и брови у него движутся, словно волосатые гусеницы. — Стыдно, барышня! Я в отцы вам гожусь, а вы…

Вера упорно молчит.

— Ну ладно, — с угрозой говорит жандарм. — Рано или поздно вы заговорите. Можете идти…

Когда Вера вернулась, старухи в камере уже не было. На нарах лежала коротенькая записка:

«Прощайте, мой молодой друг! До лучших времен. Будьте мужественны. Ошанина».

— Ошанина! Так вот кто эта старуха! Ошанина — это летопись, это сама история «Народной воли» и «Черного передела». Почти вся ее жизнь прошла на каторге, в тюрьмах и ссылках…

Остановившимися, бессмысленными глазами Вера смотрит на записку. Зачем столько мук и страданий? Куда они смотрят? Ведь семидесятые годы давно позади. Самое страшное — остановиться и не понять этого! Лучше — смерть. Повернувшись лицом к стене, Вера заплакала беззвучно и сдавленно…

«Трудно, невероятно трудно…»

Следующий допрос состоялся через неделю. На этот раз Вера резко меняет тактику поведения. Еще с порог она заявляет:

— Я требую, чтобы вы освободили меня. — Это ее первые слова за все время следствия.

У жандарма удивленно устремляются вверх брови:

— Вот как?

— Да. У вас нет ни малейшего основания задерживать меня. В противном случае представьте доказательства моей вины.

Жандарм усмехается:

— Зачем же так спешить, милая барышня? Мы — народ гостеприимный, сразу никого не отпускаем. Да и так ли уж вам плохо у нас?

— Повторяю: я требую, чтобы…

— Молчать! — Офицер грохнул кулаком так, что подпрыгнула чернильница. — Требовать будем мы! А вы можете только просить, умолять, как умоляют за вас ваши родственники.

— Не орите, — спокойно заявляет Вера. — Кто просит за меня?

— Ваши родители и ваш дядя, всеми уважаемый Александр Николаевич. Вы опозорили его седину, а он просит за вас, неблагодарная.

Вера громко хохочет. Она представляет себе седину дядюшки. Это у него-то седина? У кого днем с огнем на голове волоска не сыщешь!

— Прекратите дурацкий смех. Сейчас придет ваш дядя.

И словно в подтверждение слов жандарма в контору вкатывается Александр Николаевич Булич. Он толст, громогласен, как всегда. Разговор между дядей и племянницей происходит короткий и грубый.

— Верка! — начинает дядя без всяких предисловий. — Ты круглая дура. Ну за каким чертом понадобилось тебе связываться со всякой интеллигентской швалью?

— Не стоило вам, дорогой дядя, утруждать себя и приходить сюда из-за меня.

— Зачем ты это сделала? Говорили ведь тебе, предупреждали. Вот до чего дошло… До тюрьмы. Стыд, позор и срам…

— А мне здесь хорошо, — отрезает Вера.

Александр Николаевич оторопело смотрит то на жандарма, то на Веру…

Вера про себя отмечает, что дядя ее по-прежнему непроходимо глуп и спесив. Спеси у него хватит на троих. Спесь заменяет ему недостаток ума, делает его безапелляционным в суждениях и уверенным в действиях. То, чего дядя не понимает, он считает идиотизмом. Вероятно, поэтому все происходящее в области политики он расценивает как придурь своего века. Интеллигенцию дядя презирает искренне и без оговорок. Его раздражают эти безродные, неизвестно откуда взявшиеся людишки с претензиями на какое-то положение в обществе. Дали бы ему власть, он бы им показал «кузькину мать»! Единственное сословие, которое, по мнению дяди, заслуживает уважения, — дворянство.

Узнав про Верочкины «подвиги», Александр Николаевич обрушивается на брата и мечет громы и молнии по адресу племянницы. Пользуясь своими связями, Александр Николаевич берется вызволить Веру из тюрьмы при условии, что племянница уедет с ним в его поместье. Там он собирается заняться ее воспитанием.

Когда жандарм объявляет об этом Вере, она не возражает: лишь бы освободили, а там видно будет. Сбежать из дядюшкиного имения — дело нехитрое.

У ворот тюрьмы их ожидает карета. Кучер — длиннорукий, чубатый парень с наглыми кошачьими глазами — оглядывает Веру с головы до ног.

Дядя залезает в карету первым. Вера усаживается рядом. Кони трогают.

«Дорогой дядя» сердито сопит и ругается себе под нос:

— Я из тебя всю дурь вышибу, — бормочет он, — ты у меня будешь человеком.

Дядюшкины угрозы нестерпимо раздражают Веру. Она знает им цену. Дядя всегда отличался способностью создавать много шума.

Вера думает: почему так не похожи друг на друга родные братья, не только внешне, но и внутренне. Очевидно, виновато богатство. Дядя богат… Интересно, как выглядит сейчас его имение. Верочка там гостила, но из памяти выветрилось все, кроме старых тополей возле усадьбы и запаха парного молока…

Под стук колес и равномерное покачивание кареты Вера начинает дремать.

Карета дрогнула и резко остановилась.

— Верка, Верка, приехали, слава богу, — прогрохотал дядюшка.

Верочка успела уже открыть глаза. Она очень устала. Все тело ныло от долгого сидения. Руки и ноги точно одеревенели. Она выглянула в окошко: вокруг суетились люди. Больше всех суетился дядюшка. Он отдавал приказания. Его хлебом не корми — дай командовать.

Вера соскочила на землю и, переступая с ноги на ногу, стала осматриваться. Она узнала это старинное здание с колоннадой и лепными львиными головами на фасаде. Имение, принесенное дяде в приданое женой, стояло в парке. «За домом начинается бор», — вспоминает Вера. Бор — предмет дядюшкиной гордости. Там, по его словам, не перевелись медведи и волки. Насчет хищников дядя, конечно, прихвастнул.

Вере стало тоскливо — хоть реви. Мысль о том, что она доставлена сюда не на прогулку, щемит сердце, не дает покоя. С ужасающей силой Верочке хочется бежать. Бежать без оглядки сейчас же, сию минуту.

А пока она стоит окаменевшая, с застывшим лицом. Оклик дяди возвращает Веру к действительности. Понурившись, она шлепает вдоль служебных построек и наконец останавливается у крыльца.